Бурсатый регл

I

Трамвай тронулся, и капли дождя сменили вертикальные дорожки на диагональные, на несколько мгновений продлив себе существование. Вот уж воистину был прав Аристотель, утверждая, что движение – это жизнь. Хотя вторая часть его изречения «Движение – это жизнь, а жизнь – это движение» выглядела сейчас малоубедительно.

Лондон замер, утонув в осени, день ото дня погружаясь в пучину дождей, сырости и уже привычного сплина. В это время года нежная английская натура начинает хандрить. Не выдержав одиночества и не имея возможности улететь в тёплые края, обитатели туманного Альбиона сбиваются в стаи и гнездятся в окрестных пабах, разбавляя звуки осени пьяными выкриками, а чистоту луж – содержимым своих желудков.

По-видимому, дыхание осени не проходит бесследно не только для русских. Вот только грусть-тоска съедает нас всех по-разному. Английская печаль, увековеченная Байроном, бесплотна:

Why wilt thou wear this gloom upon thy brow,
Which can avail thee nothing, save to rouse
The Eternal anger?

Русская грусть, напротив, плодовита. Достаточно вспомнить «наше всё» Александра Сергеевича и его Болдинскую осень. При кажущейся схожести, грусть и печаль всё же разные чувства: грусть светлая, печаль – тёмная, грусть со знаком плюс, печаль – со знаком минус, грусть дарит надежду, печаль эту надежду забирает. Причина одна, а следствия разные. Можно винить в своих проблемах кого угодно, кроме себя: погоду, соседей, начальника, чёрта, дьявола – получишь печаль с её негативом. А если заняться привычным русским самокопанием, то непременно обретёшь грусть и плюсом какие-нибудь бонусы.

Это как с женитьбой. У плохого мужа всегда виновата жена, а хороший виноват сам. Поэтому первый ходит печальный, хотя и недолго. А второй – грустный и втайне завидует первому.

Вынырнув из лабиринта улиц, сине-зелёная гусеница трамвая поползла к парку. Здесь вовсю бурлила жизнь. В отличие от нас природе не до сплина. Осенью она предельно прагматична, ведь впереди зима. Деревья торопливо стряхивают с себя ставшие ненужными листья, а тёмно-коричневые, почти чёрные лондонские белки озабоченно снуют вверх-вниз, стараясь закончить свои беличьи дела до холодов. Душевные терзания им чужды, как и эти странные, присущие людям пограничные состояния «на волосок от жизни», «едва не умер» или «между жизнью и смертью». Жив – значит живи, умер – значит умер. Поэтому животные просто живут, полагаясь на инстинкты, поныне пребывая в Эдемском саду и не ведая о смерти.

– Главными врагами человечества являются погода, возраст и свободное время.

Чувство зависти к белке взбодрило меня новизной, свежестью и неординарностью ощущений.

Замелив ход, трамвай остановился, огласив окрестности милым негромким треньканьем. Пассажиров в вагоне ехало мало, точнее их не было вовсе. По-видимому, желающих прогуляться этим дождливым, выходным днём не нашлось. Тем не менее, один пассажир, точнее – пассажирка, неторопливо зашла в трамвай и остановилась в задумчивости, словно выбирая, какое из незанятых сидений её достойно. Капли дождя, облюбовавшие её аккуратную розовую шляпку, не торопились падать на стильный, в цвет шляпки, бело-розовый жакет. Легкий сквозняк проскользнул безбилетником за ней следом, наполнив воздух таинственными ароматами мускуса и амбры.

Дама была немолода, но держалась независимо и с достоинством, словно человек, которому некуда и незачем торопиться. Рассеянным взором она вновь окинула вагон, и взгляд её выразительных, карих глаз остановился на моей скромной персоне.

Удивительно, но облик незнакомки показался мне знакомым. Определённо, я встречал её где-то раньше. Словно давнюю соседку, с которой мимоходом здороваешься каждое утро, но с трудом узнаешь в толпе прохожих.

Волна воспоминаний и ассоциаций, подгоняемая любопытством, нахлынула, с головой окунув меня в океан домыслов и смыслов.

– Стоп, – внезапно яркая, словно выстрел, догадка пронзила меня и заставила вздрогнуть. Из-под короткой вуали, не отводя пытливого внимательного взора, на меня смотрела Её Величество Елизавета II, Божией милостью Королева Великобритании и Северной Ирландии.

– Она выглядит гораздо моложе, чем на фото или по TV, – почтение к монаршей особе не позволяло рассмотреть королеву в упор. – Интересно, а почему она одна?

Королева словно немой укор по-прежнему стояла у двери. Она явно ждала от меня каких-то слов или действий, но я никак не мог сообразить, что должен сделать и как поступить. Чувство внутренней неудовлетворённости стремительно нарастало, поглощая и понуждая к действиям. Захотелось встать, крикнуть, прыгнуть или что-то делать, неважно что, лишь бы поскорее прервать эту томительную паузу.

