Зелёная фея. Глава 9

Ночью Леночке не спалось, и с первым дремотный рокотом Вити она, по привычке поправив ему одеяло, выбралась в гостиную, а оттуда на балкон.

Ремонт обошел его стороной, поэтому допотопная тумбочка, голо скалящаяся проплешинами, и впалое кресло соседствовали с одетыми в юбки стерильно матового стекла тепло-желтыми лампочками… Витя хотел тут низкий тестообразный диван, хотел небольшой плазменный телевизор, хотел высокий кальян на два шланга.

Леночка зацепила сигарету из заботливо забытой пачки. Помнится, когда-то в детстве, в «девстве», он всегда ее за это ругал: «Моя будущая жена не будет курить». И она маленькая, довольная, радостно убивала в себе всякую мысль: заботится ведь, любит. И никогда не позволяла. Ни на переменах в колледже, в умазанном толстенным слоем серебрянки туалете. Ни после пар, за углом у главного входа, бунтарски поднимая голову и здороваясь с преподавателями. Ни дома с подружками – а были у нее подружки! – те носили черные в сеточку колготки, кожаные юбки, сладковатые дамские сигареты в карманах. Все они как-то незаметно сгинули под твердой рукой молодого офицера еще до окончания колледжа.

Она зажгла. Перекусила фильтр, затянулась, закашлялась. Мир сразу плавающе шатнулся, крохотное пространство напиталось дымом. Леночка в панике открыла окно и по-киношному стряхнула вниз горящую пепельную шапку. «Вот, Елена Евгеньевна, и закурить не можете».

Отчего-то в мысли пришла Вероника с колледжа. Вероника всегда курила. И носила какие хотела юбки. И красную помаду. И даже чулки. Дружили они с первого курса. «Шлюха», – наскоро заклеймил Витя. «Бросай ты его, мать»,- парировала Вероника. И она бросила, конечно, бросила. Её. И ни разу об этом не пожалела.

Леночка скинула вниз погибшую сигарету, оставшуюся во рту стойким гиблым привкусом. Позвонить бы сейчас той самой Веронике. Да и где она сейчас, Вероника? Позвонить и спросить совета. Или не ей. Или той, с четвертого курса, которая тоже как-то незаметно убилась первым годом ее, леночкиного, брака.

Жадно вдыхая украденный прямо высунутой моськой воздух, Леночка перебирала своих подруг. Убита. Убита. Убита. Миловидный список давно вычеркнутых имен. Некому звонить. Некуда бежать. И ты взрослый. Вот и сиди наедине со своими мыслями. И пиши, пожалуйста, красиво, без карикатурных лирических отступлений.

– Мам, – позвало с той стороны.

И, как умелая фальсификация умелого хирурга, Леночкина вольная копия заспанно щурилась в рамке запертой двери.

– Мам, ты чего не спишь? Ты куришь что ли?

Не вспомнит – понадеялась Леночка. Маленькая Вика, эта пухлявая нежная кукла, часто штурмовала ночами то кухню, то их родительскую постель, а утрами сказанное, сделанное решительно стирала из памяти.

– Что за чушь? Нет, конечно. А ты что бродишь?

Та еще раз неуверенно дернула ручку.

– Да я… В туалет встала.

По-кошачьи трусливое сердце унялось только, когда грохнул слив, а следом звучно затворилась викина спальни.

А ведь могла она остаться. Леночка с ногами забралась в кресло. Она ведь уже взрослая, ее Вика, ее маленькая пухлая кукла. Она, может, в этом больше нее понимает.

Что тут понимать? Леночка слепо брела наощупь, будто чуя что-то, какую-то крохотную деталь, проскользнувшую между пальцами и укатившуюся за шкаф, близкую-близкую. Она должна знать, она уже ощущала это, повисшее в воздухе. Давно повисшее между ними.

Укладываясь, Леночка опять взялась за злополучную переписку. Фото девушки было отправлено ее мужем.



Очумело отстукивали минуты. Тук. Тук. Резвый синий колпачок по парте. Тук. Неаппетитно раскрытый глянцево-малиновый рот русички, изрыгающий криками, рыками – всего-навсего следствие досадной педагогической бездарности – результаты пробников. Тук. «Вик, хватит а, – лопочет Лиза, – а то голова болит».

Мертвецкая тишина на физике, где Вика, одинокая, с мизерным мелком в пальцах, переминается у доски. Не до конца загрузившиеся локации классов и персонажей-одноклассников, будто у близорукого без очков. Всё перематывается с почти бесшумной скоростью.

Прерваться только дома. Там пространство обросло плотью, и Вика – краткий период ясности – вместила в себя параграф по истории, в тетрадь – столбцы упражнений по алгебре. В 18, сегодня даже на 15 минут раньше, она дала финальный бой, опять почти бесшумно, злорадной скалящейся задачке.

– Ты меня слушаешь?

– Конечно, Надежда Викторовна.

– А то что-то ты какая-то… В облаках витаешь.

