Blue-52 Мне чего-то не хватает

I
В первые месяцы работы в RateMax можно было услышать, как некоторые сотрудники коверкали название компании, превращая его в «вермахт». Эту шутку в обиход пустил один из моих коллег, Альберт. Что забавно, сам он сказал так всего единожды, а вот другие сотрудники — в частности, Марк, Кирилл и Костя — эту шутку повторяли настолько часто, что про действительное название, как кажется, совсем позабыли. Впрочем, продлилось это не так уж долго: директор Хетаг Оскарович, однажды услышав про «вермахт», созвал весь отдел и устроил любопытное представление.
— Это смешная шутка, правда. Очень смешная. Тот, кто ее придумал, просто молодец, — говорил он, однако лицо его при этом ничего похожего на веселье не выражало. — Но мне вот кажется, что можно ее как-нибудь дополнить, чтобы стало еще смешнее, и по такому случаю возникает вопрос: если RateMax — это «вермахт», то кем является директор компании?
Тишина. Мы и пискнуть не рисковали, только переглядывались.
— Ну, понятно, — хмыкнул он. — Видимо, у вас не хватает чувства юмора, чтобы дошутить эту шутку. А раз уж я нанял клоунов и скоморохов, то наверняка надеялся, что они будут меня развлекать, вы так не считаете? Что же, надежд они не оправдали. Марк, Кирилл. Константин, вы тоже. По собственному?
Сказал он это так буднично, словно предлагал им кофе. Думаю, директор в тот день засыпал с примерно такими мыслями: «Ох, все-таки круто я их уделал…»
Отработав две последние недели, шутники ушли окончательно. И все бы ничего, но я нахожу в этой ситуации некоторую странность: ведь Альберт, придумавший «вермахт», каким-то образом остался нетронутым, хотя я могу поклясться, что Хетаг Оскарович глядел именно на него, когда произносил монолог про скоморохов. Как так получилось, для меня до сих пор остается загадкой.
Ко всему, что касалось RateMax, директор относился максимально серьезно. Компания для директора имела настолько огромное значение, что на ее пятый день рождения он не поскупился и закатил сказочный праздник: снял здоровенный двухэтажный ресторан в центре Москвы и пригласил буквально всех, кого только можно было, включая родственников и друзей сотрудников. Конечно, бабушек и мам никто с собой звать не стал, но вот близких друзей — еще как. Я, например, привел свою девушку Аню. Еще там был Антон — мой лучший друг еще со школьных времен, но он и так был приглашен, ведь тоже работал в RateMax.
Надо сказать, корпоратив вышел весьма странным: каждый привел хотя бы пару друзей, — а в большинстве случаев и того больше, — и знакомые лица появлялись не так уж часто, отчего создалось впечатление, будто я попал не на юбилей компании, в которой проработал больше четырех лет, а на случайный праздник незнакомых мне людей. Но, как сказал Игорь, — наш менеджер по персоналу, — лучше уж так, чем час за часом выслушивать речи Хетага Оскаровича о великом вертикальном пути в душном исключительно рабочем кругу. Хотя слушать директора некоторое время все же пришлось:
— Я вам хочу честно признаться, — говорил он, стоя по центру второго этажа, где скопилась основная масса народа. — Когда я пять лет назад основал эту компанию вместе со своим дорогим товарищем Васей Долгоруковым, я и представить не мог, что мы добьемся такого оглушительного успеха в столь короткие сроки. Конечно, я сильно желал подобного, но это казалось лишь мечтами… Пять лет! Всего пять лет — и мы стоим здесь, все вместе, на подходе к вершине… Да, кстати, про оглушительное: сделайте музыку потише, а? Я ведь говорить пытаюсь! — Музыка поутихла. — Спасибо. Так вот… В который раз я доказал сам себе, что мечты — вещь вполне достижимая.
Многие люди в его речь явно не вслушивались, хотя старательно делали вид: задумчиво кивали, когда улавливали, что тон и темп подачи изменился, поджимали губы, как многие делают, попробовав хорошего вина, или смеялись, когда директор отпускал формальную шутку для того, чтобы разбавить официальность речи. Но я-то все видел.
Например, по лицу Игоря прямо-таки читалось, что он пытается определить, чьего производства коньяк, которым был наполнен его бокал. Он делал глоток, зажевывал сначала нижнюю губу, потом верхнюю, после чего стрелял глазами куда-то вверх, сосредоточенно думая. Я знал, что он большой любитель выпить что-нибудь дорогое, и то, что коньяк принесли не в бутылках с этикетками производителя, а в прозрачных графинах, для него наверняка являлось целой трагедией.
Или молчаливый и вечно безучастный Олег Игоревич, которого по-простому называли Иг-рич, — этот весь пребывал в себе. Когда убавили музыку, он вздрогнул и стал озабоченно озираться, как будто не понимая, что вообще происходит, а теперь стоял и с отсутствующим видом пялился куда-то чуть выше головы Хетага Оскаровича. Не знаю, что он там разглядывал — белого цвета потолок, что ли… Он вообще был личностью довольно закрытой: никогда не вступал в разговор не по делу, не рассказывал о личном, во время обеденного перерыва уходил в кофейню, которая находилась в полутора километрах от офиса и куда никто из наших не совался. За все годы, что мы работали вместе, я так и не смог понять, дурак ли он, интроверт, социофоб — или вообще все вместе.
А Василиса? Или, как ее часто называли, куколка Василиса. Она, кажется, ни на секунду не переставала думать о том, как выглядит. Губки поджаты, реснички, словно матовые шторки, чуть приспущены, грудь выпячена, плечи расправлены… Чтобы так стоять, явно нужна сосредоточенность — даже не знаю, остается ли в ее кукольной русой головушке место для чего-нибудь другого.
И если даже не все сотрудники RateMax не слушали директора, то что уж говорить про людей, которые к компании имели отношение абсолютно посредственное. Эти, конечно, занимались своими делами: пили, ели и преспокойно разговаривали, хоть и тихонько, чтобы не демонстрировать чересчур много неуважения. А ведь их было чуть ли не больше, чем сотрудников!
