Потеряха

Потеряха. Рассказ.


Приметив растрепанного, лохматого и лопоухого черного котенка под каменной аркой подвального окна у самой брусчатки мостовой Алиса отпустила руку старшего брата, что зазевался, засмотрелся на оловянные фигурки солдатиков, подвешенные к столбам лавки, у которой, купить детям какую-нибудь мелочь, остановилась их мать, и, весело растопырив пальцы, побежала к нему. Но котенок, даром что был печальным и тощим, не оценил ее порыва. Сорвался с места и стремглав, галопом, кинулся вдоль стены. Алиса бросилась следом, побежала за ним с криком «Стой!», пока не загнала его в какой-то угол.
Он было протянула к нему руки, чтобы схватить, но котенок, хоть и был городским, а не диким сельским, внезапно пронзительно и отчаянно завизжал и, как только она прикоснулась к его не по возрасту жесткой, извалянной шерсти, выпустил когти и с шипением вцепился ей в руки так, что из них пошла кровь.
Алиса было расплакалась, как какой-то злобный человек внезапно с грохотом распахнул тяжелую дверь почти у нее над ухом и закричал на нее, чтобы она ушла. Он был таким страшным и шумным, что Алиса бросилась бегом куда-то через толпу, и бежала пока, продравшись через тяжелые толстые подолы плащей и мантий, стоящих плотной стеной людей, не оказалась посреди какого-то пустого пространства посреди улицы.
- Да куда же ты! – загалдели, закричали на нее со всех сторон. Огромный конь с закованным в железо всадником на спине вскинул копыта, чтобы раздавить ее. Закричали какие-то женщины. Рыцарь страшно взревел коню «Но!!!» и дернул поводья, повелевая ему остановиться, но Алиса, не помня себя от ужаса, уже бросилась дальше. И, протиснувшись между двух каких-то вооруженных людей, чьи жесткие и холодные металлические латы оцарапали ее даже через шерстяную накидку, под их веселые смешки, и окрики.
- Да ничего, не раздавили! Вон бежит! Лови ее, лови! - снова очутилась в плотном людском потоке. И так, какое-то время бессмысленно и беспомощно толкаясь в густой, постоянно движущей и несущей ее куда-то прочь, движущейся по улице толпе, Алиса оказалась на совершено незнакомой ей улице.
Прежде она никогда не была здесь. Над ее головой возвышалась темная стена квартала с высокими, многоэтажными, как диковинные дворцы из сказочной книжки, мансардами и вычурными, обрамленными портиками и колоннами окнами. Такой же темный в вечерних лучах заходящего солнца, сложенный из массивных блоков камня и с просторными арочными витринами не первых двух этажах дом с эркером и башенкой, замыкал его впереди, нависал над перекрестком двух сходящихся под острым углом улиц. Какое-то нелепое и блеклое в этом многообразии примкнувших друг у другу один торжественнее и мрачнее другого фасадов, желтое здание с белыми пилястрами и массивными, резными, деревянными дверьми выглядывало из-за угла. Перед домом с эркером стояли фонарные столбы, а под открытой аркадой первого этажа какого-то длинного здания напротив него был многолюдный рынок. Там, разгоняя клубящуюся под глубокими сумрачными сводами полутьму, над прилавками горели разноцветные фонарики, толпился народ. Быстрое и однообразное завывание волынки смешивалось с цокотом копыт, говором голосов и пиликаньем шарманки. Из открытых окон подвальчика доносились веселые громкие голоса и звуки какой-то бравурной буйной музыки.
Алисе стало интересно. Она никогда не бывала в этом районе Гирты, а может и бывала, когда родители брали ее вместе с братом и сестрой в походы по лавкам, чтобы она также как и другие помогала им нести домой купленные в них, необходимые в хозяйстве мелочи, но не помнила этих мест. И, внезапно почувствовав жгучий интерес, разглядывая эти окна, прилавки и витрины, вместо того чтобы испугаться и бежать обратно, искать мать и брата, вертя головой по сторонам, пошла по улице вперед.
- Ты еще кто такая? – внезапно окликнул ее какой-то сурового вида мальчуган, что стоял с друзьями, курил в подворотне – девчонкам тут нельзя! Это наша точка!
- Я Алиса! – подойдя к нему, ответила она смело. Парни повернулись к ней. Они все были долговязыми, худыми, плохо одетыми, но у каждого на голове был хоть и потрепанный берет с цветными лентами. Почти как у солдат, которых она часто видела марширующими по улице под барабан и веселую волынку в сторону плаца под окнами их дома.
