41. Liberte, Egalite, Fraternite. Священная война

  Сейчас, в мрачные дни Большого Террора их маленький тайный "комитет общественной справедливости" заработал еще активнее...но еще более осторожно и аккуратно, чем прежде...

  Жан-Пьер отвернулся к окну, сложив на груди руки, за рабочим столом сидели, слушая обращенную к ним речь его давние друзья Жером Бланки и Габриэль Сенар.
  Они находились в одном из рабочих кабинетов павильона Флоры на набережной Сены.
 
- У нас два правила... не дать уйти от трибунала и гильотины заведомо виновным, врагам Революции... и способствовать спасению тех, чья вина никак не доказана. Сейчас наша работа требуется еще больше, чем осенью девяносто третьего года... Ненависть врага - лучшее украшение патриота... - холодно отчеканил Жан-Пьер, поправив белоснежные манжеты - Делай, что должно и будь, что будет... - помолчав секунды, Лафоре бросил на товарищей выразительный взгляд и поднял бокал бордо, затем, взглянув на часы, висевшие над камином, кивнул в такт собственным мыслям - сегодня мы нанесем визит в Ла-Форс, кстати, тщательно "опекаемый" нами  добрый патриот   Франсуа Бабёф, по всей вероятности очень скоро будет освобожден...вопрос нескольких недель. максимум месяца...

  Надо заметить, что в последнее время стало всё труднее предотвратить участившиеся аресты по доносам, чаще всего их вмешательство было очень тихим и незаметным, они старались сделать всё возможное, чтобы об их "подопечных" просто "забыли". Пусть в тюрьме, но главное живые, а дальше... по ситуации...

  Но спастись помогали они только оклеветанным честным патриотам, но также случайным, далеким от политики обывателям, которых теперь  хватали по малозначительным поводам, будь то глупые неосторожные слова о текущей ситуации  или злобный наговор соседа, с которым что-то не поделили, но теперь аукнуться это могло очень жестоко...

 Вот и этим утром Лафоре в сопровождении Жерома Бланки и Габриэля Сенара явился в серые мрачные стены тюрьмы Ла-Форс.

 Дождались ухода роковых посланцев Фукье-Тэнвиля, возглавляемых их третьим товарищем Робером Вольфом, зачитывавшим список вызываемых в Трибунал и начали свой "обход".

- Этого... за что   взяли? - кивнул Жан-Пьер в сторону мужчины средних лет в потертом заношенном сюртуке, мерившего  их взглядом полным нескрываемой ненависти.

- А... этот... как его там... - санкюлот Дюко из тюремной администрации заглянул в документы - Франсуа Манюэль, он сидя в кафе, видно спьяну, не иначе, в голос ругал революционное правительство и отдельно КОЕ-КОГО из Комитета Общественного Спасения... говорил, что первые три года Революция развивалась правильно... то есть при короле...а сейчас правит не Закон, а Гильотина...так сообщили члены местной секции, которые его арестовали... Да что секционеры, всё кафе слышало его...чего уж тут...оратор хренов... пророчил эшафот и ЕМУ и всем нам..."хорош только мёртвый якобинец", так-то...

  Жан-Пьер догадался, что под "кое-кем" собеседник имел в виду именно Робеспьера и сдержанно, сухо поинтересовался:
- Что же  он еще  сказал, кроме общих фраз и ругательств? Хотя и этого уже достаточно...

- Что оба Комитета и Конвент "сборище кровавых безумцев и палачей"... а ОН - главный из "этих хищников и вампиров" и презирает весь род человеческий и процитировал следующее: "Страх является единственным мотивом поведения человека..." ну, будто бы ОН так сказал... 

  Лафоре вдруг ясно понял, откуда была выдернута эта искаженная до неузнаваемости фраза и неожиданно зло вскипел, удивив даже своих товарищей, привыкших к его холодному спокойствию:

- Правильно взяли, не будет тянуть язык и распространять ложь и злобный контрреволюционный бред! Я вспомнил, когда в мае бывший комиссар Фуше, вызванный для отчета за свои кровавые художества в Лионе на собрание не явился, Робеспьер и сказал, объясняя причину его отсутствия: "Страх является единственным мотивом поведения ЭТОГО человека"... это было сказано конкретно о Фуше, а не о Человеке вообще...
 Робер Вольф позаботится о том, чтобы Фукье-Тэнвиль познакомился с его делом и не забыл о нём... Идём дальше...

 Они остановились около мужчины лет тридцати, его волевое лицо с тонкими чертами оставалось невозмутимым, синий фрак, когда-то дорогой и красивый, но сейчас не слишком чистый и чуть помятый, сидел на нем как влитой.

- Это кто? - приглядываясь к нему поинтересовался Лафоре.
- Из "бывших"...маскировался под республиканца и работал в типографии...- живо отозвался гражданин Дюко - ловко маскировался, гад...

  Тут подошедший тихо сзади Робер Вольф, сделал им знак, призывая отойти в сторону и от заключенного и от Дюко.

- Но дело даже не в этом... - в полголоса сообщил Вольф - при аресте нашли у него кое-какие интересные документы, не успел он швырнуть их в камин... Короче, наш "бывший" маркиз де Кавеньяк состоит в подпольной контрреволюционной организации, эта сеть управляется с территории Швейцарии англичанином лордом Уикхэмом... Роялисты... связи с Лондоном... он тут не задержится... сами понимаете, друзья...

- Счастливого пути маркизу... до площади Революции... а билет в один конец мы ему выпишем... и подарим бесплатно... - жёстко сорвалось с губ Лафоре.

  Одной рукой он оперся о серую выщербленную стену и внимательно разглядывал обитателей помещения,  одни из которых замирали, будто встретились взглядом с Медузой Горгоной, другие съеживались, будто пытаясь стать невидимыми...

