Зелёная фея. Глава 10

«У тебя физика по пятницам и понедельникам?)»

«Иногда по средам ещё»

«Значит, в среду?»

«В эту не получится, – напечатала Вика, найденная с телефоном среди поедающей вторую бомбочку киношно-объемной пены; тонкая ступня кокетливо прорвала белоснежное одеяние – эх, видел бы он эту ножку! И о чем это вы думаете, юная леди? – У меня завтра пробник по обществу последним уроком».

«В школе зависну часов до шести»

«В пятницу?»

«Да».

«Ну ок».

Наутро разверзся ад монотонных, вещательных, нескончаемых уроков, в кульминации которых она, как раз в 6 – «Вика, на экзамене тебе никто не даст дополнительного времени, пора заканчивать», - поторапливала уже разваливающаяся, зомбиобразная историчка, – набело строчила заученное, со всех сторон шаблонное сочинение прямо в чистовик.

«Я устала»

«Просто ужасно устала»

«Просто хочется дойти до дома и умереть»

«Не, не надо», – мигом отозвался Серый.

«Ты мне ещё должна кое-что»

«Ах вот оно как, – через неподъемную, отупляющую усталость пробилась слабоватая улыбка, – Должна, значит”.

Серый осилил «Остров проклятых» в компании ста грамм чесночных гренок и двух полторашек светлого. До последнего обманутый, он не понял, даже в конце не понял… Как с такой легкостью опорочить реальность вымыслом? Как можно, легко по-режиссерски, водить зрителя за нос? «Что лучше? Жить монстром или умереть человеком?» Он набирал Вике, пока маршала вели на казнь. Позвонить и рассказать, всё-всё рассказать. Она же шарит, в конце концов. Она бы объяснила. Но два часа ночи, ее дурацкий школьный вибро – она и дальше глядела свои наверняка заумные сны.

«Ты звонил? Что-то случилось?»

«Да так, забей»

Всё почти выветрилось к утру.

«Фильм я глянул»

«И как тебе?»

«Мне понравился»



Дальше пятница. Спустя годы порядком подстёршаяся в судорожной засухе во рту, коротких, смущенных, будто каких-то смятых объятиях: «Я так-то посмотрел фильм уже во вторник», – вместо привета – но всё ещё детализированная.

Гипотетически взрослая Вика могла стыковать в памяти ее ссохшиеся артефакты: случайные фразы, погоду за окном, давно почившие черные скинни – но тогда всё стыло в обезболивающей смоле времени до какого-то подросткового фильма: она уже просто случайный, стеклом отделенный зритель. Не главный герой, даже не участник, даже не больно, даже не горит в груди. И не хочется бить кулачками в бездушный экран: беги оттуда, глупая!

Иногда она вспоминала по-другому:

Верхний этаж насквозь серой цементной шестнадцатиэтажки – старше их двоих, разумеется, суровое, угловатое, но добротное детище девяностых. Сомнительная крашенная лесенка.

- Да не полезу я! – оповещает Вика. – Сдурел что ли?

– Вик, я туда лазил сто раз. И ничего страшного не случилось.

– А если нас поймают?!

– Да кто? Бабка какая-нибудь разве что?! – отмахивается Серый.

Вместе с ним поднимается огромный, почти необъятный рюкзак.

– Ну так ты идешь? Или остаешься? – уже сверху.

Неохватный, неизбежный, непролазный. Город – глухая стена, ослепительная агония рукотворных вершин.

– Тут очень красиво,- признает.

На мосту недвижимо – красная полоса дорожных гирлянд, неостановимо – крохотные, разномастные насекомые, в которых такие же насекомые, уютно восседая на переднем, выглядывали что-то в заднем зеркале, поправляли нарисованную дугу бровей или бормотали что-то в синий экран про опоздание и пробки. Далекое подсвеченное колеса обозрения. Фосфоресцирующие сердцевины зданий.

– У меня с моим лучшим другом была традиция ещё в детдоме: перед сном мы смотрели на город, мечтали, планы строили. Вид там был, конечно, не такой, но… Потом я выпустился, а он остался, – рассказывает Серый, извлекая – краткий вскрик молнии – старенькое полосатое одеяло. – Когда он поступил в универ и переехал в общагу, мы стали приходить сюда. Не каждый вечер, конечно. Моя общага, кстати, рядом. Вон там… Блин, отсюда даже не видно.