Я, понятное дело, тоже отвлекался, например, на подобные размышления, но все-таки старался вникать в слова директора. RateMax ведь — его детище, любимое им так, как некоторые собственных матерей не любят, и мне было интересно узнать, что происходит у него в голове в столь важный день (особенно если учесть, что он немного выпил и стал вести себя чуть более раскованно, чем обычно).
— Когда я говорю, что дорожу всеми вами, — продолжал он, — я нисколько не лукавлю. Я люблю нашу компанию, а вы ее часть. Все вы — мои дорогие детишки. Да-да, так и есть. Мы семья, а ради семьи я на все готов, так и знайте. Меня так воспитали, и это из меня никакими клещами не вытащишь. Даже если этими клещами будет орудовать, прости господи, врач-проктолог.
Народ захохотал.
Внешность у директора была запоминающейся: невысокий, широкоплечий, с покрытой сединами бородой, карими постоянно улыбающимися глазами и аккуратными, но все же довольно густыми черными бровями. Как-то он рассказывал, что его знакомые кавказцы предъявили ему за походы к косметологу и за выщипывание бровей — это якобы не по-мужски.
— Я им ответил, что не по-мужски в их возрасте мечтать о всяком бреде и сидеть на жопе ровно, когда общество хотя бы ради собственных детей надо улучшать, — говорил директор. — Не знаю, правда, о чем они там мечтали и на чем сидели, но сказал я это так убедительно, что стыдно им стало невероятно.
Хотя на работе в трудные дни мат слышался через каждые пять-десять секунд, я не припомню, чтобы он хоть раз использовал выражение грубее, чем уже озвученная «жопа», да и в его случае это было бы совершенно необязательно — его взгляд в моменты гнева был страшнее любого, даже самого ужасного слова, я вас уверяю.
Следует еще добавить, что в день рождения RateMax директор выглядел даже лучше, чем обычно: надел черный вельветовый костюм, бордовую рубашку и кожаные блестящие туфли, а довольно длинные волосы заплел в косу. К своему виду от всегда относился скрупулезно — без этого никак, когда владеешь такой крупной компанией и вынужден лично встречаться с партнерами и инвесторами, которые вряд ли захотят вверить свои деньги человеку, выглядящему как бездомный.
— Ты совсем не пьешь, — отвлекла меня от мыслей Аня.
Я уже долго держал в руке бокал с вином, который взял со стола, как только пришел, и за это время он опустел лишь наполовину.
— Не идет как-то.
— Все в порядке?
— М-м… да, все окей.
— Если что, Денис, я готова уйти пораньше. Если тебе тут не нравится… Мне и самой подобные мероприятия как-то не очень… Слишком шумно, слишком много людей… Я пойму, если ты захочешь уйти, в общем.
Она, как всегда, хотела спать. Еще бы! Она ведь работала медсестрой в городской больнице и нормально отоспаться могла только на выходных, а тут один из них пришлось тратить на корпоратив. Было очевидно, что она сама хочет уйти, но пытается сделать так, чтобы инициатором ухода стал я.
Оттого что я разгадал ее, мне вдруг сделалось весело. Я бросил на Аню быстрый насмешливый взгляд, такой заметный, словно хотел, чтобы кто-то, кроме самой Ани, узнал, что я раскрыл ее тайный замысел. Конечно, никто на это не обратил внимания — а даже если и обратил, то был не в состоянии понять, что случилось.
— Пока рановато уходить, — сказал я.
— Конечно, да. Но ты меня понял, если что…
— Естественно… Ты как? Выглядишь уставшей.
Аня только хмыкнула.
В Анином вечно утомленном виде присутствовала какая-то крохотная, едва уловимая искра. Ее отражение блистало то в теплых зеленых глазах, то в полных губах, то в длинных каштановых волосах. Замечая ее, я словно бы становился очарованным мотыльком, всеми силами пытающимся эту искру поймать хотя бы взглядом.
Помню, когда мы только начали встречаться, а искра была почти незаметной, меня жутко раздражала Анина неряшливость, которая проявлялась практически во всем: в том, как она неаккуратно раскидывала вещи по квартире, как оставляла не задвинутыми дверцы шкафов, незакрытой зубную пасту или включенным телевизор, когда уходила, и как брала чашку жирной рукой во время еды, а потом забывала ее мыть; даже в ее манере говорить, в жестах, взглядах чувствовалась какая-то небрежность. Но через некоторое время я привык к этой ее черте, и она мне даже понравилась, — мне показалось, что она ее оживляет. С такой внешностью, как у нее, Аня легко могла сойти за куколку, как Василиса, но синяки под глазами, выпавшие из резинки непослушные волосы и обломанные, давно не крашеные ногти, кажется, делали ее настоящей.
— Но все равно хорошо, — добавил я к последней сказанной фразе, и тут же подумал, что прошло слишком много времени, чтобы Аня их связала. Так и произошло:
— Чего? — вскинула она брови.
— Выглядишь, говорю, все равно хорошо.
— А-а… Спасибо. — Она тепло улыбнулась.
— …Но на этом наши цели не заканчиваются! — не унимался директор. — Как бы быстро ты ни рос, до неба все равно тянуться далеко и долго. Поэтому надо работать дальше, друзья.
То, что он говорил перед последней частью речи, от меня ускользнуло, и мне сделалось чуточку стыдно: я ведь столько думал о том, какое неуважение к директору проявляют невнимательные люди вокруг, а в итоге сам все пропустил.
— Теперь я хочу передать слово Василию Константиновичу. Ну, Вася, прошу.
Вперед вышел длинный и худощавый мужчина. Лицо у него было вытянутое и совершенно лишенное волос, глаза большими, которыми он безостановочно водил из стороны в сторону, будто отслеживал движение невидимой для остальных мухи, а губы тонкими — из-под них еще выступали крупные, как у лошади, передние зубы. Одет Вася Долгоруков был в серый костюм, такой прямой и неказистый, что в нем он казался еще более длинным и худым.
