Зелёная фея. Глава 11

«Ты сегодня с работы во сколько?»

«Как обычно?»

«Сегодня пораньше приду»

Как раз пока нет Вики. Она заполнила весь домой собой: запахами чуть отцветших духов, клейкого клубничного блеска, залежавшихся капроновых чулок.

Она – точь-в-точь с фотографии какого-то вечера, где он с кошачьей улыбкой, гладко причесанный и худо выбритый, держит ее талию в очень открытом, очень красном платье. Цвет, впрочем, немного съела фотография, сам вечер – прошедшие восемнадцать лет. Память довольствовалась зыбкими крошками: первый привкус для нее, восемнадцатилетней, приторного шампанского, и как Витя кружил ее весь вечер, деревянно, нескладно, пришлепывая ее смущающиеся лодочки своими лаковыми туфлями и нашептывая вульгарные глупости. Он, возмужавший, с чуть наметившимися жёсткими линиями на лбу и она, пышущая полуподростковым, полуженским очарованием – самая красивая пара той безымянной вечеринки, до странности гармоничная в своей противоположности. То, конечно, глазами других офицеров и их взрослых, душно цветущих жен. Для Леночки всё и так, без оценок, идеально: его так много, так дыханно необходимо, она тает в нем каждый танец, каждый поцелуй. Между их взглядами даже смолкает музыка, отлетает, как расколотые камни, чужие голоса. «Лен, это Никита и Лиля». «Очень приятно». Никого не запомнила. Совсем. Да и какая разница? Он ещё у ресторана пробует узкий, несдвигаемый подол ее платьица, а дома, впервые у него дома…

Да она, Леночка, всё та же. Только ушла белизна узких плеч. И нижняя часть как-о грушевидно расширилась. И ямочки? Где ее ямочки? Она постояла перед зеркалом, но оно было слепо, холодно и рисовало немолодую женщину в маловатом ей платье, из которого неуклюже вываливались крупные треугольные груди. Леночка опустилась на супружескую постель и расплакалась.

Она никогда не оплакивала неуслышанный гул студенческих тусовок. Сине-розовый макияж, подсвечивающий дерзостью юное лицо. Мальчишку, прыщеватого, робкого, тайно подкладывающего каждую неделю ей на парту цветы, который краснел так, что всё не осмеливался заговорить и которого Леночка всё откладывала на потом, как нечто, что однажды сбудется. Пока «однажды» не стало «никогда».

Она не оплакивала тот декретный год, когда все ее одногруппники: торжественная форма, сентиментальные прощания, последняя демонстрация на радость преподавателям скудных талантов – забрали дипломы. Работу – уволилась при переезде. Другую работу. Несостоявшуюся работу. «Вы же понимаете, что мы не можем позволить себе менять сотрудников каждые полгода. А вы можете уехать в любой момент». Себя. Ту себя, что навсегда теперь восемнадцатилетняя, и никогда уже не станет, например, Еленой Владимировной – главным бухгалтером – и которая навсегда мама Вики и жена офицера.

Она оплакивала всё это теперь. N-ное количество лет спустя. Оплакивала похороненную навеки, но еще живую себя.

«За что он со мной так? Разве он мог?»

«Разве я хоть раз давала повод?»

«Нет-нет, это невозможно. Столько лет. Столько счастья».

«Он не мог. Просто не мог. Я бы ни за что не смогла».

Наскоро набросать яркий натюрморт ужина на праздничную белую скатерть, декорировать его упаковкой ароматических свеч, восстановить – секундный взлет ватной палочки, мазок жирноватого карандаша – размытую штормом ее сомнений косметическую маску. Умиротворенная личина счастливой женщины пришлась точно в пору: русско-сериальная, прямиком с «России-один» туповатая жена, наивно ожидающая мужа в давно стылом семейном мирке. Сама себе отвратительна.

Неужели так слепа? Неужели?

«Ерунда всё». Азартно брызнула в вырез свои наполовину пустые Channel – первый их выход из элегантной картонной коробки, что Леночка педантично сохранила, за эти 2 года.

«Я всё спрошу у него, как придет. Как только придет»

Минута. Двадцать. Час. Какой там раньше? Опять задерживается.

Чем завершались их ссоры раньше? Слезами, в спешке собранными сумками, постелью? Откуда-то из первых лет их брака отозвалось забытое предвкушение.

«Задержали. Не ждите. Ложитесь спать. Буду не раньше 12»

«Завтра лечу в Рязань. Минимум на месяц» – на добивку.

Механически, бессознательно выгнать все несостоявшиеся ароматы в открытые окна. Плакать нельзя – скоро вернется Вика.

Та шумно разулась в прихожей около восьми и как-то лихорадочно, без певучего, уведомительного «Мам, я дома!» – нырнула в свою комнату.

– Папа завтра на месяц улетает, – дежурно сообщила Леночка за ужином.

– Ок, – отозвалась та, накладывая себе нарядный «Цезарь».

Витя почти беззвучно усмирил дверной замок после двенадцати. К тому времени любовно жареный стейк перекочевал в холодильник, к «Цезарю» и тарталеткам – праздник что ли какой? Остыл закат в викиной спальне, к стеклянной рамке которого она возбужденно прижимала пылающие щеки. Высохла леночкина подушка – единственный обидный след слабины. Давно они обе уснули, одна – счастливая, с ноющими обветренными губами, другая – изможденная архивом сомнений, вопросов, горьких упреков.

Он лег рядом с ней, и сонное тело вдруг отдало чем-то колдовским и знакомым. Духами? Он когда-то так любил этот запах: искать его в ее целомудренных платьях, деликатных шарфиках, спутанных прическах, языком по ключицам – мягкая шея на миг оказалась под его рукой, но, подумав, он не стал ее будить.