- Ты с какого квартала? – заломив руки за ремень, набивая трубку, спросил парень.
- Не знаю – ответила она. И, хотя мать и отец не раз говорили ей это, она так и не запомнила, так как ей было всего пять лет и ей это было не нужно.
- Ясно, потерялась – догадался, снисходительно изрек парень, подставляя трубку, чтобы другой парнишка, помладше зажег спичку и прикурил ему – родителей иди ищи, мелочь, пока светло.
- А вы кто? – спросила Алиса, с восхищением глядя, как он важно и умело выдыхает кольцами дым.
- Иди тебе сказали! – кивнул, указал чубуком на улицу, прикрикнул он. И Алиса пошла прочь. К парню же подошел какой-то мужчина, по виду его отец или старшина и, бесцеремонно сорвав с его головы его щегольский солдатский берет, прикрикнул ему и другим парням возвращаться в мастерскую.
Алиса пошла дальше. Мимо рынка, мимо какого-то большого, установленного прямо в открытой витрине прилавка, где она надолго задержалась, чтобы рассмотреть множество красиво расписанных яркими, разноцветными и завораживающими магическими узорами тарелочек, чашечек и горшков, и какой-то небедно одетый человек прогнал ее, сказав, что нечего ей тут ошиваться и пытаться что-нибудь стащить. Мимо открытых дверей церкви, из которой вышел священник и к нему тут же устремились с какими-то расспросами и делами люди и едва не сбили ее с ног. Мимо какого-то темного дома в еще более темной подворотне, в глубине которой под самым сводом горел тусклый рыжий фонарь и какие-то люди толпились под ним и неразборчивое эхо их голосов сливалось в один напряженный, тревожный гул, что как из трубы, выливался на отдающую эхом шагов и голосов каменную улицу.
Так прошло какое-то время и, внезапно поняв, что она совсем одна, она устала и заблудилась, Алиса очень испугалась и, остановившись прямо посреди улицы. Начала растерянно озираться по сторонам. За этим делом она сама и не заметила, как начала плакать. Не издавая ни звука, с катящимися по щекам слезами снова пошла куда-то вперед по совершенно незнакомой, похожей на все те, которые она видела прежде, улице.
Темнело. Над ее головой в окнах зажглись огни. Яркие электрические на первых этажах. И более тусклые, по низу окон повыше, от керосиновых ламп, наверное, точно таких же, отдающих ароматной горячей копотью, как и у них дома. Вдоль домов загорелись фонари. Людской поток как будто стал еще плотнее, быстрее и гуще. Работники возвращались домой из учреждений и мастерских. Шли в гости или на квартиры за домовым ужином. Жители побогаче, деловито оправляя на ходу ремни портупей и плащи, поливая себя одеколоном, выходили из парадных. Проезжали кареты и верховые. Но в этом многолюдье, в этом веселом гуле вечерней Гирты, от этих разговоров вокруг и заливистого, такого полного жизни и счастья, но такого чужого и холодного, совсем не похожего на голоса матери, теток, племянниц и сестры. девичьего смеха, Алисе внезапно стало одиноко и грустно настолько, что она без сил прислонилась к стене и заплакала, безвольно опустив руки.
- Ну что, потерялась? – услышала она участливый голос какого-то мужчины. Она было испугалась и вздрогнула, но приглядевшись к большой оловянной бляхе с лиловым бантом на белом широком ремне, форменной войлочной шапочке и большой кожаной сумке через плечо, внезапно узнала в нем почтальона. Точно такой же, но одновременно совершенно не похожий на этого, уже совсем пожилой мужчина, ходил по их кварталу по утрам. Подкладывал газеты под двери квартир с крепкими дверьми на первых этажах их лестницы. У него были густые седые усы и усталые опущенные плечи, точно такие же как и у их почтальона, что по занятости никогда не заговаривал ни с кем и только изредка бросал короткое «доброе утро» и «здравствуйте, корреспонденция», но это был совсем другой человек. Наверное более старый, осунувшийся и усталый, но от его вида Алиса перестала плакать и, закрыв ручками лицо утвердительно кивнула.
- А где живешь?
- Не знаю – шепотом, едва слышно, испуганно ответила она ему.
- Совсем не знаешь?
- В доме с мамой и папой! – прошептала она еще тише.
- Стой здесь – рассудил, сказал почтальон – никуда не уходи, я жандарма позову.
- Ау! - громко позвал почтальон, зашагав куда-то прочь в желто-белый сумрак фонарей – хой, милейший!