Они двое – две высокие тени в последнем дуновении осеннего тепла.

– О, вон мой дом! – восторгается Вика.

Глухо отправить в полет первую пробку. И вскоре Вика держит незнакомую – обманчивый привкус ягодного сока на языке – бутылку на застилаемых мурашками коленках.

– Я не пью.

– Да это же «Санта». Она как лимонад.

Он демонстративно отпивает:

– Точно не хочешь? – беглым по ее шее шепотом.

– Точно.

Прятать глаза среди истошных многоголосых огней, пока кто-то другой, не она, млел от колкого электричество там, где едва соприкасались их бедра. Терзать упаковку чипсов. Нарочито и трусливо танцевать пальцами от преследующей руки.

– А твой друг, с которым ты сюда приходишь – это Росомаха?

– Нет. Росомаха… Росомаха – это Росомаха. Мы с ним тоже давно дружим, лет с десяти, но… Свят, он мне больше, чем друг. Он всегда был со мной, сколько себя помню. Можно сказать, он мне как брат.

Он заблудился в словах, отхлебнул, и – пауза на то, чтобы проложить дорожку разноцветному эфиру мыслей – когда-нибудь он выразит его, правда? – в мелкие, сжатые, ничтожные фразы – продолжил:

– Не знаю, сколько нам было лет. Хотя в детдом он попал позже меня. И вообще не знаю, как мы подружились, – неповоротливые камни отказывались возводиться хотя бы в более-менее внятные предложения. – Свят очень умный. Намного меня умнее. Его всегда и учителя, и воспиталки выделяли. А я ну….

– Я помню твои истории про школу, – усмехнулась Вика и, словно украдкой от самой себя, пригубила «Санту». – Фу, странное какое-то. Не похоже на сок.

– Сразу видно, что сэм или спирт ты не пробовала, – прокомментировал Серый. – Тебе не холодно?

– Не-а.

– Жаль.

Вдали мерно текли по мосту нескончаемые хороводы огней. Новый глоток принес почти судорожный жар и необычное, чуть грустное умиротворение. Как будто примирилась с тем, что это свидание вело ее в неизвестность – шаг за некую безымянную черту.

– А сейчас вы сюда приходите? С твоим другом?

– Сейчас, – задумался Серый, в этот раз совершенная форма отлилась сама собой. – Можно сказать, теперь по ночам я совершенно один на этой крыше.

Омытые первым хмельным привкусом, кусочки метафор у нее собирались легко:

– Что может быть хуже, чем остаться одному со своими мыслями?

– Это называется взрослая жизнь, – проговорил Серый, приглашая естественным, почти нежным движением вторую бутылку – карамельная. – Потом поймешь… Сейчас у Свята девушка, универ, работа... А в своих мыслях… В своих мыслях ты всегда один.

Ему очень шли задумчивость и звёзды. Так что глаз не оторвать.

– По-моему, если человек твой, ты можешь поделиться каждой мыслью, – размышляла Вика. – У меня есть такая подруга. Ей можно прям всё рассказать. Она осталась в Красноярске, и мне ее очень не хватает. Но она рядом. И всегда будет рядом, несмотря ни на что.

– Тебе так кажется. Это пройдет, – улыбнулся Серый. – Хочешь?

– Пффф, – не поверила Вика. – Мы с ней еще в Питер вместе поступим – вот увидишь.

Карамельное – чистый разбавленный сироп, моментально и мягко наложивший на викину раскачивающуюся – набирающие ход качели – реальность разноцветные осколки стекла.

Сквозь разбитое пенсне: голубая линия, делящую высоту пополам, их с Серым затопленные вечерним бархатом ботинки и без цвета, краем сознания взгляд, неотрывный, тлеющий, осязаемый, словно кто-то водил по щеке островатой, вопиюще реальной травинкой.

– А ты разве хочешь в Питер? Кажется, я слышал что-то про Красноярск.

– Все хотят в Питер. Но чем ближе ЕГЭ, тем ближе реальность.

– Ты слишком загоняешься. ЕГЭ. Уроки. Учителя. Я целую неделю как будто дневник школьницы читал, – пожаловался Серый. – Ах да, прости, забыл, ты же и есть…

– Иди нафиг, – осадила Вика. – Не хочешь – не читай.

