Прабабушка и муралисты Глава 17

Повесть

Глава 16

Глава 17,
в которой события происходят то у стены, то у стола

Предупредили Петровича, чтобы заехал поближе к вечеру, когда позвонят. Петрович такому повороту событий поудивлялся, пообещал не выпускать телефон из рук и умчался на своей белоснежной «Валентинке». Прабабушка с художником зашли в дом. Кошка Нур Джахан увернулась от Васьки, который всё рвался её погладить, и юркнула следом. Ребята остались в пустом дворе.
– А тут ничего! – одобрительно сказал Васька, осмотревшись. – Я б так пожил. Чтоб без взрослых. И никакая полиция не найдёт.
– Найдёт. Этот на лодке сюда всё время гоняет, еду привозит, – сказал Слава.
– Ну и что? Тут вон сколько домов пустых – что они, все обходить, что ли, будут?
– Надо – обойдут. Это же полиция.
– В лесу можно спрятаться, если что.
Костя в разговоре участия не принимал. Он подошёл к воротам, погладил шершавые доски. Обернулся к Павлику.
– Чёткая у тебя бабушка.
– Ага, очень чёткая, – с готовностью согласился Павлик. – Главное, не лезет куда не надо.
– С конкурсом это она нормально придумала. И с дедом этим, с художником, – он посмотрел на реку, обернулся в сторону леса. – Я тут первый раз.
– Здесь поинтереснее, чем на нашей стороне, скажи, Кость?
Это подошёл Васька. А Слава уже отковыривал от банки присохшую крышку.
 – Какую стену красить-то будем?
Долго раздумывать не пришлось. Они обошли дом. Всё вокруг заросло бурьяном, так что и не подобраться, но с одной стороны травы было поменьше, будто её когда-то косили. Недалеко лежало несколько впечатляющих валунов, рядом возвышался раскидистый куст явно культурного вида. На концах веток виднелось что-то напоминающее бутоны.
– Розы, что ли? – предположил Павлик. Розы он уверенно опознавал в букетах, но в виде зелёного куста ни разу их не встречал.
– Гортензия это. Мамин любимый цветок, – сказал Костя.
Полянка выглядела так, будто кто-то начал обустраивать это место, да и бросил. Даже дощатая стена была здесь почище и поглаже, старая краска не свисала лохмотьями, а была содрана до самого дерева, и только в некоторых местах оставались разноцветные пятна, похожие на континенты на географической карте.
– Вот эту стену и возьмём.
Павлик вытащил из пакета старые, но чистые малярные кисти.
– А давайте лучше нарисуем на ней что-нибудь? – оживился Васька. – Вы-то рисовали, а я как дурак на шухере стоял. Мы же должны на стенах рисовать, правильно? Давай, Пашка, набросай на бумажке монстрика, ты умеешь.
– Сначала покрасим, – сказал Костя, – а там посмотрим, что художник скажет.
– Покрасим, посмотрим… Что мы, нанялись ему стены красить? И не похож этот дед на художника, мало ли кто что про него говорит. Был бы нормальный художник, картины бы показал или там задание дал бы художественное, вон как Пашкина бабуля вчера. А этот – крась ему стены. Ага, щас! Ну, Кость, пошли купнёмся хотя бы!
– Дурак ты, Васька, – сказал Слава. – Это он специально. У нас так тренер по боксу новеньких проверяет. Как даст на первой тренировке и смотрит – кто заноет или к мамочке побежит, таких не берёт. Если кто на вторую тренировку не придёт, а потом опять проситься в секцию будет, тоже не возьмёт больше. Он только надёжных оставляет, потому что на других нечего время тратить.
Павлик смотрел на Славу во все глаза. Ни разу ещё от него он такой длинной речи не слышал.
– А что, прямо по-настоящему бьёт на первой тренировке?
– Нет, конечно, – снисходительно ответил Слава. – По-настоящему – это… – он задумался, но подходящего сравнения не нашёл. – Он мастер спорта международного класса, понятно?
Павлик кивнул. Международного класса! Конечно, понятно, что со Славой в смысле драки лучше не связываться.
– Ну, хватит болтать, – сказал Костя. – Как нам лучше встать, Паш, чтобы быстро всё закончить?
Павлик благодарно взглянул на Костю, забыл про бокс и сам почувствовал себя тренером международного класса.
– Тут легко! Скамейку сюда перетащим, и вон в мусорной куче плошки лежат – краску на всех разделить.
И они побежали за скамейкой.

