Приговор. Часть 4

Приземистый "жигуленок" Антона Волны, мне кажется, забит до отказа. За рулем великан - Антон, рядом с ним мой далеко не малогабаритный муж, на заднем сиденье - Людмила и Катюша с Сашкой, которые прыгают и верещат как обезьяны.
- Слушайте, - смеюсь я, пристраиваясь с Сашкой, — вот парадокс: чем меньше машина, тем больше в нее входит людей! Чем объяснить?
- В большие машины просто-напросто не пускают много народу - солидно объясняет Антон.
Игорь, я вижу, сердит. Во всяком случае смотрит укоризненно.
- Могла бы уж хоть сегодня... Ждем тебя, ждем.
Что тут ответить? Ну не могла я, никак не могла.
И мы отправляемся.

Моя будущая квартира близко и минут за двадцать до окончания отведенного мне времени мы уже остановились у желтого крупного дома.
Семенцов открыл нам массивные двери, за которыми были еще одни - тяжелые, прикрывающие тамбур.
Квартира была уже пустой и выглядела как заброшенная одинокая старуха. Окна, лишенные штор, смотрели строго и печально, крашенные стены хранили следы убранной мебели, словно наклейки пластыря на запыленном израненном теле.

А я уже прикидывала. Большая комната — это будет гостиная. Комната чуть меньше - спальня. Нет, спальней будет маленькая комната, а эта - Сашке. Эх, и развернется мой малыш! Спать будет на настоящей кроватке, а не в кресле-кровати, от которой мне всегда было не по себе, когда я укладывала сына.  Эти бортики с трех сторон... Не хочу называть то, что мне это напоминало.

Из раздумий вывел меня Игорь, словно прочитавший мои мысли.
- Что ты, Наташа, - ласково тронул он мой затылок, растрепал отросшие волосы - господи, опять нужно идти в парикмахерскую, чтобы за пять минут тебя оболванили без всяких претензий на моду и пожелания, - что ты, милая моя? Теперь заживем! Я все сам сделаю, увидишь, что будет.
Так хорошо мне было и почти спокойно в это мгновение...
Только откуда-то из-за плеча потянулось вдруг и стало передо мной легкое облачко и ясно-ясно проглянул вдруг черный ежик волос, выставленный вперед, словно в защиту. Что же ты наделал со своей жизнью, парень? Что наделал ты?
И как совместить мне эту мою тихую радость с тем завтрашним днем, когда начнется суд? Почему не может быть мир без убитых и убийц, без черных траурных платков матерей, без слез любящих и любимых?
Где ладони, способные всех защитить? Всех, не только меня.

Кухня была небольшой, квадратной. Петр Яковлевич, держа в руках тряпку, старательно отмывал электроплиту "Лысьва".
- Петр Яковлевич, - сказала я, смущенная этой картиной, - мы же ремонт будем делать. Бросьте это занятие, я сама промою потом.
- Квартиру сдам в порядке, - коротко ответил мне Семенцов, и спорить с ним мне было неловко.
Мы простились и укатили домой, в свою крошечную квартирку.
Долго не спали, обсуждали свои хозяйственные дела.

Утром получение ордера не заняло много времени, я передала Игорю драгоценный листок и отправила в ЖЭУ за ключом.
Когда я возвратилась в свой кабинет, коллеги мои с нетерпением очень заинтересованных людей набросились с расспросами, и мне, конечно, пришлось нарисовать план квартиры и вкратце рассказать о ее состоянии.
- Проверьте плиту и сантехнику, - тут же посоветовала мудрая Алевтина Георгиевна, - надо было при хозяине еще, при Семенцове. Если сразу все заявки будут, до вселения, - исполнят, а потом напроситесь досыта, по себе знаю.
Решив, что Алевтина подала мне дельный совет, я перезвонила Игорю, попросила зайти в квартиру, проверить все это и в случае нужды сделать заявку.

И приступила к службе. Первым делом - звонок эксперту. Тот шрам на голове Сумина требовал исследования. Первый день процесса, не принесший, кажется, никакой ясности, поставил новые вопросы.
Драка дракой, но в двух словах о ней говорить нельзя. То, что сделал в этой драке Сумин, установлено. А что сделали Сумину - нет. И потом, если даже Марина Морозова приукрашивала своего дружка, все равно в ее рассказе было много такого, что заставляло задуматься: обычная ли это драка, возникшая, как записано Ивановым, после совместной выпивки и ссоры? Обычная ли?

