Жаворонки и совы. Глава 12

  Уже никуда не спеша, я шёл по тихим улочкам, глазея по сторонам. Редкие прохожие останавливались и подолгу смотрели мне вслед. С рыбой отсюда ушла и жизнь, чужаков было мало, и каждое новое лицо было событием. Но враждебности я не чувствовал.
  Утром я плохо разглядел эти добротные дома, построенные на долгие счастливые годы. Посёлок не выглядел заброшенным — просто пустым, как уже отработанные декорации, терпеливо пылящиеся в глубине театральных мастерских. День за днём он совершал свой неравный обмен с городом: молодёжь уезжала за прекрасным будущим, а те, кого снесло сюда со слишком раскрутившейся карусели жизни, коротали свой век в этих переулках, молча зализывая раны. Подумалось: что если я больше никогда не смогу уехать отсюда? Сейчас эта мысль казалась мне абсурдной, но кто знает, как я посмотрю на это завтра?
  Погрузившись в свои ощущения, я не заметил, как дошёл до привокзальной площади. Её было не узнать. Люди уже заполнили всё пространство между зданиями, не спеша курсируя от банка к лавкам и от почты — к распахнутым дверям трактира. Знакомые встречались, приподнимая шляпы, изредка обмениваясь ехидными выкриками, которые, как волан, летали от одного берега этого человеческого озера к другому. Здесь я не настолько выделялся из толпы и, воспользовавшись этим, наконец, шагнул в прохладный сумеречный холл почтового отделения. Почти всё пространство было заставлено ящиками и мешками. Остро пахло клеем и свежими газетами. Похоже, всё это, так же, как и я, появилось здесь вместе с утренним поездом. Посетителей было немного: сходу я насчитал человек пять или шесть. Все они, как по команде, повернулись на звук открывающейся двери и вопросительно уставились на меня.
— Здравствуйте! — я был смущён, но решил вести себя вежливо, независимо и максимально естественно.
— Добрый день! — ответил за всех почтмейстер за стойкой. Одетый в форменный синий сюртук и белую сорочку, застёгнутую на все пуговицы, он, казалось, был единственным, кто имел неоспоримое право разговаривать с незнакомцами. Его руки спокойно лежали на стойке рядом с блестящим козырьком фуражки, пока он выжидающе смотрел на меня, но я уже и сам заметил на залитом чернилами столе стопку пустых бланков и перо. Посему в его помощи я не нуждался, что и дал понять коротким кивком. К счастью, единственный стул был не занят. Я сел спиной к стойке и взял желтоватый листок. Минуту спустя я услышал покашливания, вздохи, приглушенные голоса, стук штампа и шарканье подошв — не получив достаточной пищи для сплетен, разочарованная очередь вернулась к своим делам.

  Я смотрел на бумагу, лежащую передо мной и покорно ожидающую первого штриха. Несколько минут я пытался собраться с мыслями и, наконец, решившись, погрузил заточенное перо в узкое горлышко чернильницы.
  "Дорогой о...", — рука замерла над бланком, пока тёмная капля чернил медленно ползла к острию. Мне хотелось как-то смягчить своё внезапное исчезновение, поэтому такая сухость показалась мне неуместной. Я начал править текст прямо поверх, почему-то разозлился на себя за это детское решение, скомкал листок и отправил его в стоящую под столом корзину. Бессвязный гул за спиной на секунду стих — очередь вяло отреагировала на моё движение, но осталась голодна. Я лишь глубоко вздохнул и взял новый бланк.
  "Дорогой папа!.."
  Дверь хлопнула, и над самым моим плечом раздался знакомый голос.
— Добрый день! Какая неожиданная встреча!
  Очередь разом смолкла, будто остановленная невидимым дирижёром. Я вздрогнул, узнав властные интонации фру Бишоп. Выхватив из стопки очередной бланк и обтерев им наконечник пера, я встал и повернулся лицом к зрителям, одёргивая запачканные землёй полы пиджака. Алчное ожидание очереди злило меня, поэтому я улыбнулся своей утренней собеседнице самой широкой улыбкой. К моему сожалению, этот оскал никого не напугал.
— Рад видеть Вас снова!
  Из-за ночного переезда наставница явно не выспалась и выглядела постаревшей, а её косящий глаз — так и вовсе мёртвым. Немного ошалев от моего бодрого рапорта, фру Бишоп попыталась заглянуть через моё плечо, надеясь разглядеть написанное. Я бесцеремонно сделал шаг влево, загораживая обзор. Пытаясь вернуть ситуацию в управляемое русло, она защебетала:
— Уже осмотрелись? Как Вы находите наш городок? Достойны ли здешние красоты нескольких слов на страницах Вашего романа?
  Очередь оживлённо загудела, я разобрал слово "сочинитель".
— Пожалуй, да. Правда, за утро я не увидел всего, но море и скалы весьма впечатляют. Своей суровой красотой, — я зачем-то дополнил свою мысль самым ненавистным со школьных времён клише.
  Бровь фру Бишоп едва заметно дрогнула.
— Что ж, не буду Вас отвлекать. До новых встреч, надеюсь!
— И Вам всего доброго!
  Я чинно склонил голову и снова сел за стол. Рука повисла над стопкой с бланками и сдвинулась вправо, к аккуратному ящичку с писчей бумагой. Телеграммой тут не обойтись.
  "Дорогой папа!
  Прости, что уехал без предупреждения. Это было неожиданно даже для меня. Я прошу тебя не беспокоиться и понять это. Когда я вернусь — а я вернусь — я обязательно всё тебе объясню. Мне сложно сейчас рассказать тебе…".
  Я остановился и перечитал свои жалкие строки. Мне не хотелось ничего объяснять — ни сейчас, ни потом. Даже если мы никогда больше не увидимся. Даже на смертном одре. Я скомкал листок, но на этот раз не стал его выбрасывать, сунув царапающий и шелестящий шарик в карман. Очередь уже не реагировала на мои действия: она была сыта и тихо переваривала услышанное. Я положил перед собой новый лист и позволил себе просто наблюдать, как рука, повинуясь невидимому диктору, заполняет бумагу тёмной вязью:
  "Хочется писать тебе всякие философские мысли, как письма из долгой полярной экспедиции — и чтобы ты, читая эти сухие гулкие строки, слышала скрип снастей над моей каютой и ощущала, как я — затылком — холодные нерешительные звёзды; следила бы, как медленно движущееся перо выводит на жёлтой бумаге: что, если воспринимать враньё не как ложь, а как попытку перейти в альтернативную реальность? И тут же — капля на кончике пера, грозящая кляксой всей этой философии, и та самая бутылка, под горлышко которой обветренные пальцы уже сворачивают тонкую папироску письма, и которую ты получишь только в старости, ненароком, например, во время прогулки по пляжу; возможно даже, что её принесёт и бросит тебе под ноги твой любознательный внук".