— Здрасте, — произнес он неловко улыбаясь.
Как только Хетаг Оскарович передал ему микрофон, народ совсем расслабился и перестал делать вид, будто слушает. Игорь, который менеджер по персоналу, подошел к нам с Аней.
— Денис, здарова! — воскликнул он.
— Как сам, Игорь?
— Да нормально. Че, Хетаг пса с цепи спустил наконец-то? Вроде не орет, говорит тихо, а слюной все равно брызжет.
— У него с челюстью проблемы, я слышал, — вклинился в разговор еще один коллега — Стас. — В детстве сломал, упав на лестнице, а теперь она до конца никак не закрывается.
— В это верится, ха-ха! — оценил сказанное Игорь, тут же посерьезнел и приподнял наполненный бокал. — Никто не в курсе, что это за коньячина? Такая прелесть, сука, а я в душе не чаю…
— Потом спроси у директора просто, — посоветовал я. — Он же сам все напитки выбирал, должен знать.
— А ты думаешь, я потом об этом вспомню? Да я остановиться не могу! Сейчас в одно рыло весь этот коньяк вылакаю, меня потом откачивать три дня будут.
— А если сейчас узнаешь название, то запомнишь, что ли?
Он на пару секунд призадумался.
— И то верно…
— …Работать, работать и еще раз работать!.. — подытожил Вася Долгоруков. Его речь была несоизмеримо короче той, которую произнес директор, а хлопки, раздавшиеся после ее завершения, значительно более вялыми.
— Ну, на этом официальную часть мы закончили, — сказал Хетаг Оскарович, забрав микрофон. — Надеюсь, не сильно вас утомили, но так уж душа требовала, мои дорогие.
Снова люди стали аплодировать, мы с Аней и Игорем были в их числе.
— Спасибо, спасибо, — разулыбался директор, после чего потребовал: — Ну-ка музыку теперь погромче!
Звук музыки усилился. Играла какая-то известная попса, магическим образом оказывающая зажигательное воздействие на людей за тридцать пять. Молчаливый Иг-рич снова вздрогнул и поспешил убраться к стене, опасаясь оказаться втянутым в танцы. И не напрасно: как только основной свет стал мягче, а агрессивные разноцветные прожектора заработали во всю мощь, люди с ходу попрыгали в центр зала и принялись плясать. Мы с Аней, глядя на этих танцоров, посмеялись, и я пошутил, что многочисленные видео с корпоратива, которые рано или поздно появятся в сети, по трезвяку лучше не смотреть. Игорь затерялся в толпе, и мы с Аней остались вдвоем — но ненадолго.
— Какой красавец тут у нас! — послышался голос в стороне. Повернувшись, я увидел директора и пожал протянутую крепкую руку. — Ну, как ты?
— В порядке, Хетаг Оскарович. Прекрасная речь! Но вам бы кричать поменьше… а то потом опять на работе сипеть будете.
— Ай, да какой там… Голос все равно сорвется — не сегодня так завтра. С вами его как сберечь, э!.. Денис, ты давай познакомь меня со своей леди, не стой истуканом.
— А, это Аня. Милая, добрая… Ну, и так далее.
— Очень приятно, — улыбнулась Аня директору и вместе с тем успела окинуть меня смеющимся взглядом, в котором я заметил мерцание искр.
— А мне-то как приятно! — воскликнул директор, а потом перевел взгляд на меня. — Аня, он вас явно не достоин…
— Хетаг Оскарович!.. — засмеялся я. — Что ж вы сразу с козырей заходите…
— А меня так научили — даже самый лучший кавалер хоть сколько-нибудь приличной дамы недостоин. А такой — уж тем более… — Я как-то не понял, он имел в виду «такой дамы» или «такой кавалер», но уязвляться на всякий случай не стал. — Да и вообще: что мне еще остается, если у меня одни только козыри? — И он с широкой улыбкой похлопал себя по рукаву пиджака. — Надеюсь, вам тут все нравится.
— Конечно. Все отлично.
— Еще бы!.. Не хочу хвастаться, но… Да я на свадьбу меньше потратил! Но пять лет… Нет, тут все должно быть идеально. Кто бы мог подумать, а, Денис? Когда ты с нами начинал, ты точно не мог знать, что пришел в настолько перспективную компанию. И смотрю вот я на тебя сейчас и понимаю, как сильно ты вырос вместе с нами. За таким, конечно, бесценно наблюдать. Да… — Он на секунду задумался, затем повторил: — Тут все должно быть идеально.
— Все так и есть, — сказала Аня. — Нам очень нравится.
— Надеюсь, — слишком уж серьезно ответил директор и благодарно кивнул.
Алик однажды сказал, что я смотрю на директора так, словно я рос без отца, а теперь нашел его фигуру в Хетаге Оскаровиче. Это, конечно, сильное утрирование. Вернее было бы сказать, что я отношусь к директору с неимоверным интересом.
Во-первых, меня удивляло его отношение к работе. О личной жизни он нечасто распространялся, но мне кажется, что детей у него нет — в ином случае он бы просто разорвался между ними и компанией. И этот его трепет касательно RateMax — я его не понимаю. С одной стороны, это вызывает во мне уважение, с другой — недоумение, так как для меня самого компания никогда не была чем-то большим, нежели просто средством заработка. Понятно, что для директора все по-другому, и RateMax — дело всей его жизни, но в том-то и суть, что для меня такая работа чем-то подобным стать вряд ли способна.
Во-вторых, меня интриговали его взгляды на жизнь. Хотя говорил он почти всегда с серьезным лицом, мне зачастую казалось, будто он лукавит. Ладно, может, не лукавит, а просто не открывается до конца. Когда я глядел на него, у меня возникало ощущение, что он вовсе не такой, каким предстает перед нами — сотрудниками RateMax. Все это вызвало во мне чувство по отношению к директору, схожее с любопытством механика, копающегося в новой, ранее не попадавшейся ему машине.