Договориться с судебно-медицинским экспертом труда не составило.
Шамиль Гварсия знаком мне по моей прежней следственной работе. Жгучий брюнет, смешливый, он, казалось, так не подходил своей печальной профессии. Но когда мы работали с ним по делам об убийствах, он становился мрачным, сердитым и дотошным.
Меня подкупали в нем не только его блестящие знания. Раз и навсегда зауважала я Шамиля, когда увидела однажды, как болью исказилось красивое смуглое лицо, как бережно и осторожно, словно боясь причинить новые страдания, он черным пологом прикрыл от чужих взглядов мертвое тело молоденькой девчонки, истерзанной негодяем в ночном лесу. "Уважение к живым начинается с уважения к мертвым", - сказал мне тогда Шамиль Гварсия, я помню эти его слова.
Договорились, что Шамиль подойдет к началу процесса, чтобы войти в курс дела, послушать свидетелей.
Сегодня первый допрос - Лягушенко.
Важная свидетельница.

- Прошу встать, суд идет!
- Прошу садиться, - говорю и окидываю взглядом зал судебного заседания. Все в порядке.
Никто против участия в процессе судебно-медицинского эксперта не возражает. Шамиль пристраивается сбоку секретарского столика. Галка, секретарь, тихонько ворчит, отодвигая бумаги, однако, я знаю, что ей приятно такое соседство.

Зоя Лягушенко, не в пример уверенной в себе подруге, входит робко, бочком, озирается испуганно и первым делом говорит:
- Здравствуй, Юра, - и лишь потом вежливо склоняет голову в нашу сторону, - здравствуйте.
Зоя повыше подруги, покрупнее, но тоже худенькая, стройная. Одета поскромнее, однако с достоинством и вкусом.
Голос Зои дрожит, срывается, она очень волнуется. Чем ближе движется рассказ к трагическим событиям, тем чаще запинается Зоя, хватает ртом воздух, и я замечаю, как беспокойно переменил позу в кресле доктор Руссу. Его тоже тревожит состояние свидетельницы.

Решаюсь помочь ей вопросами.
- Вы поняли причину ссоры между Суминым и потерпевшими? Той, первой ссоры в кухне?
Бледное лицо берется красными пятнами:
- Да, конечно. Причина была во мне. Они хотели, - девушка потупляет голову, - хотели... Вы понимаете...
Я-то понимаю уже, но Зоя должна сказать это всем, поэтому жду, пока она подыщет нужную формулировку. Однако свидетельница умолкает и тут раздается из зала возмущенный голос Марины:
- Да они изнасиловать ее хотели, вот что им нужно было!
И еще не смолкли последние слова Марины, как Реутов вдруг резко привстал, выбросил в сторону зала руку с двумя растопыренными пальцами и прошипел:
- Не шелести, дура!
Среагировать я не успела.
Послышался какой-то странный шуршащий звук, и я увидела, что лицо Зои Лягушенко, запрокидывается назад и она медленно оседает, хватаясь за трибуну слабыми недержащими пальцами.   
- Перерыв! — это крикнула я уже на бегу, но меня опередил сидящий с краю доктор Руссу, который подхватил обмякшее тело девушки и спокойно сказал мне: "Мой саквояж!". Шамиль Гварсия уже держал девушку за плечи.

Я бросилась в совещательную комнату, а понятливая Галина быстренько освобождала от посетителей зал. Конвой увел побледневшего Сумина.
В саквояже доктора нашлось все необходимое, действовал он на зависть быстро и решительно, тихонько переговариваясь при этом с Шамилем.
Вскоре доктор успокаивающе кивнул мне и сказал: "Не надо "Скорую", все в порядке". Галка-секретарша строго ответила ему: "Уже вызвала, такой порядок".

К приезду врачей "Скорой помощи"   Зое действительно полегчало, она пыталась встать со скамьи, куда ее уложили, но этому воспротивился Руссу. Из-под полуприкрытых век девушки катились слезинки, и доктор осторожно промокал их бинтом, не успокаивая и не мешая плакать.
Сердитая женщина-врач из "Скорой" выговорила мне за вызов:
- Здесь у вас два таких корифея, а вы нас вызываете!
И на мой вопрос ответила уверенно:
- Реакция на травмирующую ситуацию. Патологии нет. Полчаса отдохнет девица, можете продолжать работу.
И села писать справку.
Оставив в зале Руссу и Шамиля, поднялась в кабинет.
Коллеги уже были наслышаны об инциденте в судебном зале, Лидия Дмитриевна, глянув сочувственно, сказала:
- Зайди к Валерии, бесится.