Последняя минута оледенела в несдвигаемое, неподъемное 18:59. Быстрее. Ну же, быстрее.

– Вика, задержишься на полчасика?

Всегда задерживалась.

Время, наконец, перетекло в 19:00, и Вика, будто фокусник – коронный номер с перемещением – уже в прихожей и в пальто, собранная и решительная:

– Извините, Надежда Викторовна, сегодня не могу, – ботинок, еще один, прожужжавшая молния. – Мама просила вернуться пораньше.

– Но… Мы с ней разговаривали, она…

– До завтра, Надежда Викторовна!

Ушла, будто разом погасли все лампочки. А следом к Надежде Викторовне вернулись утренняя мигрень, нетерпеливая,уже недельная стопка непроверенных тетрадей, не выключенный дочей телевизор. Вот ведь нахалка. Опять свет мотает. Не выключила и умотала к своим хахалям.

Задержалась в прихожей, неряшливой от горообразных вешелок – там толпились десятилетия и эпохи: куртки, вышедшие из моды, ее и дочкины пальто. Морщинистые от заломов ряды обуви. У входа – небрежно срезанный с ремонтных остатков квадратик линолеума поверх покалеченного сбежавшей дочиной сигаретой. Сколько ей было? 14… Она ведь другого хотела для нее, для дочи. Не такого.

И сейчас, когда ещё шустро вниз неслись викины шаги, сметая неважные, безобидные детали пространства, внутри Надежды Викторовны заворочалось скорбное, недоброе дежавю.



– Привет. Что-то ты долго.

Бешеная гонка достигла единственного эпицентра дня и остановилась, замерла в неловких затянувшихся объятиях.

– Привет, – на выдохе. – Да мы всегда в семь заканчиваем.

– Значит, я рано вышел. Зайдешь на чай?

Капюшон до бровей. Тяжелое табачное дыхание. Сегодня Серый контрастировал со скромной, ещё краснеющей стрелой затихающего солнца. Он – безликое отражение этого панельного, теснотой чужих жизней пронизанного ада, его любовно взращенное дитя.

– Точно не сегодня, – отнекивается Вика.

– Чё так?

Спросить прямо в напряженный лоб, чуть ниже накатывающей кокосово-сливочным шампунем кромки волос – восхитительные. Нет, восхитительная. Только…«Странная у тебя линия на носу, дай сотру». “Это был хайлайтер. Его не надо было стирать”.

Незаметно умер второсортный пейзаж, мутные пятна бесцельно прожитого дня, недосып, бессменные скобы на висках – как будто всё это было не зря, не просто так.

–Точно не зайдешь на чай?

Рывком она разорвала магнетическое кольцо рук. Ага, зайдет, ещё чего не хватало – ирония всегда говорила светиным голосом.

– А вдруг ты маньяк, – отшучивается Вика. – Знакомишься с девушками и…

– Что и…?- поддразнивает Серый.

«И» с видео в интернете. Она не смотрела, правда. Так – любопытства ради.

– Ты покраснела… Так что «и»? – настаивал Серый.

– Надругиваешься над ними… Тем более, ты с другом живешь, может, у вас банда, – ляпнула Вика.

– Фантазии у тебя – это, конечно… Интересные.

– Это не фантазии, – перебила Вика. – А здоровые опасения. Так что… так что можешь проводить меня домой.

– Да ты извини, конечно, но я не надругиваюсь над девушками двухтысячных годов рождения. Домой так домой.

Мир, по-прежнему незамеченный, поплелся за ними гудением дорог, обрывками разговоров, светофорами и перекрестками.

– Вот и прекрасно. А я не хожу пить чай домой к левым личностям.

– О, так теперь я уже левая личность…Мне казалось, мы вчера вроде неплохо познакомились.

Мертвый перекресток с панически мигающим светофором. Лицевая часть спального района, тепло бессонная от крохотных многочисленных пивнушек. Спящая аптека, кофейня, круглосутка с погасшей А – получилось М_РС – где продают из-под прилавка.

Всё настолько знакомо, привычно, размеренно. Утро в психбольнице всегда начиналось с одной и той же песни – под нее медленно, но уверенно двигалась жизнь.

– Так, подожди, – бормотала Вика. – Подожди… А мы точно туда идём?

Ее профиль слился с вульгарным фоном, как две нежданно совпавшие картинки. Нечаянно удачный кадр, что-то из другой, незнакомой и счастливой жизни: хорошенькая девочка-подросток на тихой улочке – какое наваждение. Как жаль, что у него нет фотоаппарата. Как жаль, что нельзя растянуть эту фантазию навечно.

Дальше расходился привычный разбитый Ульск, весь обмотанный мраком, ямами, алкоголическими физиономиями. Ульск, скорее ей контрастный, нежели подходящий.

– Ты идешь? – торопит он.

– Да блин… По картам не могу сориентироваться.

– Дай я, – Серый перехватил телефон. – Вик, нам вообще в другую сторону. Туда.

