Повышение квалификации или пора -пора- порадуемся

   Здравствуйте, дорогие мои читатели. Это незатейливое приветствие от изрядно перегоревшего на работе доктора, если вдуматься, исполнено ещё и пожеланием не болеть и к врачам обращаться пореже, желательно не обращаться совсем. Так и врачам будет легче, и вам лучше. Что-то я подустал, в самом деле. От полного эмоционального выгорания спасает меня мой личный способ бегства от повседневной рутины: я иногда пишу. Придумывать что-то новое, захватывающее я не умею, потому, что не наделён даром наблюдения и не способен в полной мере понять чужих переживаний, характеров и образов мыслей. Все третьи лица в моих рассказах обозначены довольно схематично и необъёмно. Зато мне удаётся делиться собственным взглядом на окружающий мир. Моё окружение, как правило довольно специфическое и тесное, но это и к лучшему: не приходится растекаться мыслью по древу. Я просто погружаюсь в воспоминание о каких-то ярких эпизодах своей жизни и излагаю их с помощью указательного пальца на экране смартфона. Без морали и нравоучений или каких-то аллюзий. Я как-бы снимаю художественно-документальный фильм, о реальных событиях прошлого. В нём есть авторские комментарии, и нет сюжетной линии. Представьте себе фильм Титаник без  красивой истории любви, без этих вот волнующих и полных смыслов монологов: " Жизнь - это дар, и его надо ценить, невозможно угадать, что будет с тобой завтра. Жизнь нужно принимать такой, какая она есть. Важен каждый прожитый день... "
А теперь вообразите Титаник без Дикаприо глазами слегка ошалевшего юнги. Вот такое "кино" и выходит из-под моего натруженого пальца. Ну, а чтобы получалось интересно, я от души посолил и поперчил свой отчёт об одном из эпизодов своей молодости тем, к чему по Фрейду направлены наши базовые стремления, тем, чем, между прочим, обильно приправил и свой Титаник Джеймс Камерон: Сексом, Смертью и Светлой грустью.

   Весной 1995 года отправила меня наша туббольница повышать квалификацию на курсы торакальной хирургии в Санкт-Петербург. Апрельский Питер искрился ослепительными мириадами крошечных солнц в окнах домов и стёклах машин, в шпилях и позолотах оград, в подгоняемой холодным ветром ряби на поверхности Невы. Урчание моторов, трубные звуки клаксонов и гул толпы на Невском аккомпонировали пению птиц в моей душе. Я был влюблён в Питер с ранних лет. Было время, когда родители отправляли меня на летние каникулы к бабке в Эстонию. Маршрут к пляжам Усть Нарвы проходил через Пулковский аэропорт и автовокзал на Обводном канале. На этом отрезке из окна такси я успевал рассмотреть величественные творения сталинского ампира и угадать за ними фрагменты перспективы "блистательной столицы Российской империи" (выражение моей нарвской бабушки, урождённой петербурженки). Впечатления от увиденного помогли мне сформировать образ таинственного, величественного и заветного города моих грёз. Города, который и сегодня приходит ко мне в моих снах. Уже позже, в возрасте 19 лет, посчастливилось мне попасть в сердце Питера, пройти по его улицам и проспектам, постоять у гранитного парапета набережной реки и выполнить бабкину просьбу - поклониться коням на Аничковом мосту.
И вот, наконец, я в сердце города моей мечты на курсе специализации по торакальной хирургии. Встречай меня, Петербург! Я иду. Молодой, пьяный и жадный до впечатлений.

