Ч. 3, глава 11

Ди слушал новости регулярно, и ему не нравилось то, что ему сообщали.
А происходило в Мире следующее, и ему об этом в который раз с милыми ужимками поведала юная барышня на муз-канале (а другого в его фоновизоре и не было).

После того, как ВРМ, пронёсшись ураганом по Мирам, заглох где-то в самых дальних окраинах, задворках Иномирного Пространства, оставшиеся не у дел компьютерные диверсанты изобрели-таки «блуждающий Тоннельный вирус», БТВ, как когда-то изобретали – ради скуки и забавы – вирусы компьютерные. Путешествия в ЧМ стали просто опасными, что, впрочем, мало остудило пыл многочисленных энтузиастов-путешественников и охотников за чужими сокровищами. Правительства, объединив усилия с Особыми Полицейскими Ведомствами, объявили диверсантам настоящую войну. Международные террористические организации и киллеры-одиночки отошли на задний план, затихли на время, придумывая новую концепцию борьбы против всего и вся. Конвенция мирных хакеров готова была присоединиться к общей борьбе за свободу передвижения по ЧМ…

А между тем из реала в ФМ утекали и бесследно пропадали люди. Исчезали талантливые, и не очень, художники и музыканты, поэты и актёры, литераторы и журналисты, коллекционеры и музейщики… Несколько дней назад пришло известие, что в Тоннеле, по дороге к своему Миру, пропал Попрыгунчик Гомес – вот уж в ком Ди не заподозрил бы способности к моделированию!

Старый, верный друг, Билли Баттер, разочаровался в идеях ТОТ и рьяно занялся взломами. Да и про сам ТОТ ничего не было слышно: распался? Ушёл в глубокое подполье? Поменял концепцию и занялся терроризмом? Лишь один Робби всё ещё держался в своём родном реале – «оставался зимовать» и восстанавливать справедливость и гармонию.

Поистине, ЧМ произвели революционные перевороты во всех сферах, и ни один не был к лучшему. Напротив, ситуация грозила анархией и распадом. В противовес им во многих странах возникла диктатура. Необходимо было положить конец одному из двух: либо путешествиям по ЧМ, либо хакерству в целом. И то, и другое представлялось проблематичным.

Впрочем, Ди теперь мало что касалось впрямую. Его охраняли, точно древнюю реликвию, и погибнуть в Тоннеле ему точно больше не грозило.

Ди поморщился и замьютил звук. Всё катится в тартарары. Каждому хочется построить свой, новый Мир, а родной реал трещит по швам и разваливается. А Ди любил его, наперекор всему. Наверное, он безнадёжно старомоден. Существовал в Пространстве один-единственный Мир, в который ему мечталось попасть. И его едва не разрушила собственная жена, после чего Мир Дианы стал недоступен...

Ба, новости закончились, и на него стал наплывать видеоклип на музыку популярной нынче группы «Red Hot Cannibals». Размытые пятна кроваво-красных оттенков, точно расплывающиеся в тумане капли крови, полетели на него с экрана фоновизора, сопровождаемые омерзительным, натуральным запахом бойни, взвихрились вокруг Ди, закачались, точно одеяло, раскрашенное пьяным художником-садистом. Ди знал, что следом в него полетят части тела и куски мяса, а затем из горы истерзанных голов вылезет, извиваясь, довольная чернокожая женщина со ртом, полным красной слюны и пены…

- Какая гадость! – сплюнул Ди и зашторил экран: как ни странно, жёсткая, ритмичная музыка «Каннибалов» сама по себе была неплоха.

…Клара, как носитель вируса, сама жестоко пострадала после посещения Дианы: вирус изрядно её потрепал. С головой у Клары начало твориться что-то неладное, она стала плохой женой и завсегдатаем психиатрических клиник, у неё периодически случались приступы амнезии или неадекватного, буйного реагирования.

Когда начиналось обострение, Клара ненавидела Ди и изменяла ему с яростью голодной львицы, закатывала истерики, отравляла существование, срывала гастроли, скандалила во время концертов. Она даже пыталась его отравить – но целебный воздух источника Дины, раз войдя в его лёгкие, не дал ему умереть и в этот раз. Клара не могла смириться и простить потерю Мира с источниками молодости, и бесценного куша в виде чудо-мальчика. Но ведь и её дважды подставлял тот, кто мечтал этот куш перехватить!