Время незаметно отставало, уныло семенило сзади за их скорыми шагами. То ли сдавалось, то уступало, что они могли неспешно собирать этот пазл на радость пустеющим улицам:

– А какое твое любимое аниме?

– У меня нет любимого аниме, – призналась. – Честно. Не понимаю людей, которые это смотрят. Это как-то по-детски.

– Сама ты “по-детски”, – спросил Серый. – Аниме – это искусство.

– Искусство детского лепета,- отрезала Вика.

– Прежде, чем так говорить, тебе нужно сесть и посмотреть: «Наруто», «Шаман Кинг»…

Что может быть восхитительнее, чем вот так, слово за словом, собирать нового человека?

– Ты серьезно никогда не слышала про Gorillaz? Они же – легенда…

– Он взял псевдоним, потому что учился в Оксфорде…

Медленно снимать покров за покровом: пока только куртка, плащ, пальто. Пока далеко. Ужасно далеко и поверхностно. Ещё далеко, правда?

– Я всегда обожала «Битлз», прям сколько себя помню. Даже мечтала из-за этого в музыкалку пойти, но мама записала на танцы.

– Серьезно? У тебя нет любимого фильма? А мультик? Боже, ты что, только аниме смотришь?

– Как ты мог не смотреть «Мальчик в полосатой пижаме»? Его же все смотрели.

– Вообще мне очень нравится «Остров проклятых». Я бы на твоем месте с него начала. Рассказывать не буду, но там… много надо угадать. Я, во всяком случае, всё не сразу поняла и верила герою. Хотя я смотрела его лет в 13. Может поэтому… В общем, обязательно посмотри, хотя бы из-за Ди Каприо.

Некий благообразный жилой комплекс: свежевыкрашенные тротуары, шлагбаум для въезда, вороты с ключом. Те послушно расколдовались викиным магнитиком.

– Я не тащусь от Ди Каприо. Я ж не девочка. Но как-нибудь непременно посмотрю, – обещает.

Панорамные лоджии, панорамные окна – он никогда, ни разу за свои 20 лет не жил в таком доме.

Над парадной «346-389» время снова барахлит от секундной неловкости к ее самовольно мазнувшим по дракону пальчикам – показалось, утекла. «Спасибо, что проводил».

– И да, когда-нибудь непременно – это никогда, – добавляет Вика. – Пока.

Отнять ее у уже попискивающего домофона. Напротив, в нагих золотистых сотах скользил, сменялся чьими-то силуэтами динамичный, безостановочный цикл: просыпаться, идти на работу или учебу, жалкие несколько часов после, спать. Вырвать ее у всех ещё на несколько мгновений, к себе, в мрачную минусовую экспозицию, самый яркий центральный объект – ее нервные, бегло облизанные губы.

Сейчас. Ты же всегда хотела узнать, какие на вкус сигареты.

– Пока, – отпустить.

Серый так и не осмелился её поцеловать, зато долго, до самого дома за ним плелись ее цитрусовые духи и перезванивающий, спорящий, всегда несогласный голос – под курткой, под кожей, внутри, в самой черепной коробке. Невыносимая. Вот-вот обернешься, а Вика семенит рядом и болтает, болтает, болтает. Показалось – один. С ним только подрагивающая, взбудораженная ночь.

Уже в лифте, среди бесчисленных объявлений и номеров, Вика сглатывает ещё искристый от эндорфина, мучительный несостоявшийся поцелуй. Не сегодня.

«Я тут подумал, – пришло от Сергея Спирина, – если я сегодня посмотрю фильм который ты сказала. Что мне за это будет?»



«Плюсик к саморазвитию)»

«Сомнительный аргумент», – черкнул Серый; акционные магнитовские пельмени яростно взрыкивали и плевались маслом на горело-черной сковороде.

Звучно почесать раскаленное пузо вилкой.

«А чего ты хочешь?» – цокнуло вскоре.

Попалась всё-таки.

Выбери любую: под веками целая библиотека голых, распятых в разных позах обложек его фантазий. С кем-то другим и прокатило бы, может.

«Я хочу»

Малюсенькая слитая с гостинной кухня зарделась от специй и гари – блин, пельмени.

«Поцелуй»

Пять. Десять. Двадцать минут. Единственная непрочитанная строка. Да видела она. По-любому видела. Зараза.

Черт… Обмирать над телефоном, как какой-нибудь прыщеватый спермотосикозный школьник. Мозг в насмешку повторял лаконичное «цок», и рука взмывала сама собой. Показалось. Снова показалась. Что она там делает, блин?

Росомаха вернулся со смены ровно в 21:30:

– Пельмени подгорели, – уведомил. – Максимально отвратительные.

– Мразотные, – согласился Серый.

«Вик не подумай. Не хотел обидеть. Извини если че», – стереть.

Нет, не так.

«Че молчишь. Я ж пошутил».

Раньше, чем он нажал на синюю стрелку, пришло: «Идёт».