Ноябрь. И остальные

«У каждого месяца свои порядки», «жизнь славна днями, а год месяцами», и вся подобная лирика - наверное да, это так. За исключением ноября, думается мне. Ибо ноябрь - гнусный месяц. Его и не опишешь вот так, сходу, ввиду совершенной его непримечательности, он ведь… да он ведь совершенно никакой.

То ли дело пожилой добряк Декабрь, славный в своей краснощёкости, который, не в силах унять чуть щекочущее покалывание в кончиках пальцев, весь томится в предвкушении скорого Нового года, теребит свою жёстко-ватную бороду и нетерпеливо переминается с ноги на ногу, искоса поглядывая на слегка размытые на свежем снегу тени подвешенных к оконным рамам гирлянд.

Или постпраздничный Январь - злой, похмельный, вьюжный старик, угрожающе потрясающий своей стальной языко-прилипальной клюкой из-под тяжёлого пухового одеяла на всяк смеющего роптать на него. Примириться с его своеволием сложно, а договориться о снисхождении и вовсе невозможно - он беспардонный, жёсткий, но вместе с тем до жути харизматичный в этой своей отпетой наглости.

Его похлопывает по плечу начинающий плешиветь дед Февраль - слабый, ворчливый, от бессилия отплёвывающийся редкими, но болючими ненастьями. Вот он, глядите, чуть заваливаясь на одну ногу и тяжело опираясь на свой подтаявший сверху посох, с тихими проклятьями, нехотя, подталкиваемый чем-то небесным в сгорбленную спину, нехотя ковыляет к воротам, понуждаемый сдавать свою затянувшуюся смену.

А у ворот в подоткнутом со всех сторон одеялке лежит малыш Март со странными мягкими прогалинами на темечке и голосит на всю округу на высоких, режущих слух нотах. Должно быть, пугается первых чуть тёплых лучей солнца; вероятно, глупый, просится назад в породившую его зимнюю уже небыль; наверное, опасается того, что неизвестное грядущее отрочество принесёт ему.

И его опасения не напрасны. Ибо отрочество превратит его в Апрель - смущённого подростка, сбитого с толку непонятной, неуёмно рвущейся наружу силой, которую он никак не в силах усмирить. Силой, с такой абсолютной категоричностью разрывающей всё естество его, но которую он всё ещё - наивный - пытается утаить внутри.

Зарождающуюся мощь эту подхватит - и раздует во всю мощь своих всесильных лёгких - залихватский молодец-Май, пышущий гормонами направо и налево, этакий задавака, который грозится расставить не только все точки над «и», но и целые кроны над деревьями. И ему это удастся-таки, наглому чертовцу, и даже получится усадить на них полчища щебечущих птиц, беззастенчиво вычирикивающих случайным прохожим все небесные секреты.

Вслед за Маем придёт всё ещё чуточку робкий, но уже способный признаться в своих светлых и высоких ожиданиях молодой Июнь. Он уже не бравадится, нет, он просто, замерев, не моргая глядит на мир широко открытыми изумрудно-зелёными глазами, сам не в силах поверить изменениям, что привнёс в него. Он не спит, - он не может спать, да и не хочет; всё, чего он хочет - это безостановочно запечатлевать в памяти так внезапно расцветшую жизнь.

Застывший в изумлении июнь сменит пышущий безграничной самоуверенностью красавец-мужчина Июль – кучерявый, румяный, самодовольный, горделиво вышагивающий по лесам и долам, пышущий здоровьем, милостиво одаривающий поляны спорами папоротников и грибов, беззаветно верящий в неисчерпаемость заряда в своих лиственных пороховницах.

В своей самовлюблённости он чем-то схож с Августом, но последний чуть более неспешный и гораздо более благостный. Август, - видимо, уже чуть пресытившийся теплом и бесчисленными подношениями ложбин и полян, - всё больше хочет полежать довольным сытым котом на печи и помурчать сказки о былом тепле и довольстве. Да, август похож на мужчину, которому уже «чуть за...», но который пока не в силах признаться в этом никому, даже себе.

Его сменщик, Сентябрь - мужчина лет «ближе к среднему», всё так же наружно оптимистичен, но уже украдкой за стаканом коричневатого виски начинает задумываться о прожитом. Нет, он молодится, то и дело сыпет солнечными лучами, светит лазурными небесами, щедрит разномастными ягодами-грибами, - и, надо признать, у него неплохо получается. Но это всё уже кажется чуточку наигранным. Капельку натужным. Несколько вымученным. И почему-то птицы всё чаще начинают срываться с веток, хотя те, кажется Сентябрю, всё такие же свеже-упругие...

Птиц тех провожает взглядом как-то внезапно погрустневший, с уже заметно поредевшими висками Октябрь. Сколько ему? Около пятидесяти, думаю. Или чуть за. Он всё ещё привлекателен. Довольно статен. Сумел сохранить (почти) прямую спину, не сломиться под натиском всё усиливающихся - особенно ночью - пронизывающих тело и душу северных ветров. Он как тот мечущийся на изломе жизни «то ли ещё воин, то ли уже старец», или тот самый, которому «седина в бороду, бес…»

Ноябрь, видимо, призван разрешить эту дилемму. Призван решить, чем же одарить уходящий в дымчатость неба Октябрь - новыми ли общими внуками, или же новой женой/мужем, или очередным перекладыванием шурупов в гараже или халатов в комоде. Сложный выбор. Я не люблю сложности и не люблю выбирать, и поэтому и не хочу давать Ноябрю описание. Пускай он будет просто... месяцем созерцания. Замедления. Заземления. Слушанья дождя. Чесания кошачьих животов. Кутания в одеялки. Самодельного глинтвейна. И ниочёмнедуманья. О жизни подумаем потом… Как-нибудь потом, да ведь?