Тем временем трамвай медленно тронулся и поехал дальше. А возможно наоборот. Это окружающий мир склонил голову и смиренно попятился от нас с королевой назад. Внезапный порыв ветра окутал трамвай туманной дымкой, размыв очертания королевы словно капли дождя картину невысохшей акварели.

.

– Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.

Аргумент Чеховского персонажа прозвучал словно щелчок выключателя в тёмной комнате. Морок развеялся и сознание медленно, с трудом вернулось в действительность. Точнее, пыталось вернуться, судорожно цепляясь за всё, до чего могли дотянуться затуманенные органы чувств. Мягкое освещение, видимое сквозь плотно прикрытые веки, равномерный гул и гортанные, переходящие шипение и вой, звуки речи. Этих пазлов не хватало для обретения смыслов, но оказалось достаточно, чтобы блуждающее сознание наконец стабилизировалось и появился Я, себя осознающий, и, следовательно, ещё живой. Когда сознание сузилось настолько, что восстановилась память, я вспомнил всё.

Действительность оказалась удивительной и пугающей настолько, что фантасмагория бреда померкла перед собственной реальностью.

– И зачем я зашёл тогда в этот бар?

Действительно, зачем? Обычный бар возле дома, где тусовала молодёжь, а по вечерам тёрлись сомнительные личности и мимо которого я проходил сотни раз, ни разу не удостоив его своим вниманием.

В тот злополучный летний вечер, когда асфальтовая жара наконец выпустила город из своих объятий и воздухе появился кислород, ничто не предвещало беды. Я просто вышел из дома купить продукты. Ближайший круглосуточный находился неподалёку, но погода оказалась настолько томной, а юбки проходивших мимо девушек такими короткими, что я решил прогуляться и совершенно не заметил, как очутился у входа в тот злополучный бар.

– Why not?

Внутри бар выглядел обыкновенно. Именно так, как подобные заведения описывают в бульварных романах: тихая музыка, полумрак и бармен, лениво протирающий до блеска отполированную стойку.

Вспоминать дальнейшее не хотелось вовсе. Оно оказалось банальным настолько, что становилось смешно и обидно от собственной глупости. Не беспечности или неосмотрительности, а именно от той самой мужской глупости и предсказуемости, о которой так много сказано и написано. Но, видимо, зря. Никто не торопится примерять на себя чужую одежду.

Она сидела за отдельным столиком поодаль, спиной ко входу. Кроме неё посетителей в баре не было, за исключением сильно потрёпанного мужчины, по-видимому музыканта, мирно дремавшего на столике у сцены. Девушка никуда не спешила, что в столь позднее время для нашего неблагополучного района выглядело странно. И вообще, всё её поведение показалось мне необычным. Она не поглядывала на часы в ожидании кого-то, не курила, никому не звонила и не тыкала в гаджет. Напротив, сидела спокойно, сосредоточенно разглядывая высокий фужер с остатками коктейля, словно исчезающий алкоголь являлся сейчас её главной и единственной проблемой.

Привлечь внимание мужчины просто, а побудить что-то сделать – сложно. Им управляют инстинкты, а тормозит лень – эта спасительная производная закона сохранения энергии. Чтобы её побороть требуется усилие, стимул, нечто, что нарушит привычное диванное равновесие и привнесёт новизну. Современному мужчине недостаёт загадки, тайны, ибо загадка порождает идею, а идея – цель. А самой заманчивой целью мужчин всегда оставалась женщина.

Девушка грациозно сидела в неглубоком кресле чуть откинувшись назад. Оценить её фигуру я не мог, но почему-то был убеждён, что с фигурой у неё всё в порядке. Светлое платье безукоризненно облегало её тело, подчёркивая мягкие изгибы спины и магию рук. Собранные наверх волосы открывали миру изящную, цвета слоновой кости шею. Несколько завитушек, упрямо выбившихся из-под причёски, выглядели по-домашнему мило и явно напрашивались на поцелуй.  Мне вдруг нестерпимо захотелось увидеть её лицо и вдохнуть аромат. А если повезёт, то и познакомиться с этим совершенством.

Наверное, я ещё долго стоял истуканом, любуясь этим чудом, если бы не бармен. Тихий звон бокалов прозвучал словно намёк и руководство к действию.  Проклиная себя за несообразительность, я подошёл к стойке и заказал два одинаковых, таких же, как у девушки, коктейля. Взгляд бармена сразу стал осмысленным, словно витающий возле него бесплотный дух внезапно материализовался в клиента. Он оказался профи и сотворил коктейли, как и положено: без суеты и чувством собственного достоинства. Его медлительность и показная старательность не раздражали, а наоборот – радовали. Образовался временной вакуум, time out, небольшая отсрочка, как шанс передумать мне или уйти девушке. Но она уходить не собиралась, безнадёжно пытаясь пропитать это сомнительное заведение запахом дорогого парфюма.