Периоды буйства чередовались с периодами полного просветления, и тогда Клара становилась воплощением бесплотного ангела, но совершенно беспомощного. Она судорожно цеплялась за Ди, не желая отпускать, просила прощения и лила слёзы, баловала сына, не отпускала от себя.

Поначалу Ди ещё пытался выяснить правду.

- Она лгала, лгала, чтобы тебя удержать! Клянусь, это твой ребёнок, Джонатан! – рыдала Клара. – Я и вправду сначала хотела обмануть, а потом… потом… потом случилось так, что я не знаю, чей это сын! Если ты хочешь, можешь провести экспертизу. Только не травмируй малыша, я всё сделаю, как ты хочешь, только не мучай его!

Джи не стал выяснять правду. Когда они вернулись домой, Максу было уже три годика. Ему пришлось заново привыкать к матери. Макс рос тихим, замкнутым и пугливым, лишние травмы были ему ни к чему. Он походил на Клару – и цветом волос и глаз, и чертами лица, и жестами. Просто мамин сын. И какая разница, кто его отец?

И Джи, и Клару вызывали на «собеседование» в Государственный Контроль, продержали на карантине и тщательно обследовали. Джи подвергся унизительному и болезненному ментальному зондированию. Бесполезно – в нём не осталось кода. Даже малейшего намёка. Огромный участок памяти был пуст. Tabula Rasa. Его вынуждены были отпустить, предварительно взяв подписку о неразглашении. Хотя разглашать ему особо было нечего.

Ди сам не мог понять, что происходило в его мозгу. Возможно, это было побочным явлением катастрофического перехода, возможно – прощальным подарком Дианы: прочный ментальный барьер, защита от «взломов» памяти. На самом деле, Джи помнил всё. Два года счастливой жизни в Мире Дианы. Последующие поиски кода с Робби. Новое проникновение к Диане. Позорное бегство. Он помнил всё до мельчайших подробностей – кроме кода. Ну и хрен с ним - к счастью!

Джи знал, кто устроил и заражение, и вызов. Знал, кто спровоцировал автокатастрофу. Знал, но молчал. Более того, он тупо улыбался этому человеку, старательно изображая неведение, и делал это не ради себя, а ради сына и жены – тех, других, навсегда оставшихся за гранью, в зоне недосягаемости.
Это был любовник Клары, Мик Суггер, тот самый, чьего ребёнка Джи воспитывал, как своего.

Джонатан плюнул на Суггера и нёс свой крест – не-жену и не-своего сына, Макса: мальчик ни в чём не был виноват.

К счастью, вирус миновал остальное человечество, и Ди в частности: он был опасен только для Фантомов, но Джи знал точно, что Мир Дианы выжил: Робби исследовал возможности, и пришёл к выводу, что, если бы Мира не существовало, то не существовало бы и Двери. Но Дверь в Мир Дианы была. Только больше не поддавалась взлому. А кодов в памяти Ди не существовало. На них был наложен запрет. Здесь Робби ничем помочь не мог. Более того, он сам рисковал жизнью, согласившись встретиться с Джонатаном.

Именно это спасло Джи от преследования Суггера, но ненадолго: в его хитроумной голове зрели новые диверсионные планы.

Ди понимал, что оба телохранителя, приставленные к ним госчиновниками якобы для защиты, на самом деле были соглядатаями. Жизнь превратилась в ад. И, тем не менее, Джи Ди снова собрал группу и начал концертную и студийную жизнь, тихую и размеренную. Фил Джонс, разумеется, вновь «по-отечески» опекал бывшего знаменитого рокера.

Впрочем, тихой она была внешне. Ди бился над очередным сольником, и никак не мог довести его до ума. Ему не хватало одной какой-то малости, сущей крупицы, макового зёрнышка. Тяжёлая, скупая, суровая музыка, точно чёрная завеса, не желала пропускать в себя ни единого лучика, ни единой искры света, тепла и надежды, была безжизненна и наполнена холодным мраком. Она была отражением его души.

«Подыхаю – к кому претензии?
  Какому ведомству дозволено грешить?
  Кто дал вам всем лицензию
  На отстрел моей души?
                Ползут теней немые полчища
                В бездонный мрак, в провал окна…
                Прочь, оловянные чудовища!
                Я не один. Со мной – Она!»

«Это будет самый мрачный альбом в моей жизни, и, наверное, среди всех альбомов столетия», - думал Ди.

