Пятый угол, часть 4

4

Жизнь торопится, бежит... Мелькают за окном вехи, даты и прочие события, она как поезд, только успевай смотреть по сторонам, многое меняется на её пути. Вот только, только были широкие и красочные поля, через время уже другое, за окном её хмурые осенние леса, безлистые на фоне серого неба. Едешь, едешь они заканчиваются, рядом бежит речушка, небольшая, но воды свои исправно несёт, а если вровень с ней едешь по течению, то она набирает силушку, становится полноводной, бурлит и мутнеет. А в водах её отражается солнце заходящее, как жизнь какого-то человека, какая закончилась рано, мелькнёт отражением своим, отразится в водах и закатится за горизонт. Смотришь в окно бегущей жизни и чувствуешь её неукротимый бег. Бежит, бежит она, не останавливается...

Мне стал забываться разговор с Алексеем о «пятом угле», но не скрою, много размышлял на эту тему, трудную, тяжкую, за которой спрятались не одна и не две жизни, а многие, многие... Пытался что-то записать, но труда немалых это стоило, да и оставил на будущее. Знал одно, если мысль засела, значит точить будет, видоизменяться, но росток прорастёт. Какой он будет - жизнь покажет... Тема не для наскока, не зарисовка дальних берегов, что маячат в тумане. Здесь всё должно быть подчинено конкретики и точности. Форма? а форма это вторично, главное содержание. И чтобы от сердца шли слова, что ж буду стараться в будущем...

Тема «...угла» сама нашла продолжение, о котором я и не думал, а получилось вот как...

Как-то летним днём, знойным и вовсе удушливым ко мне заехал товарищ, читателям уже знакомый и позвал меня с собой. Я спросил.

—Далеко ли? — вопрос «куда?» не задавал, «не закудыкивал дорогу», ещё в детстве отучился...

—Увидишь, — последовал краткий ответ, — Просто надо навестить моего знакомого, почему? На месте поймёшь... Здесь рядом...

Мы подъехали к старому дому этажа на два, той ещё дореволюционной постройки из бурого красного кирпича со всевозможными орнаментами по периметру. Зашли в подъезд. Пахнуло затхлостью и сыростью. Даже после жары такая прохлада не обрадовала. Прислушался к себе, идти не хотелось, а повернуть назад не отважился, не стал разочаровывать своего приятеля. Стены подъезда были обшарпаны, местами и вовсе с обвалившейся штукатуркой, расписаны какими-то безвкусными граффити, какие часто можно увидеть на любых маломальских поверхностях. Настоящий бич современных стен, пошлый и неряшливый. Мы поднялись на второй этаж, Алексей постучал громко требовательно, но ответа не последовало. Я усомнился в присутствии, а дома ли хозяин. На что товарищ уверенно сказал.

— Дома, уверен в этом, спит наверное..., — постучал ещё громче.

Послышалось ворчание и откровенные возмущения, посылающие нас далеко. Я был в недоумении, но Алексей ещё громче стукнул в дверь и она отворилась. Первое, что я увидел, был взлохмаченный заспанный человек, злой и даже свирепый, но увидев моего друга, осклабился и мило заулыбался. Тут же юркнул куда-то в сторону и громко проговорил.

— Друже мой, приведу себя в мало малейший вид, сейчас буду.

Мы вошли. В нос ударил, просто наотмашь врезал нам стойкий запах перегара, табака, алкоголя и всех сопутствующих вонизмов. К этим запахам, если можно так выразиться, добавлялись запахи краски и её разбавителя, я хорошо их знаю, есть друзья художники. Теперь я понял, куда меня привёз Алексей... Все стены были завешаны работами живописи, и должен сказать не совсем последнего пошиба. Не было в них сверх гениального на беглый взгляд, чтобы врезалось в память, а довольно талантливые работы. Вперемешку с видами природы, хотя они были в меньшинстве, висели работы абстрактного характера, но не дребедень всякая, а в них угадывался какой-то смысл.

Вспомнились работы абстракционистов, которые когда-то мне довелось увидеть в Питере. Запомнились две работы, автора не запомнил, но они меня впечатлили. Одна называлась «Прерванная нота», вторая «Незавершённый аккорд». Так вот, они меня заставили возле себя остановиться и всмотреться в линии и цвета, красками нанесённые. Художник вольно, размашисто бросал краски на холст и они послушно легли в те линии, какие читались как «прерванная нота». Я пытался усомниться в восприятии, увидеть в этом вербальное действие названия работы на меня, но нет... На холсте художника действительно рвалась в своём высоком полёте нота, в её зените... «Воскреснут звуки - и замрут опять...».[1] Тоже было и с «незавершённым аккордом». Так вот работы, что висели на стенах, были не без мысли, содержательными. Это не знаю как, но чувствовалось. Мною часто воспринимается не умственно, а на каком-то интуитивном уровне, а я люблю живопись, не мазню. Это была она - живопись!.. Многие полотна были приставлены в хаотическом порядке вдоль стен, местами и вовсе сваленные в кучу. Да! здесь торжествовал беспорядок в своём величии...

