Клочок девятый. Хозяин

Чистосердечное признание: иногда мне необходимо быть ублюдком.

В жизни есть такие вещи, которые ты совершаешь, несмотря на стойкое нежелание всего своего естества. Позвольте мне объяснить. Я всё прекрасное знал. И то, что это ужасная идея, что это очередная идиотская выходка с моей стороны, что это просто неправильно. Но мне был известен этот путь: посреди глухой ночи, через дворы, высокий забор и крыши небольшой пристройки для домашней прислуги. Я влезал в окно на втором этаже как бродячий кот. В темноте коридора на меня наткнулась дрожащая лампа горничной. Сперва, по древней традиции, она всплескивала руками с испуганным охом, потом её черты смягчались. Она позволяла мне мою маленькую шалость каждый раз, обходя запреты своего господина. Я не был тем, кто пользовался своим положением, но она читала меня. А я всегда был на одной странице со своими читателями и был обязан сохранять имидж авантюрного гуляки.

Когда я появлялся в этом доме меня мучил лишь один вопрос: какого черта? Какого черта я знаю путь сюда? Какого черта я прихожу сюда? Какого черта меня здесь ждут? Это богом забытое место не лучше горящего муравейника, но я снова возвращался сюда. Я подолгу стоял у двери кабинета, размышляя об этом, прежде чем войти.

Каждый раз в меня стреляли и каждый раз промахивались. Вот и тогда я поднял шляпу над головой, а в стене уже дымил свежий патрон.

— Добрый вечер, почте-е-еннейший господин! — я отвесил традиционный шутовской поклон. Хозяин дома был не в восторге. Лежа в холодных объятиях простыней, точно в саване, он глядел на меня как на привидение, которое воровало у него плюшки.

— Скверно выглядите, — заметил я, делая широкий шаг вперёд. Ответом мне был щелчок курка.

— Пошёл вон, — холодно отрезал хозяин. В нише комнаты черная острая тень разрезала его лицо надвое как нож сырую глину. Впрочем, его лицо было вполне похоже на мокрый, вязкий, но весьма благородный кусок глины.

Я не остановился, не в первый раз во мне грозились наделать дыр. И хотя в тот раз повод действительно имелся, я совершенно бессовестно забрался на табурет у постели глиняного господина. Плотная вязь бинтов на его руке ещё раз напомнила мне, что в этот раз я перестарался со своей проделкой.

— Как Ваш инструмент? — я кивнул на его перелом, сообразив виноватую гримасу на своей роже. — Слышал, Вы ещё порядочно наваляетесь.

Мне не ответили. Серые глаза глиняного истукана глядели мимо меня. Я прекрасно понимал. Черт возьми, да будь я на его месте — взбучка бы не заставила долго ждать. Но это был не я, а всего лишь пресный, скользкий кусок глины. Я глядел на него, пытаясь понять самого себя. Что-то привело меня в этот дом. Может, извращенный триумф? Я покопался по закоулкам своего разума и с ужасом осознал, что мне совсем не хочется праздновать. Это было ужасно для моего имиджа! Только самый неопытный негодяй не глумится над несчастьем своей жертвы, а я был ублюдком со стажем!

— Скоро скачки, — безмятежно заметил я, глядя в том же направлении, что и он.

Голова хозяина дернулась в мою сторону с гневным, как оплеуха, взглядом. Разумеется, ему это не понравилось, учитывая его неспособность что-то написать сломанной рукой.

— Я сказал вон, — твёрдо напомнили мне.

— Вот и думал, чего бы и не выиграть! Ситуация подходящая, никакой тебе конкуренции.

Губы хозяина сжались в тонкую, бесцветную полосу. Он был не из тех, кто сразу спускает собак. Я же продолжал поворачивать шило у него во лбу.

— К тому же, Сигх вышел из игры. Слышал об этом? — я усмехнулся, качая головой как опечаленная матушка. — Я бы, может, и порадовался. Только что толку?

Глаза хозяина расширились от упоминания знакомого имени. Он продолжил молчать, но суровые волны морщин у него на лбу утихли.

— Впрочем, так ему и надо. Нечего на бумагу скулить. Победы его — просто везение. Или у половины столицы просто резко закончилась бумага и пришлось подтирать зад, чем попало, — тут я выкладывался как мог, освещая тусклую комнату оскалом. — Хотя я бы этим и зад побрезговал подтереть!

Хозяин сухо усмехнулся, закрыл глаза и откинул голову на гору подушек. Сий жест обычно означал, что разговор окончен. Однако, в тот день я силился добиться своего.

— Впрочем, мы можем его обставить, — заговорщически заявил я, извлекая записную книгу и карандаш из нагрудного кармана. — Слышал, он так и не успел дописать свою слякоть. Так что, если мы... позаимствуем его идею ненадолго? Скажем, до следующих скачек.

Глиняный профиль оставался неподвижным. Однако мои слова сумели незаметно примять уголок его серых губ вверх.

— Ты поваляйся, со своей-то лапой. А я попишу, идёт?

Молчание расплылось между нами как осенняя слякоть мостовой. За окном ветер дергал струны голых крон, вдалеке гремели экипажи. Непогода угрюмо заглядывала в комнату свинцовыми тучами и дымом фабрик. Я вздохнул и захлопнул записную книгу. Не всякая глина податлива, некоторая просто протекает сквозь твои пальцы. Я не был из тех, кто быстро сдается, но бывали случаи, когда выхода не было.

— Всего доброго, — заранее попрощался я, слезая с табурета. — Берегите лапу, почтеннейший господин, она ещё не раз...

— Har ar en historia for dig, idiot, — сказал Сигх, не открывая глаз. Родной язык полился из него как горный родник. И я вновь взгромоздился на табурет, спешно записывая слова следующего победителя скачек.

Разумеется, я уже их знал. Я слышал эту историю из глиняных уст мрачного истукана.

Чистосердечное признание: любую глину можно обжечь правильным пламенем, а его у меня всегда было в достатке. Этого пламени хватило и на историю, звучащую как треск огня в камине.

— I Forsboroughs djupaste skog bodde ravpojken, — неспешно диктовал Сигх, не открывая глаз и улыбаясь. — Han alltid vara ensam, men ett stort ode vantade honom.