Клара с телохранителем-шофёром заехала за ним на студию поздним вечером, и принялась уговаривать вернуться домой с нею вместе – она находилась полдня на процедурах в клинике, и казалась умиротворённой и доброжелательной. Ди было всё равно. Ему давно всё было безразлично. Он бы заночевал на студии, но тогда бы точно свихнулся.

Они вместе вышли на стоянку, шофёр вышел из машины, чтобы открыть дверцу перед миссис Ди, но обратно на своё рабочее место не вернулся: Ди решил его заменить, и охранник уселся на заднем сидении.

Через десять минут езды сзади раздался глухой удар, вскрик, Клара всхлипнула и съёжилась на сидении. И когда Ди попытался выяснить, в чём дело, оказалось, что вместо охранника сзади сидит Мик Суггер собственной персоной, рядом с трупом телохранителя.  Суггер, не раздумывая, убрал сообщника: он не любил делиться и предпочитал всё делать единолично.

Суггер объявил, что он уже не работает на Госконтроль, что он увозит их в противоположном направлении, в подпольную клинику Валдиса, где работали самые отъявленные хакеры-пираты, и самыми варварскими методами. Что там наконец-то выколотят из башки Ди информацию, которой ему надоело дожидаться «от этой идиотки» Клары, и пусть они оба сидят смирно и не возникают. Это в их же интересах.

- Прости меня, Джи, - тихо плакала Клара. – Он забрал Макса и пригрозил, что увезёт его и спрячет…

- Вот паскуда! – выругался Джи Ди. Кажется, его безразличию приходил конец.
За его спиной находился один труп и один маньяк, рядом – психически неуравновешенная жена.

И Ди понёсся по пустынному шоссе прочь от дома, в дальний конец пригорода, мечтая на первом же ответвлении обмануть Суггера, вывернуть руль и выскочить, не дожидаясь, пока машина врежется в дерево. И Суггер, и Клара – они оба заслуживают худшего.

Ди по-прежнему оставался в неплохой физической форме, а тренажёрный зал помогал справляться с хандрой и растущей мизантропией.

Но Суггер словно бы предугадал план и желание Ди. Он приказал притормозить, и пропустить его на место водителя. К щеке Ди нежно прикасался пистолет-шприц с сильнейшим нейролептиком, на всякий случай, ибо применение любых средств к Ди было опасно для его памяти.
               
Вместо этого Ди нажал на газ. Суггер вцепился в руль свободной рукой, выпустив из-под контроля Клару. Пока они молча дрались за право обладания рулём, у Клары началась истерика. Она лупила обоими кулаками по мужчинам, орала и кусалась. Ди боялся, что сейчас она откроет дверцу, и попытается выпрыгнуть на шоссе.

Суггер, сидячий чиновник, серая мышь,  неожиданно растерялся. Он отбивался от Клары, потом стрельнул наобум, чтобы напугать её. Машину швыряло из стороны в сторону, как старую посудину в шторм.

И тут пустое ночное шоссе разродилось старым седаном с подвыпившим фермером, тоже не особенно озаботившимся осторожностью и строгим выполнением правил движения. Машины завихляли, судорожно пытаясь разъехаться. Клара рванула дверцу, потом в ужасе вцепилась в руль, на котором лежали руки Ди и Суггера. Суггер выстрелил в неё…

Всё произошло в считанные мгновения. Слепящие фары, взорвавшие глаза и ночь, страшный удар, лоб в лоб. И – небытиё, без боли, без сновидений, без чувств. В этой нелепой катастрофе погибла Клара. Суггер отделался, как считал Ди, лёгким испугом: он лишь сломал ногу и несколько рёбер.

Хуже всех пришлось Ди: он чудом выжил, но получил тяжёлые травмы и переломы, сотрясение мозга, а после реанимации остался прикован к инвалидному креслу и к этой частной лечебнице, под невидимым надзором вездесущего продюсера, Фила Джонса. Тот не спешил лечить Джи Ди: такой, в кресле, он был удобнее и безобиднее, с ним легче стало договариваться. Ещё бы, никуда не спешит, не убегает, не ругается, не дебоширит.

Полученное сотрясение мозга мучило постоянными головными болями, но и спасало: позволяло Ди симулировать частичную амнезию, и жить целиком в своём внутреннем мире.

Правда, от ежедневных изматывающих сеансов на детекторе это его не избавило. Фил самолично проводил дознание с одержимым упорством: что оказалось не под силу Кларе, откроется ему. Не мытьём, так катаньем.