- Чего тебе? – вяло и грубо отвечал ему облаченный в черный плащ, форменную мантию, портупею с подвеской и берет, бородатый всадник, проезжающий по улице. Почтальон указал ему на Алису и начал что-то говорить. Тот скривился лицом и, подъехав к ней, навис с высоты седла и недовольно и требовательно уставился на нее.
- Бродяжничаешь? – спросил он громко и строго.
- Нет... – ответила Алиса и от страха прижалась к стене и села на корточки.
- Не ври мне тут! – погрозил истертым и жилистым и с виду огромным и страшным пальцем жандарм.
- Я не вру...
- Где живешь? Кто родители? Как зовут?
- Маму зовут Марта...
- Тебя как зовут? Фамилия как?
- Алиса... Алиса Летте... – ответила она едва слышно.
- А адрес?
- Я не знаю.
- Ну, что у тебя рядом с домом? – как будто чуть смягчился жандарм, бросая недовольный, исполненный досады, взгляд на стоящего рядом без всякого дела, мнущего в руках свою шапочку как будто это его допрашивали тут, почтальона.
- Большое поле. Там солдаты маршируют, на конях ездят – ответила Алиса.
- Это Восточный квартал, за воротами – пояснил почтальон.
- Без тебя знаю! – грубо ответил ему жандарм и бросил Алисе – поехали, ворота закроют скоро, будешь в городе ночевать. Он спрыгнул с лошади и, без спросу схватив Алису на руки, посадив ее в седло, запрыгнул обратно следом и, приказав почтальону – иди доложи в штаб, что я потеряху к Торговым повез – так крепко держа ее перед собой, что Алиса едва могла дышать, тронул коня и повел его куда-то вперед по улице в мерцающую огнями электрических фонарей темноту.
Пока они ехали, стало совсем темно, и пошел дождь. Жандарма остановили на какой-то заставе и долго выясняли что-то, но потом пропустили. А когда они оказались перед городскими воротами, те были уже заперты.
- Ну куда мы ее сейчас повезем? – с упреком спрашивал лейтенант в шлеме и броне, с неприязнью глядя на Алису, как на врага повинного в каком-то тяжелом, постигшем его горе – везите ее обратно. Утром приезжайте.
- Какое утром? – также сурово, напористо и грубо отвечал ему жандарм – устный приказ сэра Гилле!
- Не знаю вашего сэра Гилле! – упирался лейтенант – у нас свое начальство.
- Фамилия, звание и должность как? Доложить! – ругался жандарм – ее сейчас обратно в штаб отвезу, а на вас рапорт будет.
- Да пишите, сколько влезет! Хоть самому его высочеству сэру Герцогу!  – криво заулыбался лейтенант – без письменного приказа ворота ночью открывать не положено.
- Пусть у вас посидит хоть. Утром передадите парням с Восточного – предложил жандарм – они может ее узнают, сразу и домой отведут.
И, не вытерпев от препираний под дождем, начал ругаться еще злее и громче
- Что, не видишь? Ребенок же. Будь человеком. Что ты как нехристь-то?
- А я что, отказываю что ли? – завелся, обиделся теперь лейтенант – давай ее сюда, утром передадим.
И жандарм также легко как до этого поднял ее на лошадь, взял Алису под руки, ссадил с седла и передал лейтенанту, что точно также взял ее обеими руками, предварительно отведя за спину подвешенные к портупее ножны с мечом.
- Ее Алиса зовут – сказал жандарм – а мать ее Мартой. Марта Летте.
- Ага – ворчливо кивнул лейтенант, разглядывая замерзшую и мокрую от дождя Алису, что от холода уже даже перестала бояться и только мелко дрожала, прижав к подбородку кулачок.
- Вы покормите ее там чем-нибудь – не уезжая, пронзительно и требовательно глядя на коллегу, напутствовал жандарм – не видишь, совсем замерзла.
- Да разберемся – отвечал ему лейтенант – не зверье.
Поставил ее на землю, кивнул стоящим на вахте солдатам, продолжать службу и повел ее в дверь, что вела на лестницу в башенку над воротами.
- А кто у нас на ужин? Несите майонез!  – первым делом, увидев ее, громко и страшно закричал какой-то облаченный в бригандину жуткий мужик, как только лейтенант и Алиса вошли в низкую, освещенную яркой электрической лампой комнату с каменными стенами и деревянным потолком. Сидящие в зале за заставленным кружками столом мужчины в черных мантиях и броне, громко и радостно засмеялись его шутке.
- Ты ребенка-то не пугай. Завтра ее еще в Восточный везти. А то не доживет тут с вами до утра, отвечать будешь! – беззлобно, но строго пригрозил ему лейтенант.