   Встреча с городом началась с прохладных сумерек неприветливого вестебюля в общежитии врачей, которое размещалось в сталинке 30-х годов на Заневском проспекте. Тут я пожалуй забегу в своих воспоминаниях вперёд и сравню торжественно - печальную атмосферу интерьера моей гостеприимной обители на период обучения с  той, что царит в стенах питерского городского морга. Один день полуторамесячного курса был посвящён анатомии лёгких. Со студенческих пор слово "анатомия" в любых его сочетаниях ассоциируется у меня исключительно с анатомическим залом в анатомическом же корпусе мединститута. То есть, с запахом формалина и серо-коричневыми фрагментами резиновой на ощупь человеческой плоти. Словосочетания "анатомия любви" и "анатомия страсти" этой ассоциативной участи для меня также не лишены.  Старинный вестибюль  морга, где нам предстояло освежить анатомические познания, следуя канонам архитектуры 18-19 веков венчался широкой лестницей в обрамлении мраморной балюстрады - особенность, отличавшая интерьеры ряда присутственных мест и особняков старого Иркутска. Более всего эта лестничная история соответствовала моему восприятию Иркутского художественного театра им. Охлопкова. В отличие от последнего в этом театре теней царило полное безмолвие и нигде не было видно буфета с пирожными и шампанским.  Облачённый в накрахмаленный белый халат лысый ангел ада, однояйцевый близнец Носферату проводил нас в небольшую аудиторию, затем торжественно и молча вынес нам из подземелья на медном покрытом патиной подносе серо-зелёное тельце новорожденного младенца. В отсутствие Носферату в поисках лёгочных артерий мы, как сумели, отпрепарировали проформалиненую плоть. Ткани отказывались подчиняться принципам анатомического препарирования и неоформленной полужидкой массой расползались под нашими руками. Получилось не так, чтобы можно было с уверенностью сказать где артерии, где их ветви, а где просто строма лёгкого. Скажу честно: получилось неважно.  Носферату, охренев от такого нашего непочтительного отношения к мёртвой плоти, с видом расстроенного ребёнка, обиженно закусив нижнюю губу, утащил трупик обратно в преисподнюю...

Но вернёмся к нашим пенатам на Заневском. Гнетущее впечатление от общаговского преддверия дополнялось тишиной, почти не  тревожимой приглушёнными голосами немногих присутствующих. Коменданша, маленькая округлая, уверенно перешагнувшая рубеж средних лет женщина в невыразительном наряде, роговых очках и собранными в узел на затылке крашенными в тон форменной коричневой блузке  волосами пролила свет на причину царившего в общежитии траура. Накануне моего приезда здесь скончался кто-то из проходивших специализацию врачей. Моё воображение рисовало тело человека, раздавленного  гранитом науки, который обрушился на переуседствовшего курсанта в прогрызенной зубами штольне. Подробностей случившегося комендантша не сообщила, но в скором времени мои товарищи по счастью совместного проживания живописали  происшествие в красках. Умерший был рентгенологом предпенсионных лет, который, как и все прочие жильцы общаги, приехал на специализацию из какой-то периферийной больницы. Курс рентгенологов был самым продолжительным, и врачи этой специальности застревали в Питере на пол-года. Не знаю, каких успехов рентгенологи достигали в учении, но в свободное от учёбы время они успевали создать между собой крепкие гостевые браки, спиться и умереть. Меня в силу ещё юных лет участь несостоявшегося рентгенолога не пугала. Прочие же факторы риска, которыми повышение квалификации было чревато, только воспламеняли моё воображение по поводу предстоящих Питерских приключений. В сопровождении комендантши я поднялся в отведенные мне покои на третьем этаже. Все моё естество ликовало. Я мнил себя Д'Артаньяном, готовым завоевать Париж:
" Пора, пора, порадуемся на своём веку, красавице и кубку...
Шепнём мерси боку!"