Профессиональные взломщики Дверей достигли к этому времени угрожающе внушительных успехов, и Ди, сам по себе, уже мало кого интересовал. Но для Джонса он продолжал оставаться курицей, несущей золотые яйца. Джонс называл его нежно «моя реликвия», «моя ностальгия», и был почти что влюблён в своего пленника.

Ди подкупил санитара-сиделку абсолютно новой песенкой – её можно было продать с выгодой в Интернете, и пытался бежать с его же помощью. Он и сбежал – на инвалидной коляске до ворот. Смешно! Он даже не добрался до машины, терпеливо ждущей, когда можно сорваться с места. Джи готов был хохотать до слёз, до истерики! Его вернули, и санитара заменили дюжим охранником в санитарной униформе.

А, возможно, и не одним.

Вечерами Ди смотрел музыкальный канал, где юнцы с лицами, раскрашенными, точно у клоунов, либо в разноцветных, тошнотворных масках и в женских колготках с кружевами, и безволосые девушки в металлизированных чешуйчатых скафандрах, гнусаво и сладко перепевали его песни. И скрежетал зубами от бессилия и отвращения, однако внешне оставался невозмутимым.

«Побереги гормоны и нервные клетки - они тебе ещё пригодятся!», - любил говаривать ему Джонс, имея в виду, однако, собственные виды на гормоны Ди.
Послать бы к чёрту гормоны, в задницу нервные клетки, а Джонса – ещё дальше и ещё глубже! Увы…

Джи Ди зарабатывал себе отныне очаровательными рекламными песенками с милым налётом потусторонности и чертовщинки, изредка стряпал на компьютере ненавязчивые, меланхоличные ремиксы под чужим именем. В самом начале заточения, прежние друзья - через Джонса - пытались уговорить его участвовать в собственном трибьюте, отрецензировать его, дать оценку исполнениям. Он благословил их, но участвовать в проекте отказался.

Ди писал обрывочные мемуары, набирал на компе, стирал, печатал и рвал в клочья листы, и снова писал, и снова думал о побеге. Клочья и файлы тщательно собирались.

Файлы восстанавливали, бумагу склеивали, и Джонс скрупулёзно копил информацию, составлял книгу и анализировал с помощью компа в своём кабинете.
Психологи и гипнотизёры пытались подобрать ключик к его памяти. Порою Ди сутками существовал в наркотическом забытьи, но мозг блокировал сохранённую информацию таким образом, что ничего не проникало наружу, и ни один зонд-энцефалограф не мог отыскать спрятанное.

А Ди, очнувшись, снова думал о побеге...

И так – семь лет. Семь убогих лет! Впрочем, почему – убогих? Сколько стихов он написал для Дианы и своего сына за эти годы, сколько песен, сколько колыбельных спел Дину – и ни одна не повторяла другую. Сколько повестей поведал им, сколько тем обсудил, сколько раз спрашивал совета. Сколько сочинил сказок, смастерил игрушек – мысленно, ничего не выпуская наружу. Джи горько улыбался – не иначе, они создадут где-то в Большом Пространстве новый Мир! Прозрачный, зыбкий, счастливый мираж – без Хозяина.

«Приснился мрак,               
Приснился дождь,
Надрыв собак   
И пальцев дрожь.
       Приснился свет
       В твоём окне,   
       Но входа нет. 
       Есть сон во сне.               
Откройте Дверь,               
Взломайте Мир.
 Тропой потерь
 Идёт кумир.
Приснился свет
В твоём окне.
      На всё ответ -
       Что ты во мне…
                Приснился маленький роман
                Длиною в жизнь.
                Я просто пьян.
                Старик, проснись!»

«Меня рано хоронить заживо!» – твердил он себе. – «Я – музыкант, я рокер, и так просто не сдамся!»

В самые счастливые моменты ему снился один и тот же сон, самый мирный изо всех за последнее время.

Широкая гостиная в доме Дианы, и две женщины танцуют для него. Жена, Клара, в дорогом костюме от Буше-Матье, с бриллиантовыми серёжками и пирсингом в пупке – платиновым колечком с крохотным рубином. Сверхмодные мокасины на вычурной подошве из змеиной кожи. Роллекс с бриллиантами. Маникюр с  мозаичными картинками. Издержки, извращения цивилизации. Или – достижения?