Наш с Хетагом Оскаровичем разговор, к сожалению, долго не продлился: буквально через пару минут непонятно откуда рядом появилась незнакомая мне женщина и умыкнула директора, чтобы тот принял участие в каких-то конкурсах. Она и меня пыталась вытащить, но я отмазался: сказал, что подойду попозже, и приподнял бокал, намекнув, что недостаточно выпил. Впрочем, она меня не поняла и, покачав головой, сказала:
— Нет, мне пока хватит, спасибо.
Как только они с директором удалились, Аня толкнула меня в плечо и указала в сторону — туда, где тянулись длинные столы, заваленные едой и выпивкой. Там в одиночестве сидел мой лучший друг Антон, а перед ним стоял полупустой графин с водкой.
— Опять пьет, — цокнул я, и мы направились к нему.
Увидав нас, Антон чуть просветлел, но все же остался напряженным и дерганным. Последние четыре месяца он выглядел так, словно сидел на тяжелой наркоте, хотя вряд ли в жизни пробовал что-то серьезнее феназепама, который принимал по назначению врача из-за проблем со сном. Видеть его таким было крайне непривычно, ведь раньше он казался самым энергичным и беззаботным на свете.
— Как сам? — спросил я его, усевшись рядом. Аня устроилась по мою правую руку.
— Вот так!.. — И он выпил рюмку. — Я, сука, устал…
— Понимаю.
— Да хрена ты понимаешь!.. Вот когда свой появится, тогда и… Мне уже весь остаток мозга выели. Короче, маман хочет, чтобы назвали Валентиной. Так бабушку звали, она пару лет назад умерла. Маман все никак отойти не может, вот и… А Вика — ну ни в какую. Не хочет она Валю. Не хочет — и все! Причем друг с другом они по этому поводу вообще не разговаривают. Все, блин, через меня летит.
Мне хотелось как-то его поддержать, и я пару секунд молча думал, что сделать: по-братски хлопнуть его по плечу, понимающе закивать или сказать какую-нибудь фразу, которая даст Антону понять мои сопереживания. Но хлопать по плечу, как мне показалось, совсем неуместно, кивать тоже — он ведь только что сказал фразу «да хрена ты понимаешь», — а слова поддержки в голове как-то не возникали, поэтому я решил задать вопрос, который сместит акцент на него самого, чтобы он смог более обстоятельно поделиться чувствами.
— А тебе самому-то имя Валя как?
— Мне? — Он как будто удивился. — Да никак. Имя и имя. Это что, в сущности, такое? Обычный знак номерной, не? Я вот Антон. И что? Что я по этому поводу ощущаю? Да ни хрена! Ай, ладно… — Он выпил еще. — Ты сам-то как?
— Аня на втором месяце беременности.
— Чего?! — разинул рот Антон. — А че ты раньше молчал-то?!
Аня молча толкнула меня локтем в бок, и я разулыбался.
— Да шучу, шучу. Просто думал, тебе будет приятно не одному в этой лодке сидеть.
— Угу… А я реально обрадовался. Думал, хорошо, хоть с кем-то разделю свою… эм-м… радость.
Он сказал это так неуверенно, что мы с Аней засмеялись.
— Но вообще-то ты и так можешь разделить свою «эм-м… радость», — сказал я. — Ну, или переживания. Мы с тобой не просто так друзья ведь.
— Ну да, могу… наверное. Или нет. Тут не объяснишь. Да и это, братан, абсолютно индивидуальный, сука, опыт. Я вообще не помню, чтобы кто-то реагировал так, как я. Я, блин, с ума схожу! Настолько, что… Ты прикинь — ребенок! А я — батек!.. Да хуже меня отца на свете нет! Я иногда думаю вот что: может, лучше будет, если Вика одна дочь воспитывать будет…
— Антон, — прервала его Аня. — Я ведь твои мысли Вике передам.
— Ну, говори! — усмехнулся он. — Мне-то что? У нее, во-первых, чувство юмора есть, в отличие от тебя. А во-вторых, она со мной, скорее всего, согласится.
— Да чего ты чушь несешь-то? — махнула Аня рукой. — Постараешься — и будешь хорошим отцом.
— А есть курсы какие-нибудь, на которых этому учат?
— Учат быть отцом?
— Нет, блин, стараться. А то я и этого не умею.
— Может, тебе легче станет, когда она родится, — предположил я.
— Может, и так. Приму свою судьбу окончательно. Или наоборот — скопычусь. А ты че не пьешь?
Я пожал плечами.
— Дожили, — покачал он головой. — Он уже пить не хочет. Тридцатка — страшный возраст. А дальше только страшнее будет. Умереть бы молодым… Хотя и до восьмидесяти дожить, сука, хочется… Ты вообще думаешь об этом?
— О смерти?
— О том, что мы стареем.
— Думаю, естественно.
— И тебя это не пугает?
Аня тоже стала смотреть на меня, желая услышать ответ.
— Пугает, конечно, — сказал я. — Стареть никому не хочется.
— Ну да. Альцгеймеры всякие, деменции и прочие сложные названия… Еще и под себя ходить от недержания. Да ну на хрен!
— Я даже не об этом. За старостью же смерть.
— Лучше смерть, чем под себя ходить!..
— Не знаю, не знаю, — возразил я. — Вот умрешь ты… Там ведь ни Вики, ни Вали не будет. Даже тебя самого не будет. Это уже какая-то ультимативная стадия одиночества.
— Ну да… — Он хмыкнул, затем озадаченно почесал затылок и поинтересовался: — А че за Валя?
— Дочь твоя, Антон.
— А-а… Да еще хрен знает, Валя или кто…
Мы снова стали смеяться, и мне показалось, что смех Антона какой-то натужный, так как он после его окончания он еще секунд десять держал ненатуральную улыбку и будто бы не знал, когда настанет время ее наконец убрать.
Я вдруг вспомнил его фразу «да хрена ты понимаешь!», мне стало как-то обидно, что я не могу его понять, и я задумчиво протянул:
— Знаете… Если бы я мог, я бы вас обоих прямо сейчас скушал.