– Уютно вы тут устроились, Андрей Антонович, – говорила в это время бывший директор школы Прасковья Фёдоровна, вытаскивая из корзинки шуршащие пакеты. – И место выбрали просто исключительное с точки зрения живописности. Берег, река – бери и пиши, в любое время года! Особенно осенью – это же чистый Левитан!
На плите закипал чайник. Сытая Нурка в позе сфинкса лежала на стуле. Антоныч ревнивым взглядом измерял расстояние от этого стула сначала до места, где сидел сам, потом до неожиданной гостьи. Выходило, что до директрисы ближе. Ох, Нурка! И ведь никогда там не ложится, а сегодня – пожалуйста. Стоило только погладить, и она уже!..
Кошка, будто читая его мысли, повернула к нему голову. Да-да, это я про тебя, сказал ей мысленно Антоныч. Нур Джахан шевельнула хвостом.
– Да, пейзажи у нас что надо, а вот сам город… – продолжала щебетать директриса. – Вы, наверное, видели. Исторической застройки почти не осталось, церковь в руинах. Силикатный кирпич и панельные пятиэтажки! Дом культуры – архитектурное недоразумение, больница – ох, на неё лучше не смотреть, а то с тоски заболеешь. Опять же школы… Ну, это моя отдельная боль.
Антоныч её почти не слушал. Навалившись на стол, он продолжал сверлить взглядом неверное животное. Кошка изящным движением поменяла позу – легла на бок, положила голову на лапы. Глаза прикрыла, но не до конца. Подсматривает, зараза такая. Антоныч вздохнул.
– Вы только представьте себе перспективы! Буквально каждый дом можно превратить в шедевр! Или хотя бы просто сделать его приятным глазу.
Приятная глазу кошка переложила хвост поудобнее. Директриса вынула из корзинки коробку зефира и занялась чаем. Кошка растянулась вальяжнее. Что, ещё и мурлычет?! Антоныч потемнел лицом и сжал руку в кулак. Пальцы его неожиданно что-то нащупали. С недоумением посмотрел он на карандаш, который неизвестно каким образом оказался в его руке. Под локтем возник так же из ниоткуда альбом для набросков… Но прежде чем Антоныч сосредоточился на этих странных явлениях, Нур Джахан зевнула. В ту же секунду художник открыл альбом и зашуршал карандашом по бумаге.

Краска была хорошая. Ложилась как масло на хлеб – жирная, плотная. Укрывистая это называется, так Костя сказал. Укрывала она как надо, стена, можно сказать, молодела на глазах. И цвет ничего так себе – красно-коричневый, очень похожий на ржавчину. Но ржавчина никого не радует, а смотреть на красно-коричневую стену было приятно. Вот это ещё оказалось отдельным удовольствием – отойти и посмотреть со стороны.
– Вчера, когда монстра рисовали, жаль нельзя было посмотреть, как получается, – сказал Павлик Косте. Он его поставил рядом с собой, и не только потому, что хотелось быть рядом, а потому что там надо было под окном красить, а Костя невысокий и не стесняется совсем.
– Ага.
Костя аккуратно замазывал полоску прямо под резным наличником, который когда-то был белым, а теперь посерел и облез. Вот его побелить, нарядно бы вышло.
– Я утром сегодня, как нашу стену увидел, сразу понял – если б глаза ему жёлтым закрасить, ещё круче получилось бы.
– Глаза жёлтым?
– Ну да. То есть это не совсем глаза… ну, в общем, глаза.
– Да, – Костя почесал нос ручкой кисточки, – это ты хорошо придумал. Сразу видно – художник! Так ты, значит, туда сегодня ходил? Не побоялся?
– Ходил… ходили купить там всякое, чтобы сюда ехать. Не художник я, я ж тебе говорил! Учусь пока, только начал. И про глаза это не я, это она придумала. Она и про композицию сказала, что надо было на дверь лапой залезть. Только она это не для того, чтобы дорисовывать, а в художественном смысле.
– Да понял я, не дурак. Я сам там был рано утром.
– И я, – сказал Васька из-под второго окна.
– А я не ходил. Чего там смотреть? Я зато вчера телек нарисовал. По той книжке, конечно, проще, но так тоже ничего получилось.      
Слава стоял на скамейке и красил сверху вниз доску за доской. Конечно, так удобнее, и не испачкаешься. У Павлика-то на майке уже нарисовались две ржавые полосы, но, во-первых, эта майка ему не особенно нравилась, а во-вторых, с высоты нормально не поговоришь.
– Здорово здесь, да? И обратно на лодке поедем. Хорошо, что вас отпустили. Моя бы мама могла и не отпустить с чужой бабушкой через реку.
– А моя мама твою бабушку знает, – сказал с высоты Слава. – Сказала, что с ней куда хочешь можно. Потому что она – легендарная личность.
Ого! Легендарная личность! Конечно, Павлик это почувствовал ещё вчера, когда к ним явился мэр с товарищем капитаном. Но одно дело чувствовать, а другое – услышать от друзей.
– А мне и не надо ни у кого спрашивать, – сказал Костя.
– Тебе хорошо, ты один живёшь, – сказал Васька. – Только я у своих тоже не спрашиваю. И они вечером ничего спрашивать не будут. Главное, домой вовремя прийти, тогда всё нормально.
– А как это ты один живёшь? – осторожно спросил Павлик.
Костя докрасил последний кусочек на своём участке стены. Отошёл на шаг, посмотрел. Сунул кисточку в банку с водой, чтоб не засыхала. Повернулся к Павлику.
– Так и живу. Нормально.
– Вообще один? Даже без мамы?
– Нет у меня мамы. Умерла.
Павлик заморгал от неожиданности. Холодные глаза смотрели на него в упор, как будто запрещая задавать другие вопросы. Павлик и не спросил бы, но губы сами выговорили автоматически:
– Как это… умерла?
– Не знаешь, что ли, как люди умирают?
Павлик это, разумеется знал. Кто ж не знает? Но люди тут ни при чём, люди – это люди, а мама… Павлик не знал ни одного человека, у которого бы умерла мама.
Больше спрашивать точно было нельзя. Костя на мгновение задержал на нём взгляд, словно решая, говорить что-то ещё или нет. Вздохнул.
– Отец мой военный. Служит далеко. Оставил меня здесь у тётки. Я с ней жить не хочу, – короткие фразы падали, как камешки в воду. – Один живу, в нашей старой квартире. Всё?
Павлик торопливо кивнул.