И вот коктейли готовы, деньги заплачены, но даже тогда ещё можно было остановиться, посмотреть на происходящее со стороны и задать себе очевидный вопрос:

– Зачем? Зачем тебе это нужно?

Но, увы, было слишком поздно: цель назначена, тетива натянута, алгоритм запущен, и санки неудержимо покатились под откос.

.

Предчувствие не обмануло. Вблизи девушка оказалось милой и привлекательной, словно хорошая знакомая, с которой мы не виделись много лет. Я молча поставил фужеры на стол, стараясь не выдавать нахлынувшего смущения и дорожа первыми мгновениями встречи. Не испорченные словами, они порой важней первого прикосновения или даже поцелуя. Потому что именно они решаю всё.

Девушка посмотрела на меня лучистыми изумрудными глазами и тихо произнесла:

– Ну что же ты так долго?

Я смутился и растаял окончательно.

Окажись она банальной проституткой или клофелинщицей, рассказывал бы потом друзьям, как легко лишился денег, пока досадное недоразумение не стёрлось из памяти новыми, возможно более безрассудными воспоминаниями. Но у Судьбы на всех свои планы, и посвящать в них она не обязана. Поэтому наша жизнь, по сути, это перманентный сюрприз. А каким он окажется – приятным или не совсем – зависит от ветреного настроения госпожи С.

– Как глупо всё получилось.

Охотник и жертва поменялись местами. Для меня женщина оказалась не целью, а средством. Средством похищения самца, запавшего на самку, которая опоила и похитила его бесчувственное тело.

Как говориться: «Случилось то, что случилось». Ничего нового, мир стал банален настолько, что, наверное, наскучил даже Богу. Я, словно библейский Адам, ни разу не упрекнувший Еву за грехопадение, обвинять в случившемся мог только себя. Да и кого винить? Что потом стало с таинственной незнакомкой мне неизвестно, а проклинать неизвестность бессмысленно. Это равносильно истерике в одиночестве.

Можно, но толку будет пшик, уж лучше промолчать и попробовать сделать выводы. Хотя какой в них смысл, если...

– Но почему именно я?

Из сотен, даже из тысяч прохожих мужчин эта незатейливая ловушка выбрала именно меня.

– Неужели я избранный?

Мысль о собственной уникальности взбодрила и заставила оценить себя критически. Результат оказался скептически предсказуем. Никто меня не выбирал, а всё сделал сам. Меня влюбили потому, что я хотел влюбиться. Поймали оттого, что я хотел быть пойманным. Главное найти дверь, а ключик найдётся. Но не это главное:

– Самое обидное, что в следующий раз я поступил бы также.

Эта мысль хлестанула наотмашь, заставив ужаснулся собственной беспомощности. Пресловутая свобода воли казалась мне теперь фикцией для самовлюблённых кретинов. Шаблоны и стереотипы жизненного опыта контролировали сознание не хуже тюремного надзирателя. Создатель Всего был гениален и ленив, поручив контроль над своими подопечными им же самим, совместив тюрьму, узника и тюремщика в одном ментальном коконе.

Зато к любой несвободе прилагается неоднозначный бонус – шанс осознать собственные ошибки.

– Какой же я умный!

А вот это вряд ли. Иначе не оказался бы здесь и сейчас в этой...

II

Его звали Ауо. Точнее её, но это выяснится гораздо позже. А пока я лежал связанный по рукам и ногам, не в силах пошевелиться. Тусклый свет освещал небольшое, напоминающее подвал помещение без окон.

– Ауо, – указывая на себя по буквам произнёс он с невозмутимостью последнего из могикан Фенимора Купера. И перевёл палец на меня.

Голова гудела, словно чугунный колокол. Язык прилип к гортани и жутко хотелось пить. Похоже меня опоили чем-то тяжёлым. Я попытался что-то ответить, но звуки утонули в пересохшем горле. Наше странное знакомство не заладилось изначально.

– Ауо, – выразительно повторил незнакомец всё тем же равнодушно-спокойным тоном. Не услышав ответа, он поднёс свою ладонь к моему лицу и сжал её в кулак. Дикая боль мгновенно пронзила тело так, что потемнело в глазах.

– Борис, – прошептал я первое пришедшее в голову имя.

– Б-р-ы-сь, – неумело повторил он и задумался. Как потом выяснилось, в его языке почти отсутствовали согласные буквы. Недолго думая, словно что-то вспомнив, он ткнул в меня пальцем и назвал:

– Lu-boy.

Прозвучало это как нечто среднее между Little boy и Любовь.

– Ну, Любой, так Любой, – согласился я, не в силах пошевелиться. Урок воспитания не прошёл даром, всё тело ныло от боли.

Ауо развязал мои путы и скомандовал встать. Сопротивляться было глупо, во всяком случае пока. Пол оказался тёплым и упругим, по крайней мере босиком стоять на нём было комфортно. Приняв вертикальное положение, я невольно себя ощупал. Всё было в порядке за исключением одежды. Она пропала, а я оказался голым в совершенно незнакомом месте.