И – возлюбленная Диана. Босая, в домотканном, расшитом сарафане до пят, точно русалка или лесная фея, в венце из золотых кос. В его ушах звучит её завораживающий, певучий голос: «Джонатан, я так соскучилась по тебе. Я так хотела тебя все эти годы…»

Джи чувствует её прикосновения, щекотные и возбуждающие, она уводит его прочь из дома, в лунный, цветущий сад, и там он сбрасывает с неё и себя одежду. Они вдвоём, на пуховом лугу, познают друг друга, словно впервые. И губы, и тела не желают разъединяться, и пусть Клара рыдает где-то на самых задворках памяти – она не нужна ему. Почему же тогда он не остался? Ди тщетно пытается сказать Диане, чтобы она не отпускала его, крепче держала, что он не хочет больше уходить, что навсегда останется с ней. Но сон прерывается…

Фил Джонс частенько навещал его именно по утрам, разрушая очарование приятных снов, на которые Ди так долго и тщательно настраивался.
 
- Ты уж извини старика, соскучился, пообщаться надо – не осталось честных и надёжных друзей. Симпатичных и дружелюбных тоже не осталось Ты один у меня.

Джонс подолгу разговаривал с ним, а, вернее, с самим собой, уговаривал, увещевал, призывал совесть и жалость. Монолог прерывали вздохи, покашливания и внимательные, требовательные взгляды. Он постарел, сник и поблек, но держался молодцом.

«Ну что, дружище? Ты ещё не раскололся? Не хочешь вернуться и забрать с собой старину Джонса? Молчишь? Хитрая лисица! Упрямый Орёл! Нам обоим было бы неплохо, ведь мы с тобой дружили – не припоминаешь? Старина Джонс не хочет никому причинять вреда, он хочет лишь одного – молодости, силы, прежней энергии и любви. А разве ты не хочешь того же самого? Мерзавец Суггер хотел отравить твой парадиз, Джи, он убил мою сестру. Она хоть и была стервой, но не заслужила этого, не так ли? Клара была красивой женщиной, да… Клара носила твоего ребёнка, Джи. Да. Это так. Она тебя по-своему любила. А? Не веришь? И что там ни говори, вы были красивой парой, поверь. А теперь этот ублюдок пытается тебя достать! Но он не докопается, слабо! Я все сраные деньги потратил на этот бункер, Джи! Все, до единого цента! Старина Джонс прячет тебя надёжно – и бескорыстно. Он только хочет знать – до чего ещё сумела докопаться Клара, что он убил её - дважды?
Я знаю, ты пытался связаться с Робби Бартоном, и я не препятствовал. Он был талантлив... Почему – был? Потому что убежище Бартона разгромлено, а самого Бартона след простыл. Сто против нуля, что это Суггер постарался. Роб теперь в его руках…

Мои ребята побывали в доме. Под видом копов. Всё ценное – аппаратура, информ-чипы – вывезено. У Роба девица жила, если вспомнишь, в прошлом – преподаватель-математик. Полячка. Оказалось, пострелять не промах, троих ублюдков пришила. Только это её не спасло. Рядом с ними и легла, с проломленным черепом. Дочурка его ещё раньше исчезла с мужем, тоже та ещё штучка, революционерка. Теперь Суггер до неё добираться станет, как пить дать, если ему ноги раньше не переломают. Только кто же это сделать додумается?

Джонатан, разве тебе не хочется стать молодым? Пойти своими ногами, запеть, проститься с сединой? Если бы ты знал, как мне обрыдл этот Мир с его гноем и язвами. Здесь нам нет места. Откройся, друг, помаши ушами, напряги извилины – они уже ржавеют!

Знаешь, Суггер бы не церемонился, он бы вскрыл твои мозги заскорузлым от крови перочинным ножичком и почистил. Он непременно попробовал бы пытки, да, до сих пор очень действенный метод. Трещат кости, рвутся мышцы и связки, горит кожа – и с ними горит и рвётся ментальный барьер, и ты снова обретаешь способность говорить! Но я не такой, я оберегаю тебя, в ущерб своему времени, уговариваю. Я жду… Гипноз рано или поздно растает, коды себя изживут – ты же не хочешь умереть глухонемым идиотом, а, Ди?»

Джонс лукавил – его первым приёмчиком был именно болевой шок. Он рвал Ди ногти, резиновой дубинкой доводил до беспамятства, но старался не переусердствовать. Теперь наступил период пряников: уговоров,  гипноза и лекарств.
Но Ди не просто не хотел говорить, он не мог. Запрет Моолы не могла отменить даже его смерть.

Во всех своих действиях Джонс пока ещё боялся причинить Ди явный вред, был осторожным. Но рано или поздно Ди перестанет быть находкой для него. Однажды он станет не нужен…