Над чашками с чаем поднимался пар. Большой овальный стол, где они стояли, выглядел диковато. Половина его была заставлена всякой всячиной – бутылки, стаканы, пачки с макаронами и геркулесом. Там же лежали книжки, пустые конфетные коробки, валялись смятые фантики и даже почерневшие банановые шкурки. Другая же половина стола была тщательно вытерта, и на тёмном дереве, кроме разномастных чашек, красовалось блюдо с сыром, колбасой и нарезанными помидорами, художественно посыпанными петрушкой. На коленях художника-анималиста Невашева лежала подушечка, на подушечке спала сиамская, а может, тайская кошка Свет Мира. Левая невашевская рука, тяжёлая, огрубевшая за несколько месяцев деревенской жизни, накрывала кошку почти целиком, но та не возражала – наоборот, одобрительно мурлыкала, потому что рука эта нежно почёсывала ей шейку. Правая рука художника в это время изрисовывала уже второй альбом.
Первый альбом, почти сплошь заполненный кошкиными портретами, листал Васька. Друзья стояли вокруг, удивлялись и ахали.
– Это вы пока мы красили столько нарисовали? Ничего себе! А ваша Светка, то есть Мирка… забыл, как её… Нурка – она что, вообще не двигается, когда вы её рисуете?
– Двигается, а как же. Мешает мне как умеет.
Художник умильно улыбнулся и пощекотал кошку между ушами. Она в ответ заурчала ещё громче.
– Как же вы тогда успеваете?
Павлику тоже хотелось бы это узнать. Он вспомнил, как мучился с портретом чашки, хотя та не зевала и не потягивалась.
Анималист многозначительно промолчал, но Васька и не ждал ответа.
– А это что – рука? Чья это?
Павлик срезу догадался, чья, хотя рука была совершенно неузнаваемая. Но вокруг кисти вились кружева манжеты. Павлик посмотрел на прабабушкину руку. Он и не замечал, что она такая… ну, старая, что ли. Сейчас эта рука нарезала хлеб, чтобы сделать ещё одну порцию бутербродов – первую голодные маляры смели в две минуты. Морщины и вздувшиеся вены были совсем не видны, когда прабабушка изящными движениями мазала ломти маслом и накрывала сыром, но вот же они, на рисунке…
Васька перевернул страницу.
– Вы всё что хочешь нарисовать можете?
– Ну… – сказал художник таким снисходительным тоном, что стало ясно: конечно, всё что хочешь.
Тут Павлик заметил, что в этот момент выходило из-под его карандаша.
– Смотри, Вась!
– А-а! – заорал Васька от восторга. – Это ж я!
И правда, это был он: и нахальная улыбка, и вечно смеющиеся глаза, и волосы, хоть и простым карандашом нарисованы, а всё равно кажется, что рыжеватые. И не сказать, что художник так уж старался, волосы вообще начеркал как попало, но хотелось смотреть на нарисованного Ваську не отрываясь.
– Вот здорово! А вы потом рисунок мне отдадите? Отдайте, ладно? Я мамке покажу!
– Андрей Антонович! Ну отвлекитесь уже на минутку, надо же что-то съесть, – сказала прабабушка.
– Да-да-да, я уже почти закончил!
Это он имел в виду, что почти закончил альбом, потому что, закрыв его, он тут же подвинул к себе следующий.
– Понятно, – вздохнула Пра. 
И сразу же дала понять окружающим, что она тут не кто-нибудь, а легендарный директор: недрогнувшей рукой забрала у художника альбом, взглядом рассадила ребят вокруг стола. Лишённый возможности рисовать художник вдруг понял, какой он голодный, и принялся за бутерброды.
– А анималист это кто? – вспомнил Васька незнакомое слово.