– Я не говорю, что это плохо, – пошел на попятную Серый. – Да ты всё равно всё сдашь. И поступишь. Но за своими тетрадками-учебниками ты просто выключаешься из реальной жизни: нечего вспомнить, некуда и не с кем пойти. Учеба, учеба, учеба. Ни минуты на жизнь, лучшие годы, провалившиеся в никуда. Что вспоминать о своих 17-18 годах? Я сидела и учила уроки?

Самовольный ветер украл последний вопрос, чтобы рассыпать внизу, прямо на приоткрытый балкон шестнадцатого этажа. «Это кто там, орёт, Тань?» «Да послышалось тебе! Сейчас закрою!» Оба они уже старенькие и счастливые-счастливые.

Оба над молоды, горячие, хмельные на растерзании звереющего ветра, оглушенные огнями, шампанским, друг другом.

– Вик, я не хотел тебя обидеть.

Но обидел. Молчать, блуждая высоко то по кромке города (высшая точка – глянцевая, почти влажная балка моста), то по кромке неба.

– Правда, не хотел, – повторяет Серый; упирающиеся в щеку карамельно-сигаретные выдохи походят на прикосновения.

– Неужели я в твоих глазах настолько зануда? – бормочет Вика.

Она выхватывает у Серого последний глоток «Санты». Цок. Бутылка отшатывается от них и куда-то свободно недолго гремит.

– Не то чтобы зануда… Тебе не хватает, – разрывающиеся смазанные кадры: далеко, близко, допустимо, снова серия холостых щелчков – боже, зачем я пила эту приторную дрянь? – очень близко, – смелости. Такое чувство, что ты всего на свете боишься. И, конечно…

Близко до крупных, нервно взмокших подушечек на ее подбородке:

–… умения наслаждаться моментом.

Из истории «Сафари» за среду, четверг, пятницу: «Как целоваться», «Ютуб, как целоваться видео», «Как правильно целоваться с языком», «Нужно ли сразу целоваться с языком», «Поцелуй видео».

Кто-то задел «выкл» на рубильнике: смело начисто прорисовку мелочной локации, надорванный, шумно насилуемый ветром утеплитель, ощупывающую икры мерзлявую дрожь – мир погас, везде, до самой последней лампочки. Застыл, пойманный в одной позе вместе с поездами, самолетами, биржевыми скачками, сжался до них двоих.

На языке – карамель, загнанные выдохи и мучительные, будоражащие сигареты. Непонятное влажное чувство, скорее странное, чем приятное. Никогда-никогда забудет, даже через много лет.

– Представь, – шелестел Серый прямо в аппетитно, наивно раскрытый бант, – что мы играем в игру. И тут… как будто кто кого переборет. Сопротивляйся. Отвечай.

Две куртки – смехотворная преграда, которую галопом перемахнуло беспокойное викино сердце или, может, его – неважно – гонг изнутри на весь район, город, вселенную. Невкусная липкая помада, дочиста им съеденная.

День, час, минута. Вика не умела играть. Да и какая разница?

– Уже лучше,— хвалил Серый. – Но ты всего меня обслюнявила.

– Ну знаешь…, – зашипела Вика и была сразу же прервана.

Задохнуться, но не остановиться…Словно дома никто не ждал. Словно не темно и не холодно. И нет никакого «завтра». Тревожное жадное сейчас. Ошеломлённая крохотная бабочка, бьющаяся у него на губах.

Не останавливаться… Бесконечность оборвалась внизу на ее джинсах, пронизанная страшным писком айфоновского звонка: «Вика, ты где? Ты время видела?». Два силуэта замерли – глаза в глаза, лоб в лоб, сплетая пальцы.

«Всё хорошо мам, – дышать в трубку загнанной лошадью. – Я с Лизой. Уже иду домой».

Дома Вика до полуночи лежит, неспящая и искрящаяся, с алым, как кровь, обветренным ртом.

«Обещай, что ты мне расскажешь про свой первый поцелуй», – требует Света в какой-то давно потерянный день. В ныне несуществующей викиной комнате. В бежевом зеркале натяжного потолка – две домашне-пижамные девчонки.

«Обещаю. А ты мне про свой»

«Идёт»

Вика честно берётся строчить сообщение, но отчего-то не нажимает «отправить».