Мой сопровождающий махнул рукой, приказывая следовать за ним, на всякий случай помахав передо мной ладонью. Я всё понял и кивнул в ответ. Дверь бесшумно растворилась, и мы оказались в длинном, хорошо освещённом коридоре.

– Где я?

Расспрашивать своего визави я не рискнул, да и вряд ли язык жестов мне бы сейчас помог. Шум в голове и тошнота постепенно стихали, и словно изюм в мякише батона стали проявляться странности, на которые раньше не обращал внимания. Например, странная лёгкость в теле, вязкий и одновременно упругий пол, странное имя и внешность моего похитителя, который вёл себя как бандит, но внешне мало на него походил.

Немного покружив по коридорам, мы вошли в просторную, тоже без окон комнату, возможно лабораторию или медпункт. Прямо посередине располагался странного вида аппарат непонятной конструкции, нечто среднее между томографом и гигантским самогонным аппаратом. Поодаль стояли другие, такие же непонятные устройства попроще и размером поменьше.

Вопросов с каждой минутой становилось всё больше и отвечать на них мне никто не собирался. Пока я пребывал в растерянности, гадая, зачем меня сюда привели, мой надсмотрщик запустил этот жуткий агрегат и принялся его настраивать, совершенно забыв о моём присутствии.

Как только приготовления были закончены, он махнул рукой и указал на узкий, похожий на операционный стол в центре аппарата, приказывая на него лечь.

– Зачем?

Мысли, одна за другой диким роем закружились в голове. Тюремщик явно намеревался провести какие-то манипуляции, не спросив моего согласия. Но какие? Убивать он явно не собирался, для этого у него было достаточно времени и возможностей, да и способ для убийства выбран весьма странный. Ничего, кроме подпольной трансплантологии на ум не приходило.

Отдавать свои органы я не хотел. Во-первых, я боялся боли. Во-вторых, мне они нужны самому. А, в-третьих, такая бесцеремонность была просто возмутительна.
– Пока меня не лишили жизни, может быть стоит ею рискнуть?

Сердце колотилось отчаянно, отдаваясь в висках грозным набатом. Ошалело блуждающий взгляд остановился на короткой, увесистого вида трубе, очень кстати оказавшейся в углу неподалёку. Воспользовавшись беспечностью похитителя, я подхватил её и спрятал за спину. Оставалось, не привлекая внимания, подойти к злодею вплотную, желательно со спины. Мне почему-то мне захотелось ударить его именно по затылку. Когда до моего мучителя оставалось не больше метра, я размахнулся, и тяжёлая железка, рассекая воздух, стремительно понеслась точно в цель.

.

Всё закончилось стремительно, едва начавшись. Атака позорно провалилась. Не прерывая своего занятия, Ауо развернулся вполоборота и небрежно махнул рукой, словно отмахиваясь от меня, как от назойливой мухи. Пролетев несколько метров, я ударился о стену, а когда пришёл в себя, сопротивляться уже не мог. Крепко скрученного меня уложили на операционный стол. Было дико обидно. И даже не из-за упущенного шанса, а от спокойствия и полнейшего равнодушия, с который мой обидчик воспринял случившееся. Его неторопливое поведение совершенно не изменилось. Словно нападение малознакомых людей в попытке размозжить ему голову, было для него привычным делом.

– Это конец...

Мысль о том, что скоро всё закончится, как ни странно, успокоила и принесла облегчение. Я даже расслабился, подсознательно чувствуя, что так будет легче переносить мучения. В аппарате что-то щёлкнуло, и вспышка яркого света внезапно ослепила и поглотила меня. Казалось, он проникал отовсюду и был настолько ярок, что становилось трудно дышать. Рефлекторно я зажмурился, но это не помогло, словно лучистая энергия исходила не снаружи, а вспыхнула внутри меня.

Спасительная темнота вернулась так же стремительно, как и исчезла. Пытка светом прошла так быстро, что я толком не успел испугаться. Остались только шум в ушах да тёмно-фиолетовые пятна, медленно растворяющиеся в темноте сжатых век.

– Голова... Ноги... Пол...

Ауо поочерёдно отсоединял стягивающие меня узкие ремни. Тело не болело, за исключением головы, которая просто раскалывалась от боли.

– Меня чипировали? Но зачем?

Это первое, что пришло на ум после странной процедуры. Это вполне реально сделать за такое короткое время. Как и вколоть мне какую-нибудь дрянь. Хотя для этого не обязателен весь этот цирк со сложными приготовлениями и странным агрегатом. Вполне можно было обстряпать всё незаметно и по-тихому.

– Голова... Ноги... Пол... Дверь...

– Что за бред?

Голос в голове звучал глухо, словно сквозь наполненную ватой стену. Медленно, сквозь заторможенное пережитым восприятие пришло осознание, что бредовый набор смыслов, возникающих в моей голове – это не глюки, а слова Ауо. Я ещё раз прислушался к его речи.