В ванной что-то полетело, зазвенело, послышалась ругань, на свою неосторожность.

Я стал дальше осматривать комнату. На столе царил, по-другому не скажешь, полный бардак присущий опустившемуся человеку. Недопитое дешёвое вино, какие-то сухари и валялись крошки разных сортов и размеров на столе и полу, смятая бумага упаковок и классикой довершала картину, недоеденная рыба. Готовый натюрморт для художника.

Минут через десять показался хозяин. Ну что можно было сказать? За то короткое время, что он провёл в ванной вряд ли можно «омолодиться». Кое-как расчёсанные волосы, недельная небритость, хорошее некогда лицо смотрело на меня глазами умными, внимательными, но к сожалению помятое частыми запоями и нет-нет, да поглядывающими на недопитую бутылку.

— Друже мой, я совсем тебя не ожидал, — обратился он к товарищу моему, — а я вот видишь бухаю уже с неделю, никак выйти не могу, вроде как и незачем... Продал работёнку одну, так себе несерьёзную, вот и понеслась душа в рай...

— Да не в рай она у тебя несётся, а в самое пекло. Был же у тебя недавно, вроде как остановился, вроде же работать начал... Не могу же я с тобой жить... и водить за ручку. Я за дверь, а ты в гастроном? Вон и пойло у тебя препакостное, а впрочем какая разница какое оно...

Алексей представил меня своему другу, я пожал руку. Рука шершавая с мозолями, крепкая. Ещё подумалось, что рука такая должна принадлежать человеку волевому, но не такому, что предстал предо мною.

— Вы простите, но внутри горит всё, я приму на душу, мигом...

Налил из бутылки остаток в стакан, с торопливостью опрокинул в себя, зажмурился, скривился и непонятно было, от удовольствия или от омерзения, скорее от двух одновременно. После этого произошёл резкий поворот к напускному веселью и словоохотливости. Она была запертая внутри, а теперь перед свежим человеком стала выпирать наружу.

— А вам какие больше работы по душе? Вот эти ранние, это начало моего баловства, всё нас учили натуре, правильности, а меня воротило на абстракционизм, на кубизм, знаете это течение? — я кивнул головой, — так вот кубизм быстро отошёл от меня, мне больше ложится абстрактный экспрессионизм, там мысль ложится как ей вздумается, бросил мазок и вот тебе и мысль улеглась. А это сейчас в большом интересе у любителей живописи. Такие полотна и берут с охотой.

Я не был великим знатоком абстрактной живописи, если у меня возникало что-то внутри, какой-то отклик, я проникался и было такое редко, большей частью я руководствовался словами Святослава Рериха, который на вопрос, а вам нравится такая живопись? он ответил примерно так, что если бы то, что изображают абстракционисты вдруг ожило, то каково было нам живущим людям среди такого хаоса жить.

Это вольными словами я и выдал своему новому знакомому.

— По мне, так это хаос мыслей и никакой, убей меня! гармонии я не нахожу, но..., должен признаться, что за редким исключением есть работы ассоциативного плана, которые я не могу отвергнуть. Имеются такие и среди ваших плотен. Я показал какие...

Он обрадовался, хотел тут же, я так думаю, ввергнуться в поток красноречия о великом значении ассоциативной живописи, но его прервал Алексей и отвел в сторону. Были у них свои секреты, да мне признаться было это на руку, не люблю излишнюю говорливость, напитанную опохмелятором.

Я продолжил осматривать работы его, остановился на вещи, на которую было непросто смотреть, она вызывала тревогу. Помню, на первый взгляд хаосе линий и цвета, проглядывались множество написанных углов, причём неявно, но они проступали и было неприятное ощущение, словно вонзались в меня своими острыми краями. Наверное и было так задумано. Это были они, «пятые...», колкие и безысходные. Я отвернулся к другим работам, но эта запала в меня. Долго ещё впоследствии, я чувствовал её воздействие, и работу углов, их остриё. Думаю, что писалась она после разговоров с Алексеем. Чувствовалось, что автор вложил в неё всё своё видение своего недуга. Это было талантливо, сильно размашисто и по цвету каким-то образом соответствовала той проблеме, какая вселилась в художника. Он изобразил углы, которые не мог никак из себя выкорчевать, они навечно остались на полотне и в нём.

Когда они вернулись, я уходя сказал, чтобы больше писал природу, солнце, рассветы, закаты, они своими красками могут сгладить углы, которые он изобразил на другом своём полотне. Он понял о чём я и грустно ответил.

— А вот вы о чём, а не пишется, не могу себя заставить, не могу краску нужную подобрать, выбрать тона соответствующие... Что-то во мне умерло, а раньше вон видите краски сияли, в них жизнь была, она била ключом, а теперь..., теперь...