Валерия Николаевна смотрит на меня укоризненно и под этим взглядом я действительно чувствую себя виноватой в том, что свидетельница потеряла сознание, вспомнив страшные события.
- Как же так, дорогая? - спрашивает меня начальница. Точнее не спрашивает, а упрекает.
- Да я-то причем? - не выдерживая, взрываюсь. - Этот случай только доказывает, насколько серьезны были переживания девушки - и тогда, и теперь. Не простая это была пьяная ссора. Если девчонку хотели изнасиловать пьяные парни, а Сумин вступился — это же совсем другая ссора, другая драка!  Картина совсем другая!
- Тихо, тихо, дорогая, - прерывает мой возмущенный диалог Валерия Николаевна, - ты еще молода, а я на уголовных делах собаку съела. Подумаешь, хотели. Может, и обошлось бы. И потом, дорогая, ты с прокуратурой меня хочешь окончательно рассорить. Они и так на тебя в постоянной претензии. Ты еще молодая...
- Этот недостаток скоро проходит, - непочтительно перебила я начальницу, - правда, я молодая еще, но хотелось бы быть моложе. И не бояться драки, если нужно защитить другого. Кстати, этого и закон требует, только мы его совсем забыли. Вы забыли.
- Ну, знаешь! - брови Валерии Николаевны вползли на лоб, собрав некрасивые морщины.
- Знаю, Валерия Николаевна, - говорю я уже спокойно, - мы еще выясняем причину первой ссоры. К мотиву убийства почти не приступали. Могу вам обещать, что разберемся. Со всей серьезностью.   
Видимо возразить ей нечего, и она отпустила меня. Но я уже знала: Валерия Николаевна будет строго и придирчиво наблюдать за процессом. Эта ее фраза о возможной ссоре с прокурорами. Мне дали понять: за пределы обвинения выходить нежелательно, чтобы, не дай Бог, не конфликтовать с прокуратурой.
Ну уж нет! Будет так, как требует закон. Судьи независимы.

- Прошу встать, суд идет!   
В притихшем зале все на местах. Реутов молча принимает мое замечание.
Справка о том, что Лягушенко по состоянию здоровья может участвовать в процессе, лежит у меня на столе, но я осведомляюсь:
- Лягушенко, вы можете давать показания?
- Да, я могу давать показания. Я готова.

Отошли в сторону обыденные мои заботы. Квартира, начальственный разгон. Сейчас передо мной одноэтажный старенький домик в две комнаты и двор, огороженный штакетником, и две девушки, и три парня, и неумолимо надвигающаяся смерть одного из них. Ничего более. Ничего... Это меня сейчас зовут Зоей.

Я пришла в гости к подруге, и мы навестили Юру, которого любит Маринка. Пили чай, ели торт. Потом явились двое. Наглые. Мне страшно, когда Юра, словно мячик, отскакивает от упругих кулаков. Нереальной кажется беда, грозящая мне, ее отводит мальчик, большеглазый и слабый. Снова страшно, когда убегаю к соседям. Значит беда была рядом, раз понадобилось унизительное бегство? Я сижу под защитой взрослого большого человека Перевалова дяди Ивана и вижу, как нервничает Юра: там, в доме, осталась Маринка наедине с незнакомой пьянью.

Волнуется Юра, и я волнуюсь и посылаю его: иди, иди, ведь там Маринка...
Вернувшийся с улицы дядя Иван Перевалов говорит, что парни ушли, он только что видел их в спину. Я бегу туда, где Маринка и Юра, но едва открываю калитку, как меня кто-то хватает и пьяная хохочущая морда кривляется передо мной. Мне больно руку и страшно, страшно, потому что он рвет мою одежду.
Юрин голос: "Пусти ее!", и мне становится легко, ноги сами выносят за ограду. Уже от дома дяди Ивана, под его защитой я вижу, как мечутся во дворе какие-то тени...
Почему замахнулся на Юру тот, высокий парень, что держал меня? Я вижу, как другой парень идет, растопырив в стороны руки, согнувшись, словно ловит убегающую курицу, потом резко выпрямляется и, развернувшись, бежит к калитке, а за ним Юра, которого я потеряла из виду на несколько мгновений...
Вот они оба скрылись за изгородью, мне не видно их, они будто присели, и Юра - бегом от дома, не оглядываясь. Что-то кричит дядя Иван Перевалов, почти бегом направляется к своим воротам, и я за ним...
Во дворе Юриного дома разбросав руки, лежит мой обидчик, а второй у калитки, словно молясь, склонился на коленях... кровь... страх, я снова бегу, догоняю Марину, и мы обе стоим, охваченные ужасом, не в силах осмыслить произошедшее.
Юры нет. Дядя Иван громко причитает, всплескивая руками.