– Связи... Время... Смысл...

Определённо, это говорил он. Я не понимал сказанное, но смысл отдельных слов был понятен совершенно чётко. Новые ощущения оказались настолько удивительными, что я совершенно забыл про нападение и собственное позорное поражение.

– Повтори. Я... не... понимать, – более выдохнул, чем произнёс я.

– Нейронные связи... Существительные раньше... Прилагательные потом... Глаголы... Скоро... Ты, – речь Ауо становилась всё более осмысленной.

Рваное осознание услышанного походило на череду вспышек, но общий смысл сказанного был понятен. Нейронные связи формируются постепенно. Существительные запоминаются раньше. Прилагательные позже, потом глаголы. Скоро всё компилируется, и ты сможешь разговаривать нормально.

Так и вышло. Не успел я наиграться вновь появившейся опцией, издавая непривычные русскому уху звуки, как лавина вопросов, сметая прошлое, потребовала ответов на настоящее:

– Где мы? Кто ты такой? Что тебе от меня ну...

Ауо пригрозил мне, приказывая замолчать:

– Тебе не разрешали задавать вопросы.

– Но я не могу получить разрешение, не спросив его, – возразил я, на всякий случай избегая вопросительной интонации. Ауо не нашёл, что на это возразить, и коротко разрешил:

– Спрашивай.

– Где я? Кто ты такой? Что тебе от меня нужно?

.

Мы привыкли к обыденности. В суете важной ерунды книг читаем всё меньше и не верим сказкам. На звёздное небо смотрим, когда хотим загадать желание, а не чтобы полюбоваться красотой. Переживаем из-за пустяков, а слёз своих стыдимся. Поэтому мы не избалованы чудесами. Букет цветов, Дед Мороз, доллар по 30 рублей для многих уже чудо. Но настоящее чудо не живёт на соседней улице. Его появление настолько таинственно, а исчезновение так прозаично, что объяснить это невозможно.

Ауо прилетел из другой галактики. Откуда непонятно, но точно откуда-то издалека. Честно говоря, я мало что запомнил из нашей первой беседы. Надо обладать железным самообладанием, чтобы хоть как-то соображать, впервые общаясь с инопланетянином. Тем более на борту звездолёта, с умопомрачительной скоростью улетающего прочь от Солнечной системы.

Недавние события притупили остроту восприятия и расставание с Землёй хотя и шокировало, но ненадолго. При всём желании вернуться домой я бы не смог. С потерей близких и их страданиями по поводу моего исчезновении пришлось смириться. Постепенно фатализм становился мне лучшим другом, а неизбежность – утешительницей.
На родной планете Ауо царил жёсткий матриархат. Самодостаточность, возведённая в культ, служила им целью и средством достижения совершенства. Неудивительно, что главной парадигмой они провозгласили собственную независимость и сопутствующий ей лозунг «Априори все запрещено». Индивидууму дозволялось то, что ему разрешили, включая личное пространство. От тоталитарного общества их отличало то, что запреты и ограничения устанавливало не государство, а каждый индивидуально.

Я попытался представил себя в их обществе и не смог. Внутренняя свобода и несвобода внешняя одновременно. Свобода личности и странное общество, где свободу заменили на взаимное уважение. Несвободное общество свободных, уважающих друг друга людей. В этой неординарной схеме определённо таился какой-то потенциал.

– Воспитание самодостаточности начинается с рождения. – продолжил Ауо. – Ребёнка нарекают родители, но его имя может изменяться в зависимости от личного статуса и заслуг перед обществом. Чем они выше, тем короче и совершеннее имя. Это удобно для субординации и проявления уважения. Одна буква в имени была только у Совершенных Великих. Высшие, с двумя буквами, управляют нами сейчас. Меня при рождении назвали Ауоиоюаиая. Теперь в моём имени три буквы, – в бесстрастном голосе Ауо зазвенела гордость.

– Ну что же, Любой, – подумал я, вспоминая своё новое имя, – в твоём имени пять букв, а значит тебя поставили в середину этой именной пищевой цепочки.

Но самое неожиданное откровение ждало меня дальше. Помимо высокого статуса мой новый знакомый оказался женщиной, точнее гуманоидом женского пола. Это меня сильно обескуражило. Равнодушная и отстранённая, Ауо больше походила на робота, чем на живого человека.

Когда рассказ перерос в лекцию с кучей цифр и терминов, я заскучал, невольно отвлёкся и принялся исподволь её разглядывать. То, что я не смог отличить мужчину от женщины, пусть даже инопланетной, сильно меня озадачило. Это было довольно странно, поскольку сейчас я разглядел в ней массу женского, чего не замечал ранее, принимая её за мужчину: плавность походки, округлость плеч, широкие бёдра и нечто неуловимо-притягательное, что делает из женщины Женщину. Мне даже показалось, что она не лишена привлекательности и обаяния.