И не закончил мысль, погрустнел, похмелье заканчивало своё действие, возвращалась действительность, а была она мрачной, безысходной. Посмотрел на меня теми глазами, какими смотрят, как на последнюю надежду, мол «спаси меня!». Это было видно, чувствовалось. Пожал мне руку и попросил напоследок придти к нему ещё, он будет в полном порядке... Я пообещал... Вскоре попробовал выполнить обещание, зашёл к нему, вернее попытался, да дверь мне никто не открыл, а я не решился громко, как мой друг тарабанить в неё. Больше я его не видел. Свои дела, проблемы, которые насыпаются ворохом ежедневно отодвинули на далёкий план мысль о повторе посетить художника. А о нём мой товарищ напомнил, спустя незначительное время.

Мы сидели за своим традиционным ритуалом и пили кофе. Товарищ был уж совсем каким-то задумчивым и слабо реагировал на всё вокруг, не как обычно. Я спросил его, в чём дело, есть причина?

Он улыбнулся грустно, глаза его тёмные от природы, куда-то совсем провалились, заглядывали в невообразимое далёко, вот оттуда он и посмотрел на меня.

— Помнишь, мы были у художника, ну что писал на абстрактные темы, тебе они ещё показались стоящими, не без таланта и смысла. Так вот нет его уже, скатился окончательно. И как я его не старался удержать, нет! Не смог. Последнее время видимо чувствовал близкую кончину, всё плакал, нет, не жаловался, а словно оплакивал свою вот так загубленную жизнь. Тяжело было глядеть на это, у самого плакало, я тоже понимал – конец близок. Говорил мне: «Алексей, друже мой, я ведь не выползу, нет у меня этой самой воли что ли... Тянет и тянет вниз, а наклонная всё круче». И такая в глазах его была тоска, понимаешь, тоска, что не плакать с ним я не мог. Понимаешь, я плакал вместе с ним, упрашивал, чтобы хоть как-то поднапрягся, где-то отыскал силёнки сопротивления... А их уже не было... Я ему показывал на его работы, чтобы он в творчество уходил с головой. Он мотал головой и рыдал, со всхлипом, тяжело... Рядом с ним находится последнее время было равно выжатому лимону.

Алексей смахнул набежавшую слезу и продолжил говорить, медленно, голосом не свойственным ему, глухим, со слезами...

— Знаешь, я любил его, как человека, многое нас связывало по жизни. Он был добрейшей души человек, человечище... Но как и многих талантливых людей, всякая нечисть тащит на дно, а потом он уже сам туда стремится. Знаешь как это случается у художников, доходит он до момента, когда работы признаются, покупаются, поселяются в кармане деньги, срабатывает чувство вольности, всё могу и весь мир скоро будет у ног. Заводятся дружки-собутыльники, ох! я их хорошо знаю, природу ихнюю худую, а как к беде кто движется, то сразу в кусты, или сматываются, если зачуют, что деньги заканчиваются... Так постепенно скатился он к разводу с женой, а это то, что для мужика самое гибельное. В одиночестве стал ещё больше заливать за шиворот, ну и залился «по немогу»... Это тот случай, когда я ему своим примером показывал, что можно вылезти, сколько раз говорил, что всё возможно, просто сначала пожелай в мыслях прекратить пить, захоти!.., а потом всё остальное. Говорил, что хотел, но не помогает, а других сопутствующим желанию вещам видимо не придавал значения. А ладно... Что теперь, нет его... Остался холмик насыпной над жизнью друга и венки, да дешёвые над могилой речи... Мол безвременно ушёл талант и прочее неподобие. Невыносимо жаль его, всё говорил мне «друже мой»... И как здесь не нажраться, как сдержаться?.. Признаюсь, что были моменты, когда захотелось так хлобыстнуть стаканчик крепенького, аж в глазах мутнело, но знаю, это он, что сидит на левом плече. Это его проделки, нашёптывающие... Только поведёшься, он возрадуется... Не дождётся!..

* * *

После этого с Алексеем разговора я заставил себя сесть и подойти к теме «Пятого угла» серьёзно. Достал обрывки своих записей, впечатлений и воспоминаний, что сразу заносил после разговоров с Алексеем, покопался в памяти, где это было и как это было, какие это были слова. Трудно спустя время в точности выводить слова и речи, но это и не надо, надо в точности воспроизвести смысл и содержание, что вкладывает рассказчик, в этом проблема. Постепенно, не сразу, стал вырисовываться рассказ, не с захватывающимся сюжетом, а трудный, трагичный, за полем которого стояли не одна человеческая жизнь, а печальная участь многих, кто свою жизнь отравил, а потом и загубил. Немногим людям, что смогли себя вытащить, взять в оборот и выскочить из трясины, благодаря таким, как Алексей, кто не побоялся обозначить в себе проблему, которую теперь и озвучиваю. Им, кто приложил все усилия, кто напрягся до накала, кто победил себя, свою страсть и посвящаю свой рассказ.


-------------------------------------------------
[1] Строки из стихотворения Фета Афанасия Афанасьевича