- Да ладно вам, ваше сиятельство! – засмеялся сидящий во главе стола – и доживет и в жизни еще и не на такое насмотрится!
Алису посадили на заваленные плащами и каким-то тряпьем нары неподалеку от раскаленной стальной печки с уходящей в стену трубой. Сказали снять промокшую одежду и надеть вместо нее огромную для нее, годящуюся ей в платье до пят застиранную, но чистую рубаху, при этом по команде сержанта «На месте! Кругом!» все с громовым смехом, от которого как будто заходила ходуном вся надвратная башенка, встали со своих скамеек и отвернулись от нее. А когда она оделась, указали ей повесить свою мокрую одежду на перекладину для сушки рядом с горячей печной трубой и вручили ей кусок чуть сладкого белого пшеничного хлеба и теплого, горьковатого чаю, налитого в жестяную кружку.
- Что у вас тут такое? Чего орем? – зашел в залу какой-то по виду важный человек.
- Да потеряха! – указал на Алису у печки сержант – с жандармерии доставили. Утром повезем на Восточный!
- Вас за квартал слышно! – прикрикнул на него, сверился с часами, капитан – инспекция через четверть часа. Замолкли все, чтобы вопросов лишних не было, поняли мне тут?
- Слушаемся, ваше сиятельство! – ответил за всех сержант. И когда он ушел, грохоча сапогами по коридору, заулыбался вместе со всеми, так как будто всеми силами только и сдерживался, чтобы не скорчить ему вслед рожу или не отпустить какую-нибудь шутку. 
Потянулись долгие и бессонные ночные часы. Ярко, мелко подрагивая, горела, резала глаза электрическая лампочка на проводе под потолком. На огромном, сколоченном на века, похожем на большой столярный верстак, столе, стоял пузатый самовар. Пыхтел едким белым дымом прямо в потолок. Солдаты входили в комнату, бросали на нары и вешалку свои мокрые плащи. С грохотом ставили на полку шлемы. Другие, вставали и, надевая амуницию и беря ружья, фонари и сигнальные рожки, крестились на распятие и иконы в углу, выходили на обход стен. Остающиеся, сидели за столом, громко и сонно смеялись, пили чай, со стуком играли в шашки, курили трубки. Их гремящие голоса одновременно пугали и успокаивали Алису. В этих суровых и внешне до грубости прямых и резких, совсем не похожих на ее отца, мастера стекольного дела, людях, она чувствовала одновременно теплоту и защиту, и при этом какую-то неясную ей жгучую и неумолимую угрозу.
- Как огонь в печке! – внезапно подумала она, протягивая к жаркой, раскаленной стали цилиндрической печи замерзшие ручки. Она взялась за какой-то лежащий рядом, показавшийся ей непомерно огромным и тяжелым, толстый и жесткий войлочный плащ и укрыла им плечи, а потом потянула его на себя и, укрывшись им, легла на бок. А когда она уже спала, пришел хозяин плаща и, вопросительно указав на нее, уставился на сержанта, тот махнул рукой и ответил.
- Да любой бери, не буди – и тот, без лишних разговоров взял чей-то чужой плащ и пошел в нем на улицу под дождь.
Утром Алису разбудил какой-то показавшийся ей знакомым человек. В комнате было почти также людно, как и ночью, но теперь стояла усталая и томительная утренняя тишина. Солдаты сидели вполоборота за столом, сонно улыбались, выжидающе, во все глаза, смотрела на Алису и вошедших в залу людей.
- Она? – одновременно строго и с напором и при этом с каким-то участием спросил квартальный.
- Она! Алиса! – услышала она радостный громкий голос матери.
- А ну стоять. Кто это такие? – также строго спросил квартальный, выставив руку и придержав родителей. Склонился, потребовал у Алисы, что сидя на жестких, укрытых тяжелыми войлочными плащами нарах, спросонья терла глазки, пытаясь понять сон ли еще это, или все, что она видит, это уже наяву.
- Это же мои мама с папой! – радостно воскликнула она.
- А зовут как? – продолжал требовать, квартальный, но уже не так грозно и строго.
- Маму зовут Марта! – отвечала Алиса, протягивая к ним руки и пытаясь прорваться к ним мимо вставшего между ними жандарма – а это папа, мэтр Людвиг! Он стекольщик! Делает стаканы, вазы и игрушки!
- Ну вот и хорошо – заключил квартальный надзиратель, отходя в сторону и пропуская родителей и дочь друг к другу – распишитесь в получении!
И, открыв свою плоскую поясную сумку, достал из нее воткнутый в гусиное перо грифель и свой служебный блокнот.


Доктор ЭФ.