Комнату мне пришлось делить с Арамисом, начинающим хирургом из Воронежа, зятем заведующего торакальной хирургии их областной больницы. Арамиса звали Женей. Женя был обладателем изящных манер, побрит и источал запах хорошего парфюма, что намекало на утонченную натуру. Я в то время не мог похвастаться ни первым, ни вторым, ни третьим и зауважал Женю с первого взгляда. Поселился Женя в общаге пару дней до моего приезда и уже хорошо освоился, протоптав дорогу на какой-то с/х рынок, где впоследствие мы покупали картошку и зелень - наш основной столовый набор до конца курса. Знал он и где в ближайшем киоске можно было купить презервативы и трехзвёздочный армянский коньяк с шоколадкой Fazer на закуску. Обедали мы в тот день  жаренной на топлёном масле картошкой тончайшей нарезки по рецепту воронежского тестя, запивали её палёным коньяком и до наступления сумерек торчали на верхнем этаже общежития, рассматривая с лестничной площадки время от времени поднимавшихсяся  вновь прибывших курсисток. Вечером в фойе второго этажа общаги в сиянии разноцветных проблесковых огней гремела дискотека. Поводом для неё послужил первый день рабочей недели (танцы-шманцы обжиманцы в общежитии устраивались регулярно по понедельникам, средам и пятницам), сама же дискотека рассматривалась учащимися в качестве повода для знакомств. В красно-зеленых всполохах мы с Женей какое-то время старались разглядеть курсисток, примеченных в процессе  бдений прошедшего дня. Старания наши  увенчаться успехом не успели потому, что, как оказалось, наблюдение вели не только мы, наблюдали также за нами. Короче, нас с Женей - Арамисом вызвали на дуэль две девицы кардинала из тех, кто, в ожидании скорого окончания курса, тратить время напрасно не желали. Обе дамы были обличены в  миниюбки ожидаемо чёрного цвета и ботфорты выше колен Обе назвались ко многому обязывающим именем Любовь. Надо сказать, что наши ожидания девушки не обманули и с возложенными именем обязательствами в тот же вечер справились достойно. Сняли они нас тогда совершенно бесцеремонно, объяснив, что до отлёта на родину у них оставалось совсем немного времени, а потому нам с Женей предстояло оправдывать их выбор в интенсивной форме. Мы старались изо всех сил и в течение какого-то времени вечерами по окончанию занятий делили комнату в соответствие с составленным почасовым графиком. После того, как к нам подселили Партоса - ещё одного курсанта, старика лет 45, мы, набравшись наглости, обратились к комендантше с просьбой о предоставлении ещё одной комнаты "для того, чтобы отдыхать и высыпаться от невыносимого храпа нашего нового соседа". Комендантша, к тому времени обращавшаяся к нам не иначе как "мушкетёры", вошла в наше положение и выделила нам из личных фондов пустующую комнату за 10 экю в неделю. Вручая ключ, женщина пожелала нам приятного отдыха и, как мне показалось, подмигнула. День отъезда наших подруг неумолимо приближался. В стремлении надышаться перед смертью наши курсистки каждый вечер демонстрировали дыхание Куссмауля, стараясь не щадить живота своего во всех уместных тут смыслах. Наш график уплотнялся и ускорялся, и в конце концов сломался напрочь, когда мы все вместе оказались в одной комнате. Ну что тут сказать? К счастью, на этот раз никто не умер. Потери исчислялись лишь последним китайским предупреждением комендантши по поводу того,  что директор общежития, припарковавший свои жигули под нашим окном, нашёл на крыше своей машины использованный презерватив, да несколькими потерянными килограммами веса, из-за недоедания и интенсивной траты калорий, которые восполнялись коньяком не вполне адекватно. После того, как, высосав из нас все соки, наши жизне-Любки разъехались по своим мужьям, мы с Женей несколько дней отъедались жареной картошкой и обходили дискотеки стороной. А однажды даже позволили себе непозволительную роскошь: вместо коньяка купили и сварили себе пельменей.

Между тем и наша учёба набирала обороты. Часть лекций и практических занятий были организованы в отделении хирургии лёгких городского тубдиспансера. В питерской чахотке мы в течение пары недель наблюдали, как измождённого вида интерн через  прорвавшиеся на кожу груди свищи ежедневно промывал эмпиемную плевральную полость, какому-то не менее измождённому больному  В конце концов потребовалась дренирующая операция, в ходе которой грудная клетка была вскрыта, и наш преподаватель, как бы между прочим, извлёк из груди и небрежно спустил в мусорное ведро сбившуюся в осклизлый ком покрытую зелёным фибрином салфетку, которую, судя по всему, сам и оставил в плевральной полости на предыдущей операции.

   Ещё одна учебная база располагалась в больнице на улице Костюшко. Помню, как в один прекрасный весенний день по окончании учёбы прогуливались мы вдоль этой улицы в направлении остановки общественного транспорта. По пути мы вели непринужденный разговор о достоинствах и недостатках коньяка, с помощью которого скрашивали и без того прекрасные общаговские вечера. Наше обсуждение было прервано звуком клухого удара и скрипом тормозов: недалеко от нас на проезжей части недвижно лежал человек. В небольшом от него отдалении застыла синяя Лада третьей модели. Прежде, чем мы успели опомниться, Лада сдала назад, двери её открылись и трое парней, выскочили на дорогу. Пока один возился с багажником, открывая его крышку, двое других схватили распластанное на дороге тело и закинули его в багажный отсек. Парни заскочили в салон, и машина сорвалась с места.
- Куда они его повезли? Вот же больница!
- Точно, не в приёмное отделение.
Набирая скорость, машина скрылась из глаз...
Этот эпизод,характерная примета 90-х, имел место в 95-м году. Тогда люди ещё опасались законного наказания. Водитель остановился и, стыдливо заметая следы преступления, прихватил труп жертвы с собой. В 97-м уже в центре Иркутска снова на моих глазах кого-то сбили. Машина скрылась даже не притормозив...
 