Антон и Аня посмотрели на меня с недоумением. Я понял, что фраза прозвучала совсем странно, и поспешил добавить:
— Тогда мы могли бы понять любые переживания друг друга, так? — сказал я и взглянул на них, чего-то ожидая. Наверное, я надеялся, что они поинтересуются, почему это я решил сболтнуть такую странную штуку, и тогда я бы постарался объяснить как мог. Но даже в собственной фантазии я не представлял, что они поймут — не потому, что я какой-то особенной, или они глупые, или я испытываю такие эмоции, для которых другие недостаточно эмпатичны, нет; просто сама мысль была такой абстрактной, что я не представлял, как превратить ее в слова. А еще иногда бывает ведь так неловко делиться чем-то, что тебя заботит, то ли оттого, что кажется, будто мысль не стоит чужих переживаний, то ли оттого, что форма, в которой ты ее озвучил, кажется какой-то глупой… Даже вот эта моя фраза: «если бы я мог, я бы вас обоих прямо сейчас скушал» — это ведь действительно какой-то бред. Но буквально в одно мгновение перед тем, как я ее произнес, она казалась мне такой подходящей метафорой… И я даже специально утрировал ее: сделал еще более неказистой, добавил пару дурачливых интонаций, когда произносил, потому что в таком виде от нее гораздо легче отмазаться, скорчив рожу или выдавив из себя смешок, будто бы все это было неудачной шуткой, — так я и поступил.
— Ты ведь даже бокал не допил, — удивилась Аня.
— Все-таки постарел… — хмыкнул Антон и опустошил очередную рюмку. — Ух-х-фх… Так, Денис. Я забыл сказать, что тебя искал этот… как его… Альберт.
— Алик?
— Да-да. А какой еще? Много Альбертов знаешь, что ли?
— Эйнштейн, Камю…
— Ну да, сука, Эйнштейн тебя искал!
— Камю не Альберт, а Альбер, — вставила Аня.
— Да мне пофиг, — пожал я плечами. — Ему что надо?
— Эйнштейну? Этому давно ничего не надо.
— Алику чего надо?
— Понятия не имею. Но сказал, что что-то срочное и важное. Он вроде как на первый этаж пошел тебя искать.
Мы посидели еще немного, и я, решив ненадолго оставить Аню с Антоном, положил бокал с вином на стол, встал и собирался отправиться на поиски Алика, но далеко уйти не успел — у лестницы на первом этаже меня перехватил изрядно выпивший Вася Долгоруков.
— Денис, вы… Как вам речь? — спросил он первым же делом, как обычно источая неловкость и сомнения.
— Мне понравилось, Василий Константинович. — Следовало подтвердить, что я его слушал (хоть это и не было до конца правдой), и я припомнил один из фрагментов его речи, на который-таки обратил внимание. — Но, знаете, анекдот показался все-таки лишним…
— Да, наверное… — поморщился он. — Но надо ведь было что-то такое… Ну, посмешить народ там, в общем, или… Но я рад, что вам понравилось!
Произошла заминка. Вася Долгоруков опустил взгляд, шмыгнул носом, потеребил воротник рубашки. Я почувствовал, что разговор нужно как-то развить.
— Очень важный для вас день, но держитесь вы хорошо.
— Да, день важный… — согласился он неуверенно. — Кхм… Но вот речь мне произносить, если честно, не особо хотелось. Это все Хетаг со своим командным духом и так далее… А вышло неплохо, говорите?
— Да, вполне.
— Хорошо! Спасибо… Вы знаете… Есть в вас что-то такое… Спасибо, что слушаете старика… Вы отличный парень, Денис!
— Спасибо, Василий Константинович, — произнес я, чуть не засмеявшись — такую сторону Васи Долгорукова мне еще видеть не приходилось. — Вы ведь не особо-то и старый, нет?
— Это как посмотреть… Вот я в зеркало смотрю и думаю, кхм-кхм-кхм… Думаю, что старый…
— А выпили вы много?
— Не-ет, что вы! Всего-то… Не-е-ет, немного. Вы производите впечатление такое, Денис… Хочется вам что-нибудь рассказать! Можно откровенно? Я, в общем… чувствую себя второсортным. Иногда. Вы не подумайте… Я себя таким вовсе не считаю. Просто чувствую. Иногда…
— Василий Константинович…
— Нет-нет-нет!.. Не говорите ничего!.. — Он раскраснелся. — Я слишком много выпил… Наверное, выгляжу сейчас таким жалким, да?..
До этих слов я действительно был готов пожалеть его, но теперь, когда он сам подтвердил свою жалость, это желание пропало. Кажется, ему тогда очень хотелось этой жалости, а мне всегда думалось, что подобное поощрять нельзя. Не подумайте, я умею сочувствовать, но не тем, кто требует этого слишком навязчиво. Были бы мы ближе, я бы сказал все начистоту, но тут… Пришлось как-то выпутываться.
— Так вы из-за чего себя таким чувствуете? — спросил я, не дав никаких комментариев его словам.
— Да хотя бы вот эта компания… Мы ее вместе с Хетагом создавали, но… Где сейчас он, а где я, да? — Он показал неказистую улыбку.
«Интересно, — подумал я, — это алкоголь раскрыл в нем такую черту или он всегда так завидовал директору?»
— Нет, вы не подумайте, Денис… Я Хетага уважаю, даже люблю…
Он сказал это «люблю» с такой интонацией… знаете, с акцентом на последний слог, будто за ним должно что-то последовать, — например, слово «НО», — поэтому я все ждал, пока он продолжит, однако он промолчал, и мне подумалось, что я просто неправильно расслышал.
Разговор этот мне неслабо надоел, и я, взглянув за спину Васи Долгорукова, с радостью нашел от него спасение.
— А вот и директор, кстати, — кивнул я.
Вася Долгоруков развернулся и увидел за собой Хетага Оскаровича, который с довольным видом нес в руках синюю плюшевую игрушку, похожую то ли на дракона, то ли на динозавра. Видимо, он выиграл ее в одном из конкурсов.
— Чего болтаем?! — воскликнул он, глядя на нас с задором.