- Разрешите вопрос? - голос прокурора возвращает меня к действительности. Я молча киваю, еще не отрешившись от испытанного острого чувства сопереживания.
- Скажите Лягушенко, когда вас выпустил Шишков, Сумин разве не мог убежать? Ведь опасности для вас уже не было?
Свидетельница Лягушенко, оказывается, могла быть и жесткой:
- Насколько я знаю Юру, он не мог убежать и позвольте спросить, где такой закон, чтобы убегать, если на тебя нападают?
- Вы оправдываете убийство? - рассердился прокурор, и мне пришлось вмешаться:
- Прошу задавать вопросы по существу. Не требуйте от свидетеля глобальных оценок.
- Не имею вопросов, - насупился Кудимов, а я повернулась к адвокату.
- Скажите, - мягко начала Волкова, явно сглаживая резкость своего процессуального противника, - вы лично видели, как наносились удары - Суминым или Сумину?
- Нет, не могу утверждать. Вот как замахнулся Шишков - видела. Шел на Сумина этот - Лягушенко, не глянув, кивнула в сторону Реутова, - говорю, словно курицу загонял, - она помолчала и добавила: - Ростом Юра меньше этих двух парней, поэтому я его из-за забора видела плохо.
Волкова спрашивала еще о ране на голове Сумина, о его поведении, об отношениях с Мариной. Ничего нового Лягушенко не сообщила. Повторила то, что мы уже знали.

И вот на трибуне тот, кого свидетельницы называли дядя Иван Перевалов.
Иван Сергеевич Перевалов, высокий худощавый пятидесятилетний мужчина, начал показания энергично. Рассказал о Сумине, которого знал с детства.
- Со старшим-то мать намучилась, что и говорить. Тот ее в могилу и свел, она ведь руки на себя наложила, когда его арестовали. Не смогла пережить. Хотя я это осуждаю, - решительно сказал он, — о мертвых плохо нельзя говорить, только должна была мать и об Юрке подумать тоже. Он тогда совсем мальчишкой был, я его дразнил "глаза на тонких ножках".  Однако ж Юрка с жизнью управился, все шло честь по чести.  А тут беда и опять через брата. Я так скажу: надо бы найти того Аркашку, да спросить, что за парни к нему шастали. С этого, - свидетель, не оборачиваясь, пальцем показал через плечо, на Реутова, - с этого тоже спросите, чего ему надо было от парня? Я Юрке верю, а не этим мурлам!
- Свидетель, прошу вас, - остановила я Перевалова, который, по-моему, уже перешел на личности.
- Ладно, не буду, - понял он меня, - Значит так, Юрка ко мне с этой Зоей пришел. Пусть, говорит, она посидит у вас. Ну пусть посидит. Провел я Зою в комнату, сам с Юркой вышел. Спрашиваю его, конечно, что, мол, случилось-то? Он отвечает: заездили, говорит меня, дядя Иван, не знаю, как отбиваться. Аркашка - парень в то время у него жил - исчез куда-то, неделю нет, а парни к нему ходят. Сегодня с водкой явились, пьют, расселись, как дома.  А потом потребовали: девок нам давай. Я, говорит, объяснился с ними: Марина, мол, невеста моя, а Зоя - ее подруга. Ладно, говорят, невесту не тронем, а эту давай сюда.

Говорим мы с Юркой, а он все на дом косится, нервничает. Сам же я ему и сказал: иди, Юрка, к Марине, а я во дворе постою, вроде как тебя подстрахую.
- Подстраховал вот..., - горько усмехнулся он и продолжил. - Убежал Юрка, а я за калитку следом за ним. Вижу в спину двух парней, ну, думаю, слава Богу, ушли. Не подумалось мне о худом, вернулся в ограду, там Зоя стоит я ей, ушли, мол. Она к Юркиному дому, а я так и остался в ограде. Потом слышу крик Юркин, что-то вроде: "Не трогай или пусти ее!" Точно не помню слова. И Зойка ко мне забегает. Я на нее оглянулся, а когда к ограде голову повернул, вижу, что Юрка от калитки к дому бежит, а парень, что убитым потом оказался, по голове его - шварк! Пригнулся Юрка, и я не увидел удара, только парень упал прямо у крыльца, а второй - бегом к калитке, склонился, Юрка вроде за ним, и опять я удара не видел, только Юрка выскочил и по улице помчался. Я ему: "Юрка! Юрка!", а он знай себе чешет. Ну, думаю, допекли сволочи.  Погодите, гады! Схватил от забора штакетину - разгоню, думаю, сейчас эту кодлу. Я ведь не думал, что Юрка сам им выдал...