Узость мышления опять подвела и вновь сыграла со мной злую шутку по привычному сценарию: сформировал мнение, нарисовал образ, а потом додумал его и дофантазировал. Точно также, когда Ауо был для меня мужчиной, мне и в голову не приходило сомневаться в его мужественности. Жизненный опыт, которым я так дорожил, оказался, по сути, фикцией, пустышкой, фигурой речи. Словно использованный пакет из «Пятёрочки», который вроде бы и не нужен, а выбросить жаль.

.

Человек – существо неприхотливое и привыкает ко всему. Даже приговорённые к смерти изучают иностранные языки и бросают курить. Точь-в-точь как я: и чужой язык выучил, и курить бросил, правда не по своей воле. Сигареты здесь не продают, а за курение на космическом корабле вполне могли наказать и высадить на ближайшей планете.

Видя мою скромность и отсутствие агрессии, экипаж постепенно утратил ко мне всяческий интерес. Меня перестали замечать словно домашнего питомца, который путается под ногами, не доставляя особых хлопот. Заняться на звездолёте было особо нечем, а свободного времени хватало с избытком. Ауо была занята, и пару дней я провёл в пищеблоке в обществе пищевого синтезатора, экспериментируя и объясняя ему рецепты земной кухни. В итоге мне удалось материализовать воду, а вот от идеи синтезировать земную пищу пришлось отказаться. Попробуй объясни бездушной железке что такое хлеб, яичница или бифштекс. Так что придётся ограничится локальным меню.

Не помогла даже помощь Ауо, когда мы наконец встретились. Среди всех членов экипажа она казалась мне чуть менее высокомерной и равнодушной. Даже у врагов можно найти друга, а среди друзей – врага. После того, как очередная совместная попытка приготовления котлет с пюре отправилась в утилизатор, дверь в каюту внезапно распахнулась и на пороге появился незнакомый член экипажа, по-видимому, женщина. Не обращая на нас внимания, она прошествовала в центр пищеблока.

– Яа, Ауо приветствует тебя, – поздоровалась Ауо и склонилась в лёгком поклоне.

Та слегка кивнула и повернулась ко мне. Она смотрела сквозь меня в бесконечность, словно меня тут не было, лишь слегка замечая моё присутствие.

– Я... тоже... тебя приветствую, – тихо промолвил я, стараясь быть вежливым. Но ошибся. Как оказалось, вежливость – понятие относительное. Иногда вежливее промолчать.

Глаза вошедшей стремительно сузились. Непостижимым образом она приподняла меня, схватив за горло, и я повис, беспомощно перебирая в воздухе ногами. В глазах сразу потемнело и сознание было готово меня покинуть, как неожиданно на выручку пришла Ауо.

– Яа, – почтительно произнесла она. – Ты капитан корабля и можешь сделать с ним всё, что пожелаешь. Он оскорбил тебя. Но что толку от мёртвого примата? Вспомни о нашей миссии.

Яа с сожалением разжала пальцы и отшвырнула меня в сторону. Я с грохотом упал, судорожно хватая ртом воздух, пытаясь надышаться впрок. Погибать так нелепо мне бы не хотелось, тем более от рук женщины.

– Бурсатый регл, – прошипела она с ненавистью. Идиоматическим выражениям меня не обучали, но в целом смысл сказанного был мне понятен.

К тому моменту, когда моё дыхание восстановилось и я смог подняться, мы с Ауо остались вдвоём.

– Слушай и запоминай, Любой, – сказал она, выключая пищевой синтезатор. – От этого зависит твоя жизнь. Решай сам кому ты дальше будешь завидовать: живым или мёртвым.

.

– Наивные земляне...

Мы заслужили называться приматами за нашу доверчивость и веру в добрых инопланетян. Когда они прилетят по всей Земле объявят дополнительный выходной. Их встретит хлебом-солью мудрый лидер, которого выберут сплотившиеся от сей благой вести народы. А они в ответ подарят нам свои технологии. И тогда на Земле установится благоденствие, начнутся песни и танцы, все будут бездельничать, ходить в белых одеждах, есть фрукты и медитировать на берегу океана.

Но действительность совершенно иная, мне это убедительно продемонстрировали. Вселенная не добрая и не злая, она равнодушно-расчётливая. Бескорыстие здесь приравнивается к безумству. Ничего не возникает ниоткуда и не исчезает в никуда, за всё нужно платить. Или можно отобрать у кого-то, но за это тоже придётся расплачиваться. Таков Закон.

Наша планета Ауо не понравилась. Сейчас, когда мы подружились, если дружбой можно назвать заботу лаборанта о подопытном кролике, она стала более разговорчивой и откровенной. Но её откровения мне не понравились:

– Ваша цивилизация деградирует и обречена. Вселенная стремится к гармонии, завершённости и самодостаточности, а вы агрессивны и убиваете себе подобных. Вы генерируете хаос. Вы строите заборы вместо мостов. Вы разделяете людей полагая, что делаете их сильнее. Но этим порождаете страх, страх вызывает злобу, а злоба – агрессию. Самодостаточность не агрессивна, поэтому вселенной вы не нужны и скоро исчезнете. А ваше место займёт другие, кто чтят законы вселенной и следует им.