Вася Долгоруков бросил мне быстрый взгляд, и я разгадал в нем просьбу о сказанном минуту назад не распространяться.
— Анекдоты вспоминаем, — сказал я.
— О! — обрадовался директор. — Это я люблю. Мы с ребятами, когда я еще маленький был и во Владикавказе жил, анекдотами часто развлекались…
Пришлось выслушать пару директорских анекдотов. Один был про Штирлица, другой — про семью евреев. Смеяться я над ними не стал, но улыбнуться пришлось.
Закончив, директор проигнорировал мое желание уйти по своим делам и увел меня от Васи Долгорукова, но только чтобы познакомить с новой начальницей финансового отдела. Звали ее Маргарита Исааковна Оганян, на вид ей было около сорока пяти.
— Порядочная женщина, с прекрасным резюме. До этого работала в Valerie’s Beauty. Знает английский, армянский, французский — и русский, естественно, — представил ее Хетаг Оскарович, после чего переключился на меня: — Денис у нас пресс-секретарь, в нашей компании уже пятый год. Он моментами очень ответственный, но чаще все же без «очень». А, Денис? Я все твои опоздания помню!..
— Так это ведь хорошо, если их все запомнить можно?
— Ай, помолчи давай! Ладно, это все шутки, конечно. Не буду лукавить, Маргарита Исааковна, Денис — сотрудник что надо. Если бы на его месте был кто-то другой, мы в RateMax вряд ли достигли бы подобного медийного прогресса, это уж точно. И советую вам держаться к нему поближе — он в компании со всеми на короткой ноге, скажет, что да как.
Я сказал, что мне приятно познакомиться, и Маргарита ответила тем же. На этом директор шепнул мне, чтобы я позаботился о новой сотруднице, и ушел, а Маргарита Исааковна, оглядевшись, сказала:
— Мне тут как-то неловко. Я толком устроиться не успела, а тут сразу корпоратив…
— Мне кажется, Маргарита Исааковна, это отличная возможность познакомиться с коллегами.
— Конечно-конечно. Только вот в таких ситуациях выпить хочется, а я не могу. У меня дома двое детей, а муж в командировке, так что все на мне… Не хотелось бы приходить домой пьяной.
— Так вы можете много не пить же.
— Ой, мне много не надо. Я один глоток — и улетаю!.. — Она присвистнула и покрутила глазами, словно проследив за падающим на пол крохотным вертолетом. — Пить я уже давно разучилась — как только первый сын появился. Мои родители вот никогда не пили, но я помню соседскую семью… Это в Ереване было, я там росла. И там отец вечно пил. Как на него смотрели дети… Ужас! Их лица мне на всю жизнь запомнились. Не хочу я, чтобы мои на меня когда-либо так смотрели. Пусть даже всего раз.
— Наверное, вы правы. Так вы в Valerie’s Beauty работали? Хорошая компания. Не нашего профиля, правда.
— Компания очень хорошая. Но перспектив там меньше было, чем здесь, вот и профиль поменяла. Ох, Денис… Как по отчеству вас? Простите, забыла.
— Михайлович.
— Да, Денис Михайлович… В Ереване я росла в тяжелые времена. Голодные. Все деревья срубали, лишь бы отопление было, и город выглядел таким же голым и босяцким, как его жители. Не хочу, чтобы мои дети когда-нибудь через подобное проходили. Никогда не знаешь, какие времена впереди. Пусть у них будет подушка безопасности, которую я своими руками сделаю. Нет, я хочу, чтобы они когда-нибудь вернулись на родину, тем более там уже все по-другому. На мою родину, получается… Ведь их-то родина уже тут, в России. Но я все равно хотела бы, потому что даже голодные годы не портят того хорошего, что там было. Там все-таки хорошо, потому что… ну, это ведь родина.
Следовало как-то отреагировать на ее монолог, но ответных слов у меня не было, поэтому я просто кивнул.
— Я, может, слишком зациклена на некоторых определенных вещах, — продолжила она, — но это ведь ничего, это ведь даже правильно, разве нет? — Тон у нее был такой, словно она за что-то оправдывается. — У всех разные системы ценностей, и… В общем, такая вот моя, и она… м-м, как бы сказать… диктует определенные установки, которые я должна выполнять. Это сильно упрощает жизнь. Вы, надеюсь, понимаете, о чем я?
Я, естественно, мог лишь предполагать, о чем она толковала. Зациклена на определенных вещах? — ну, она говорила до этого о детях, так что, наверное, это про семью. А вот дальше — про систему ценностей, про установки, которые она диктует… Вероятно, смысл этих слов в вакууме я понять еще мог, но вот то, к чему они были сказаны, от меня как-то ускользало. Может, это я оказался слишком непонятливый, может, она излишне пространно донесла мысль… А ведь она еще и кучу языков знала, и русский, наверное, не ее родной, поэтому речь слегка запуталась… Не знаю, в чем причина моего непонимания. Но я снова кивнул. Точно не могу сказать, почему. То ли побоялся, что Маргарита посчитает меня глупым, то ли захотел ее поддержать, то ли просто решил не затягивать этот разговор.
— Рада, что вы меня поняли, — улыбнулась она и снова заговорила о чем-то не очень понятном.
Пока она говорила, я вдруг почувствовал головокружение. На секунду перед глазами все расплылось, я зажмурился, проморгался и вроде как пришел в себя.
— Денис Михайлович, все в порядке? — спросила Маргарита Исааковна.
— Да-да, просто…
— Наверное, я вас утомила. Я все о себе да о себе… Извините. Расскажите и вы о себе, Денис.
— Вы меня совсем не утомили. Это как раз одна из моих главных черт — я люблю слушать.
— Это редкость! Людям вокруг вас сильно повезло, — улыбнулась она.
— Да, наверное. Ладно, Маргарита Исааковна… Смотрите, видите вон того мужчину? — Я указал на стоявшего у стола Игоря. — Это Игорь Кириллович, менеджер по персоналу и большой поклонник армянского коньяка. Если вам нужна будет компания, подойдите к нему, вы точно найдете тему для разговора, а то мне идти надо. Уж извините, что спихиваю вас вот так, но мне просто нужно кое-кого отыскать.