Энергичный монолог прервался, Перевалов помолчал, оглянулся на Сумина, лицо исказила гримаса жалости.
- Юрка, - сказал он тихо, - чего ты меня не подождал?
- Перевалов, - начала я, и свидетель встрепенулся, лицо снова стало злым и энергичным.
- Я в ограду зашел с жердиной. Да вижу, один, вот этот, на карачках стоит у калитки, второй руки разбросал у крыльца. Я вижу, дело серьезное. Палку к себе во двор забросил, чтобы картину не путала, да к тому, что лежит. Вызвал врачей. Приехали быстро. Парня увезли.
Вот вы, мужики, - он явно исключил меня из категории судей, обращаясь к заседателям, - сами-то как бы поступили? Куда ж годится, когда тебя в твоем же дворе хлещут?! Я не знаю, как насчет ваших юридических законов, но сдается мне, должен быть закончик, чтобы защищать себя и других тоже. Вот я. Запросто мог рядом с Юркой сейчас сидеть. Я ведь с дубиной бежал к ним не разговор говорить. Выходит, Юрка меня от тюрьмы спас, когда сам защитился?
- Что еще можете дополнить к своим показаниям? - спросила я Перевалова.   
 - Да, - спохватился он, - главное-то я упустил, - он улыбнулся смущенно, полез в карман куртки, достал что-то завернутое в носовой платок. Развернул платок на широкой ладони: — Вот, - торжественно сказал наш свидетель, думаю, что сгодится.

На платке лежал металлический предмет овальной формы. Один край отделан волнистыми покатыми зубцами, на другом выемка для захвата.
Кастет! Я их повидала немало, работая следователем. Старый знакомец, то, что называется предметом, специально приспособленным для нанесения телесных повреждений.   
Удивленно привстал прокурор, светилось торжество в глазах адвоката Волковой и, еще не задавая вопросов, по взгляду, брошенному Реутовым на кастет, я поняла: этот предмет знаком потерпевшему.
- Когда разъехались все, я еще раз в ограду Юркину пришел. Тот косарь ржавый следователь сразу увез, а я хожу по двору, думаю, вот ни одной палки нет даже, нечего было Юрке схватить, секач и попался. Там, где парень лежал, кровь натекла.  Страшно это - кровь на земле, я и решил присыпать. Набрал песочку у забора, присыпаю, склонился. Глядь, неподалеку в мусоре что-то. Вытянул — вот он, кастет. И кровь на нем. Не знаю уж чья, но кровь, глядите сами.

Свидетель положил на наш стол развернутый платок, на котором лежал кастет. Бурые пятнышки на волнистом гребне проглядывали и сейчас, словно ржавчина.
- Разрешите вопрос? - прокурор, словно школьник, тянул к нам руку и, не дождавшись моего ответа, почти выкрикнул:
- Следователю говорили об этом? Показывали кастет?
Перевалов усмехнулся:
- А как же! Говорил. Не показывал, правда. Следователь ваш от меня, как от мухи отмахнулся. В протоколе, говорит, кастета нету, значит, и в природе нету. Я ему возразить пытался, а он: не выгораживайте убийцу.
Волкова вопросов к Перевалову не имела, зато задала Реутову исключительной важности вопрос:
- Потерпевший Реутов, вам знаком этот предмет?
А он медлил. Поднялся, как и прежде, рывками, словно по частям, и молчал, не отвечая.
В зале вдруг встал парень в сером пальто. Встал и сказал уверенно и веско:
- Говори!

Реутов оглянулся, дернулся, а мне пришлось наводить порядок:
- Гражданин, вы мешаете суду работать. Кто вы такой, назовитесь.
- Воронько, - ответил парень так же спокойно, - я прошу суд допросить меня в качестве свидетеля. Я расскажу про Аркадия и про Реутова тоже.
- Но вы же находитесь в зале! Свидетелям не положено быть в зале. И потом, допрос еще не окончен, допрашивается свидетель Перевалов и...
- Хорошо, - сказал он, не дослушав, - я подожду в коридоре. - И уже от двери снова сказал: "Говори, Пашка!"

Все взгляды обратились на Реутова и он, наконец, сказал:
- Да.
- Что "да"? - уточнила я.
- Знакомый кастет. Он принадлежал Алику. Шишкову.
- Чушь, чушь собачья! - выкрикнула мать Шишкова. - Как не стыдно валить все на мертвого!
Она зарыдала, схватилась за грудь, дама за ее спиной открыла сумочку, достала пузырек. Остро запахло лекарством.
Пришлось объявить перерыв.