– То есть вы?

Ауо утвердительно кивнула:

– «Богу – Богово, всё остальное наше» – вот наш девиз. Мы творим зло ради добра, а вы злом порождаете зло. Правда на нашей стороне.

– А что будет с нами?

– Ничего личного, – равнодушно бросила Ауо, – мы лишь ускорим вашу эволюцию. Утилизируем ещё одну погрязшую в войнах и пороках цивилизацию. И ты нам в этом поможешь. После того, как мы изучим твой организм, процесс станет необратимым. Именно поэтому ты здесь.

– Резать и потрошить тебя никто не собирается, – успокоила меня Ауо, заметив внезапную бледность на моём лице. – При наших технологиях в этом нет необходимости. Успокойся, анализ уже ведётся. Семь-восемь земных суток обычно бывает достаточно.

Как поступят мной после окончания эксперимента, она не обмолвилась, а я не спросил. Почему-то не захотелось. Если мои опасения подтвердятся, человечество проживёт ненамного дольше.

– Возможно, в чём-то она права, – рассуждал я, лёжа в каюте и вспоминая слова Ауо. – Допустим человечество провинилось. Им есть с чем сравнить, недаром они захватили почти половину вселенной. Но чем виноват конкретный человек? Не исключено, что он тоже где-то накосячил, но не в космических масштабах и не заслуживает за это смерть. Крушить цивилизации легче, чем заглянуть в глаза приговорённому тобой ребёнку.

Это было too much даже для такого одинокого волка, как я.

.

Если в джунглях тебе кажется, что тебя кто-то кусает, значит это тебе не кажется. Если ты считаешь, что поступил дурно, значит так оно и есть. Если над тобой проводят опыты и ты отвратительно себя чувствуешь, значит эксперимент удался.
 
Следующим утром я походил на выжатый тюбик Colgate, в котором пасты осталось ровно столько, чтобы жалко было его выкинуть. Сил не хватало даже встать, словно из меня по капле выдавили всю жизненную силу. Уровень апатии зашкаливал, хотя явных причин для этого не было. Я находился в здравом уме и твёрдой памяти. У меня ничего не болело: желудок работал, легкие снабжали, сердце стучало:

– Тук, тук, тук...

– Сердце, сколько мне осталось жить?

– Ту..., – ответило сердце.

Хорошо, что остались силы на чувство юмора. Это немного, но и не мало, учитывая моё унылое настоящее и туманное будущее. Тело ныло и требовало покоя, но кто-то внутри непрестанно теребил, требуя действий. Неважно каких, ему просто претило безделье. Хотя в моём положении бездействие равносильно сдаче планеты врагу без боя. За этим несмолкаемым диалогом меланхолика и холерика наблюдал кто-то третий. Видимо, флегматик, который никак не мог определиться, к кому примкнуть.

– Вот ведь, бля..., – не выдержал он, устав от их перебранки.

Порядок мог навести сангвиник, но похоже его убили коварные инопланетяне назло Гиппократу. Вдоволь насобачившись, троица успокоилась и затихла в выбранной ими равновесной точке психического пространства.

Воспользовавшись антрактом, я решил-таки встать. Несмотря на дурное настроение аппетит у меня не пропал, хотя и это было поправимо. В вертикальном положении голова загудела словно церковный колокол на Пасху и остро захотелось рассолу. Несложная цепочка рассуждений «рассол» – «перепой» – «водка» натолкнула меня на мысли о главном, а именно: о душе и способах её исцеления. Осталось только воплотить их в жизнь.

Звёзды мне благоволили и в пищеблоке никого не оказалось, что было редкостью. Присутствие жующих инопланетян могло нарушить мой замысел. А он был прост: в отличие от органических соединений, неорганику с её простыми формулами пищевой синтезатор производил легко. Поэтому к уже добытой Н2О я решил синтезировать CH3OH или, проще говоря, спирт. Спасибо школе, эта формула знакома каждому благодаря урокам химии.

В итоге всё получилось как нельзя лучше. Спирт выглядел безупречно с точки зрения качества и, что не менее важно, количества. Дрожащими непонятно отчего руками, я разбавил спирт водой и поставил стакан перед собой. Внешне раствор выглядел изумительно. Идеально прозрачный, он преломлял в себе окружающую безнадёжность и источал знакомый каждому советскому человеку аромат. Но пробовать его всё равно было боязно.

И тут на выручку явился едва живой, истерзанный врагами сангвиник:

– Поехали, – решил он, опрокидывая в меня пол стакана водки. Сравнение с Гагариным мне показалось вполне уместным: тоже первый, и тоже в космосе, да ещё и в дальнем.

После третьей моё настоящее обрело кристальную чистоту и ясность:

– Я влип...