— Да, идите, конечно.
— Приятно было познакомиться.
— Мне тоже, да.
Наконец спустившись на первый этаж, я спросил у одного знакомого, не объявлялся ли рядом Алик, и он, кивнув, указал на дверь в конце зала. Внутри находился длинный коридор, ведший в том числе к кухне, оттого там сильно пахло жареным мясом и специями. Войдя, я сразу увидел сотрудников компании — Егора, Валька и Артура. Все трое были прилично пьяные. Полустеклянными глазами они внимательно глядели на одну из картин, что висели на бежевого цвета стене, и вели пылкую беседу. Проходя мимо, я обратил внимание, что на картине изображена златокудрая девушка, которая несется куда-то по осеннему полю верхом на огромном льве.
— Денчик! — воскликнул Валек увидав меня.
— Чего? — Я остановился подле них.
— Слушай, рассуди давай нас. Че тут художник сказать хотел? Видишь, пейзаж тут какой осенний? Я говорю, что девка эта — олицетворение осени как бы и есть, а этот говорит…
— Я считаю, — перебил его Артур, — что это красота женщины, которая способна подчинить себе даже самого независимого самца — льва!
— Но при чем тут тогда вся эта осеннесть? — с сомнением произнес Валек. — Да и никакой лев не независимый. Он в прайде существует. Вот тигр — да, а лев…
— Неважно, какой лев на самом деле, — поморщился Артур. — Главное то, каким мы его себе представляем…
Пока они продолжали спорить, я вдруг вспомнил случай, когда мы с Аней пошли в картинную галерею. Там в одном из павильонов висела картина Касаткина — «Осиротели». На ней, если вы с ней не знакомы, изображены двое детей у свежей могилы одного из родителей. Так вот… Я до павильона с этой картиной еще не добрался, а Аня, немного меня опережавшая, добралась. В один момент Аня вернулась, подошла ко мне сзади, потрогала за руку. Я развернулся, увидел, что она чуть ли не рыдает, еле-еле сдерживается. Слезы лились, губы дрожали. Она мне кивнула на соседний павильон, я понял, что там находится то самое нечто, которому удалось ее так тронуть, и пошел за ней.
Мы встали напротив картины «Осиротели». А я, зараженный Аниным расстройством, был так готов к собственному эмоциональному уничтожению, что уже порог павильона переступал со слезами на глазах. И вот стою я напротив картины — и вдруг ловлю этот момент, осознаю его. Понимаю, что сейчас испытываю такую эмоцию не из-за осиротевших детей на полотне, а из-за Ани, из-за собственного настроя расчувствоваться. И стоило мне переварить этот момент, я тут же остыл. Мало того, я еще и развеселился. Сдерживался как мог, но один смешок через мои губы все же проскочил.
Лицо Ани в тот момент… Она посмотрела на меня как на тварь какую-то. Как люди смотрят на телевизор, когда там показывают репортаж о детоубийце, или как смотрят на друга, который громко пукнул в лифте, а там еще и невероятно привлекательная девчонка ехала, или как глядят в окно, когда там уже второй час дождь, а ты на дачу на шашлыки собирался…
Я даже потерялся, не мог ни одного слова подобрать, чтобы объясниться, а Аня все смотрела на меня вот так, а затем шмыгнула носом и пошла к другой картине, которая в общем-то не сильно интересовала, а просто послужила поводом встать от меня подальше.
Я пытался объяснить ей причину моего веселья, но удалось не особо доходчиво. После мы об этом случае почти не говорили, но я уверен, что она часто о нем вспоминала. К примеру, когда мы смотрели какое-нибудь кино, а там происходил какой-то эмоциональный момент… Ну, условно, дедушку главного героя убили. Вот в таких ситуациях Аня точно вспоминала картину «Осиротели» и мою на нее реакцию. И, что самое занимательное, я тогда тоже вспоминал об этом случае, и вся сопутствующая ему абсурдная глупость в очередной раз веселила меня, и мне снова приходилось сдерживать смех, так как не хотелось показаться Ане совсем законченным психопатом.
Вспомнив все это, я усмехнулся.
— Что, че-то смешное там увидел? — поинтересовался Артур.
— Не, я так, просто… Пока еще не определился, что она означает.
— Ну так определяйся давай, сколько смотреть-то можно.
Я вгляделся в картину. Лев, осень, девушка… Зачем этим троим вообще думать о том, что хотел сказать художник, а не о том, что видится им самим? И как вообще понять замысел? Я ведь не могу точно определить, что художник хотел показать, у меня есть всего-то пара абстракций, и они как бы считываются, но кто гарантирует, что я считываю их именно так, как планировалось? Тем более я не «идеальный зритель» и не особо разбираюсь в изобразительном искусстве. Да и вообще — вопрос о том, что автор хотел сказать, всегда спорный. Важно это или то, как я сам воспринимаю произведение? Но в любом случае это будет именно мое восприятие, мое предположение на тему того, что сказано.
— Наверное, это все-таки осень, — сказал я, минуя описывать всю тягомотину, пришедшую мне в голову.
— Пф-ф… — фыркнул Артур. — Это слишком очевидно для правды.
— А Егор что думает?
— Я-то откуда знаю, что художник сказать хотел?
— Так тебе и не надо это знать! — воскликнул Валек, и я удивленно взглянул на него. — Главное, что ты сам в ней видишь!
— Погоди, — произнес я, — но ты же спросил меня именно о том, чего хотел сказать художник!
— Ну, выразился неправильно, — пожал он плечами.
Егор бросил взгляд на полотно.
— Эм-м… — протянул он. — Мне не нравится, короче. Зоофилией отдает, не?
— Где это?
— Да вот женщина голая верхом на льве… Слепой ты, что ли?
— Это ты слепой! И фантазия у тебя как у извращенца малолетнего.
— При чем тут я, если это художник?
— Если главное то, что ты сам видишь, то почему вы вообще спорите? — поинтересовался я.