– Кто зверей рисует, – сказал Костя.
– Правильно, – с набитым ртом кивнул художник. – Без зверей никуда. Вот это вот что?
Он выудил из настольного мусора фантик и развернул его.
– Фантик, – Костя присмотрелся, – «Мишка косолапый».
– «Мишки на лесозаготовках», папка мой их так называет. Это конфеты хорошие, – сказал Васька. – Там у вас только фантики?
Не удостоив его ответом, анималист поднял палец:
– Вот именно – мишки! Мишки! Если б не мишки, никто бы эту картину знать не знал! Ну, подумаешь, утро. Ну, в сосновом лесу. У Шишкина таких картин – целая тайга! То-то и говорили недоброжелатели, что много, мол, Шишкин зелёной краски купил, поэтому только сосны с ёлками и рисует. А тут смотрите: добавил ему товарищ сцену из медвежьей жизни – совсем другое дело! Есть на что интересно поглядеть.
Он бережно погладил фантик.
– А почему товарищ, а не он сам? – спросил Костя.
– Сам не умел. Медведь – это тебе не ёлка, тут другое мастерство нужно. Вот я раз дельфинов рисовал в дельфинарии…
Последовал драматический рассказ о неблагодарных дельфинах, которые то ныряли, когда их не просили, то по-хулигански плескали воду на альбом… 
– …сам уже мокрый сижу, как дельфин, а они, черти, нос высунут – и тут же обратно. И тогда я сказал дрессировщику…
Художник всё не мог наговориться – отвык в глуши от общества и теперь упивался вниманием. И при этом продолжал рисовать. Просто поразительно, как быстро на листе появлялись то целые фигуры, то отдельные носы или уши, и среди всего этого обязательно мелькала мордочка его драгоценной Нур Джахан.
Прабабушка попеременно работала то обычной бабушкой, это когда подливала чай и меняла тарелки, то музой – подкладывала на стол чистые альбомы. Они у неё хитрым каким-то образом всё не кончались.
Монотонно жужжала муха. Павлик разомлел. Глаза у него были открыты, но он уже не различал сидевших за столом. Лишь отдельные слова, зависавшие в медовом предвечернем воздухе, долетали до его слуха – но кто их произносил, ускользало.
– …да я не против Шишкина, Шишкин гений, это вы неправильно поняли…
– …конечно, приятнее завтракать на природе…
– …а ничего, если я вот этот рисунок тоже возьму?
– …лодки – тема хорошая…
Но уплыли лодки с хорошей темой, замерла муха, растворились голоса… Наверное, он задремал, сам того не заметив.
«Пора!» – послышался пиратский приказ.
Павлик испуганно заморгал.
– …да-да, как договорились, а дня через два-три пройдёмся по городу и наметим подходящие стены, хорошо?
Элегантная пиратка с пустой корзиной в руке уже стояла у выхода. Художник согласно кивал ей, одновременно выманивая из-под стола кошку. Кошка на его призывы пойти проводить гостей не реагировала. Окончательно проснувшийся Павлик вскочил и вышел во двор.
– Ну ты набрал, – говорил Слава.
Васька бережно прижимал к себе целый ворох вырванных из альбома листков.
– Он ещё нарисует. Видал, как он быстро? И потом, я разрешения спрашивал. Что я, не понимаю? Зато будут у нас картины.
– Рисунки, – уточнила подошедшая Пра. – Всё, парни, теперь быстро! Заждалась уже нас «Валентинка».
Они пошли по тропинке к реке.
– Прасковья Фёдоровна! До свиданья!
Павлик обернулся. Заслуженный деятель искусств держал Нур Джахан на руках и махал уходящим кошкиной лапой.

Продолжение: глава 18 http://proza.ru/2023/11/28/1605