Влип в обстоятельства всеми пятью конечностями, включая голову, без шансов оттуда выбраться. И теперь эти обстоятельства несут меня, а следом и мою цивилизацию, прямиком в канализацию истории. Планету нужно было срочно спасать. Жизнь для меня определённо обретала смысл.

Нужен был план. И сообщник, поскольку реализовать даже самый коварный план в одиночку практически нереально. Из всего экипажа я знаком только с Ауо, но рассчитывать на её помощь в надежде разжалобить, было опрометчиво. Также, как и взывать к её гуманизму. Самодостаточность подразумевает равнодушие. Оставалось лишь надеяться на себя и молиться.

Словно что-то почувствовав в пищеблок вошла Ауо.

– Что это? – подозрительно спросила она, указывая на стакан с водкой.

– Наш местный тонизирующий напиток. В составе только природные компоненты. Повышает качество жизни и вообще..., – я постарался быть максимально честным, но формулу врагам не выдать.

Ауо отлила немного раствора в портативный спектрометр и не обнаружила в нём ничего особенного. Всё, как я и говорил: водород, кислород и углерод.

– И что, он действительно тонизирует? – с сожалением спросила она, глядя на мой проступивший на щеках румянец. Мои слова про качество жизни ей явно не понравились.

– О, да! Попробуй, если хочешь. Этот напиток – составная часть нашего культурного кода. Без него человечество было бы другим. Или слабо?

Любой миссии нужны жертвы, ибо она вечна, а её инструменты – нет. И жертва была принесена. Не поморщившись, Ауо выпила водку и гордо поставила стакан на стол.

.

А потом... Пока к нам не присоединились другие астронавты, я учил её слову «водка». Согласных в их языке было мало, и она мило произносила «Оа», что в их буквенно-цифровой иерархии превращало водку в священный напиток.

Сама того не ведая, Ауо пришла мне на помощь. Постепенно в пищеблоке установился режим взаимного позволения и вседозволенности. Экипаж дегустировал новый для себя напиток, забыв про принципы, личное пространство, чины и звания. Всё шло по плану пока в пищеблок не явилась Яа.

– Что здесь происходит? – грозно спросила она, привлечённая непривычным для звездолёта шумом.

– Это Оа... Священный напиток... Мы тут... Того самого... Вот, – ответила Ауо, икнула и громко хихикнула.

– Священный, говоришь, – Яа недоверчиво посмотрела на происходящее вокруг безобразие. Самодостаточность отучила её верить другим, тем более на слово. – Наливай...

Оставшаяся часть вечера запечатлелась смутно: я бодяжил водку, а в перерывах тусил с Ауо и Яа. Мы даже обнялись втроём и почувствовали друг друга. А потом нам стало неловко, что мы это почувствовали.

Синтез водки шёл непрерывно. Вначале медленно, поскольку приходилось разбавлять спирт водой. Затем мы перепрограммировали синтезатор и на выходе сразу получался спирт нужной концентрации. Дело пошло быстрее. Вначале я разлил водку во все свободные ёмкости. Потом кто-то из членов экипажа принёс бочку и мне пришлось наполнить и её. Последнее, что я запомнил, как ползу на четвереньках со шлангом к пустому топливному баку. На этом этапе строительстве водкопровода память отказала мне окончательно.

Ночью мне приснился Бог в виде кактуса, как предел самодостаточности и независимости, возведённый в Абсолют. Он содрогался от смеха, наблюдая за нами. И тогда я понял, для чего он создал людей.

Он чувствует мир через нас, поскольку сам этого не умеет. Точнее, умеет, но не знает, что такое чувства, поскольку испытывает их все одновременно. Все сразу, и по-другому он не может. Можно только догадываться, на какой ноте настроения – от тоски или для смеха – он создал Человека.

Короче говоря, Бог создал людей не от любви, а по приколу, для развлечения. И если человек перестаёт чувствовать, любить, творить безумства, одним словом – жить, Богу он становится неинтересен.

– Ты мне поможешь? – на всякий случай спросил я у Бога. И в ответ получил кукиш. Покрытый иголками, кулак выглядел точь-в-точь как свернувшийся в клубок Змей-искуситель.

.

Ну вот и всё, ждать осталось недолго. Алгоритм запущен и будет доведён бездушными роботами до логического завершения. Это вопрос времени, которого у меня почти не осталось. Но я ухожу с лёгким сердцем и чистой совестью. Миссия провалена. Даже если звездолёт сумеет вернуться на базу, вряд ли кто-то захочет отправить его на Землю вновь. Водка сгубила многих. Зло всегда порождает Добро, даже если это ему не нравится.

Я закрыл глаза. Моя связь с этим миром становилась всё тоньше, пока не превратилась в линию, затем в пунктир и, наконец, в многоточие...

.

А королева уже ждала меня, стоя у остановки под раскрытым, потрёпанным лондонскими ветрами зонтиком.