- Что, Жан-Пьер, решил оправдать звание "кровожадного монстра"? - с легкой насмешкой спросил вдруг Жером.

  Лафоре резко обернулся к товарищу:
- Можно подумать, что вы не согласны со мной относительно этого контрреволюционера? Да и того, чокнутого Манюэля... Так что брось так шутить, друг... Это во-первых. А во-вторых... что я потерял, раз обо мне всё равно думают так? - острые искорки в темных глазах потухли, подернулись дымкой легкой грусти и безграничной усталости.

  При их виде заключенные, мужчины и женщины, молодые и пожилые, приподнимались со своих матрасов, лежащих прямо на серых плитках пола.

  Множество глаз наблюдало за ними, кто со страхом, кто обреченно-равнодушно, а кто с откровенной ненавистью.

- Но здесь немало людей, которым по совести хотелось бы помочь спастись от произвола чиновников... - теперь тихий голос Лафоре прозвучал сочувственно и даже мягко.

  Жирондиста Масье он уже посетил, за судьбой этого человека Лафоре неусыпно наблюдал еще с осени 93-го, приложив массу усилий, чтобы люди Фукье-Тэнвиля о нем забыли, чему немало помог Робер Вольф, регистратор Трибунала, бывший секретарь Фукье...

  И вот еще двое, на которых он обратил внимание еще в прошлое посещение, скромно одетая молодая женщина лет двадцати трех и парень на пару лет постарше, брат и сестра, Анриэтта и Мишель Руссель. Они сидели рядом на матрасе, сестра испуганно прижалась к плечу брата.
  Вполне себе простые парижане, никакого отношения к "бывшим" не имеют. Роялисты они? Не все же роялисты дворяне, вспомним Бретань и Вандею... Не факт... Так что же...

  Подошедший Дюко пояснил, заметив интерес Лафоре к этим людям:
- Она обзывала всех защитников революционной Республики жестокими варварами, в то время как ее брат ударил и спустил с лестницы не кого -нибудь... председателя местной секции гражданина Фебре...

  Выслушав Дюко, Жан-Пьер властным жестом приказал ему удалиться, а сам обратился к молодым людям:
- Что вы сами скажете на это серьёзное обвинение? Что на самом деле произошло? Я готов выслушать вас и оказать помощь... лишь не нужно лгать и выдумывать...

- Что бы такие, как вы, кого-то спасли! - зло буркнул юноша себе под нос, смерив взглядом стоящих перед ним троих людей, опоясанных трехцветными шарфами, означавшими должностных лиц революционной Республики.

- Не надо лишних эмоций... они работают против вас! - резко оборвал его Лафоре - "такие, как я" это кто? Что вы знаете обо мне, чтобы судить? Я искренне хочу помочь вам... не зли меня, парень...

 - Гражданин... - молодая женщина подняла на республиканца усталый измученный взгляд больших голубых глаз, вырвался вздох - почему-то очень хочется верить вам... Этот гражданин Фебре ... которого действительно ударил и спустил с лестницы мой брат...

 -Анриэтта, опомнись, неужели ты веришь этим кровопийцам?! Ты наивна, как дитя!- снова вскинулся Мишель, но Лафоре приказал ему молчать и снова обратился к Анриэтте:
 - Итак... гражданка Руссель, почему ваш брат ударил председателя секции, что произошло?

  Бледное лицо молодой женщины покраснело:
- Он...Фебре... сначала своеобразно ухаживал за мной короткое время... Мне он совсем не нравился, грубый и властный тип, я вела себя сдержанно и я не давала повода распускать руки, а он... А я возьми сгоряча и скажи: "Вы также жестоки, как и все санкюлоты!" Это вырвалось без умысла, честное слово... я не враг Революции, я не роялистка! Брат спас меня от него...Более мягким способом оторвать его от меня было невозможно...

- Ну вот и всё, сестра, сейчас нас внесут в списки на завтра... - мрачно отозвался Мишель.

- Сидите тише и не будет вашего имени в списках ни сегодня, ни далее... - ответил юноше Робер Вольф.

 Откуда тот мог знать, что перед ним сам грозный регистратор Трибунала, читающий роковые списки и секретарь Фукье...

 - Так Фебре со своим оскорбленным самолюбием и озлоблением не оставит это дело... - удивленный до крайности этим странным вниманием к своей судьбе Мишель, переводил с одного якобинца на другого  недоумевающий взгляд.

 - Грехи найдутся и за Фебре...и замолчать ему придется, мы почему-то в этом уверены...- эти слова Лафоре адресовал своим товарищам и обращаясь к брату и сестре - с вас требуется только держать себя тихо и незаметно, не возмущаться и следить впредь за своими словами... За вами присмотрит один молодой человек... санкюлот из охраны, его зовут Анри Марэ...

  Они уже собирались уходить и продолжить осмотр, когда Лафоре почувствовал легкое прикосновение к плечу, обернувшись, он увидел Анриэтту Руссель, она смотрела на него блестящими от слез глазами:
- Если всё, что вы обещали для нас сделать правда... благослови вас Господь! - и тут же робко сверкнула глазами и осеклась, вспомнив, что революционеры "безбожники", она была в этом уверена.   
- Всё будет хорошо, верьте и надейтесь! - Жан-Пьер взял ее тонкие руки в свои -  и поймите, якобинцы не звери... а скверные типы есть среди любой партии...

  Между тем обход продолжался...

  Внезапно взгляд Лафоре зацепился за мужчину сорока пяти - пятидесяти лет в сутане. Он со спокойным достоинством наблюдал за республиканцами сложив на груди руки. В его внимательном взгляде не читалось ни страха, ни ненависти.