   Учился я всегда прилежно. Конспекты лекций я успевал проштудировать, по пути в общагу. Свои записи я читал на ходу и быстро полировал прочитанное уже дома. Таким образом вечера я проводил на дискотеках и в компании Жени. Случайных подруг, как правило, плохо стоявших на ногах, мы складировали в арендуемой у комендантши комнате. Такая рутина продолжалась пару недель, пока, наконец, Женя не нашёл себе Ренату Литвинову из Орла, а меня не прибрала к рукам взрослая женщина, яркая Брюнетка Наташа из Кандалакши. Женину Ренату Литвинову звали Ольга. Имя было, пожалуй единственным отличием между Ренатами. Внешность, манера поведения, голос были идентичны. При свете дня. После того, как свет в нашей комнате гас, звуки доносившиеся с жениной кровати в противоположном углу комнаты свидетельствовали о чудесном её преображении в Наталью Варлей в роли Паночки, оседлавшей бедного Хому Брута и скачущего на нём без  черевичек, в чём мать родила, из Петербурга  на кузнецу к Вакуле...
Наташа Кандалакша была всегда задумчиво печальна, и, в полной гармонии с радостями жизни в затеряном в снегах городке, носила скромное чёрное платье.
По выходным мы беззаботно шлялись по проспектам и набережным Петербурга, посещали Эрмитаж, Русский музей, Петропавловскую крепость, заглядывали в Исакиевский и Казанский соборы, Александро Невскую лавру, гуляли в Летнем саду. Поздними вечерами мы сидели на набережной у Стрелки Васильевского острова и, опустив ноги в холодную воду, пили из горлышка наш "коньяк" в прикуску с шоколадом Fazer. В разлившемся серебре белых ночей мы следили за разведением чёрных мостов над белой Невой...

   К празднику Победы в Питере установилась ясная солнечная погода. С юношеских лет я был воспитан на книгах Симонова, Быкова, Васильева и на хороших фильмах о войне. Девятое мая был для меня особым днём, настоящим праздником со слезами на глазах. Этот праздник мы отмечали на Дворцовой площади с неизменным коньяком в руках. Восторженная толпа прижала нашу четверку к импровизированной досчатой сцене, на которой в сопровождении военного оркестра пел Розенбаум. Его лысина под ярким весенним солнцем блестела ярче шпиля Петропавловской крепости, а его ботинки в такт надрывному пению меряли деревянный помост прямо перед нашими лицами. Мы были счастливы, мы орали что-то вместе с ревущей толпой, мы держали коньяк в одной руке и обнимались другой. Потом толпа в обход здания Эрмитажа вынесла нас на набережную Невы, и мы снова до хрипоты ревели с толпой под разрывы праздничнлго салюта. Ближе к полуночи в ожидании последнего поезда метро, обнявшись, мы стояли на платформе станции Сенная площадь. Уставшая от впечатлений толпа молчала. Не знаю, что заставило меня открыть рот: никогда прежде и после, отдавая должное своим вокальным данным, я себе такого не позволял, но в тот момент, переполненный алкоголем и торжеством Победы я вдруг запел: "День Победы, порохом пропах..." Сводчатые потолки откликнулись, и моя акапелла разлилась по всей длине перрона. Я был настолько раскрепощён и уверен в себе, что, может быть, даже и не сильно фальшивил. Здесь и там люди подхватили моё пение, и вот уже вся платформа хором продолжала: "Этот де-ень Побе-е-еды..."

По пути домой на борту самолёта я познакомился с девушкой Машей.  Знакомство быстро переросло в любовь с первого взгляда, в течение всего 5-ти часового перелёта с перерывом на посадку в Екатеринбурге мы косплеили известный эпизод фильма моей юности Эмануэль. На этом курс повышения моей специализации был исчерпан. Обогащённый систематизированными знаниями, засучив рукава, я вернулся к выполнению рутинных своих обязанностей с тем, чтобы вскоре уйти из профессии в сферу оптовой торговли собачьим кормом.  Но это уже совсем другая история.