— Так их мнения если неправильные совсем!.. — воскликнул Артур.
— Да-да, неправильные. Иди про львов почитай, рожа бухая!
— Чья бухая?! Как дам тебе! — в шутку замахнулся на него Артур.
— Ага, — фыркнул Валек. — Да если мы подеремся, то я тебе лицо расквашу будь здоров!
— За «будь здоров» спасибо, брат, но я не болею, — парировал тот.
— Ничего не понял, — покачал головой Егор. — Сначала ты просишь забыть, потом здороваешься, потом говоришь «спасибо, брат»… Ты чего несешь вообще?
Повисла секундная пауза, затем они стали смеяться. Я улыбнулся. Когда веселье закончилось, я спросил:
— Парни, вы Альберта не видели?
— Эйнштейна, что ли? — иронично уточнил Артур.
— Нет, сука, Камю.
— Камю Альбер, а не Альберт, — вставил Валек.
— Да мне нереально начхать! — вспылил я. — Альберта видели, нет?
Они втроем как-то хитро переглянулись.
— Видели, — сказал Егор с ухмылкой. — Он там дальше по коридору и налево… Отдыхает от большой компании в тоскливом и совершенно абсолютном одиночестве.
Уйдя от этих ценителей искусства, я пошел дальше по коридору и наконец отыскал Алика. Он стоял у окна, а рядом с ним находилась куколка Василиса. Увидев меня, Алик отвернулся к окну, а Василиса, что-то промурлыкав ему на ухо, ушла. Проходя мимо меня, она, как мне почудилось, выглядела слегка неестественно: глядела в противоположную от меня сторону, странно улыбалась, обнимала собственные плечи. Я проводил ее взглядом и, подойдя к Алику, воскликнул:
— А-алик! Ты чем это тут занимался, а?
— Да ничем, — сказал он, по-прежнему глядя в окно. Голос его прозвучал слишком безэмоционально.
— Понятно-понятно…
— Э, брат, я бы сказал тебе не лезть не в свое дело, — он наконец повернулся ко мне, — но не могу, так как дела-то и нет никакого. Ты не надумывай там себе… Я женатый человек, мне без трех лет сорокет… Старость подбирается потихоньку, куда мне эти молодухи, ну!..
О том, что между Василисой и Аликой что-то есть, подозрения существовали уже давно, но это первый раз, когда мне удалось поймать их так явно. Тем не менее я решил не удовлетворять свое любопытство, а тактично обойти эту тему:
— Ну, дело и правда не мое, так что…
— Да какое дело! — перебил он. — Говорю же… Эта Василиса… Нет, Денис, она ж фарфоровая совсем. Ты руки мои видел? Не руки, а настоящие мужицкие лапы!.. Грубые и в мозолях! Я если до нее ими дотронусь, она ж разобьется сразу! Ты мне скажи, она целая?
— А?
— Целая или разбитая?
— Целая, Алик, целая.
— Ну так значит я ее не трогал! Логично, нет? Вот жена моя… Эту ни мужицкими лапами, ни кувалдой не разобьешь! Она мое солнышко, моя радость… Я счастлив с ней в браке. Реально. Так что я даже не думал… Фу, Денис! Мне противно даже думать о том, что я мог об этом думать!
— Ладно, ладно. Я тебя понял, Алик. Давай закроем тему. Ты чего хотел-то?
— Я… эм-м… Я чего-то от тебя хотел?
— Алик, — вздохнул я. — Да, ты хотел. Ты так Антону сказал.
— Да-да… Я помню, что подходил к нему, спрашивал, где ты… Только я забыл, что мне было нужно.
— Это по работе?
— Наверное… Короче, не помню. Потом скажу, как в голове порядок будет.
— Ты полчаса назад сказал Антону, что это что-то срочное, а сейчас забыл? — недовольно уточнил я.
— Да голова не тем забита, я же говорю… Опять же, это не из-за того, о чем ты можешь подумать. Я тебе говорю… Слушай, она ведь даже не в моем вкусе. Хотя большинству мужчин, наверное, нравится…
— Ты совсем бухой.
— Конечно! Вот тебе она как?
— Василиса?
— Ага. Я вот слышал, она к Хетагу под стол ходит, оттуда и побрякушки всякие берет, прикинь? Подрабатывает Евой Браун на полставки, так сказать.
— Как-то не верится.
— Че это?
— А зачем бы ей тогда понадобился ты?
Он рассмеялся.
— И то верно! Но опять-таки… Нет, она, конечно, обладает неким… шармом, скажем так. Хотел подобрать какое-нибудь менее пошлое слово, но… Но я таких много пробовал. И ничего особенного, я тебе скажу. Вот моя жена… Она особенная женщина. И между нами особенная связь. Называется она… эк-хм… ипотека!.. Да шучу, шучу. Это любовь, естественно.
— Естественно, — согласился я.
— Слушай, — сказал он поморщившись. — Я вот сейчас чувствую от тебя какую-то такую… негативную энергию, выразимся так. Как будто ты меня осуждаешь. Но опять-таки…
— Да мне все равно, Алик, — пожал я плечами.
— Но ты как будто думаешь, что все не совсем так, как оно есть на самом деле…
— Слушай, Альберт…
— Вот те на! Это еще что?.. Не Алик, не Альбатрос, не Альбуратино, а Альберт? Да хоть Алькатрас или Алевтина! Но полным именем-то зачем?.. Ты злишься, что ли?
— Я злюсь, что из-за тебя решил оставить свою девушку наверху и отправиться в поиски, а ты даже не помнишь, чего хотел. Из-за этого, между прочим, мне пришлось выслушивать сначала Васю Долгорукова, а потом новую работницу, которая полчаса мне про тяжелую жизнь в Армении рассказывала.
— Такой судьбе правда не позавидуешь, братец. Но ведь это твое решение было, на меня-то чего злиться?
— Алик, ты прав, — кивнул я. — Ты молодец. И с Василисой у тебя ничего нет, вы просто так общаетесь.
— Да потому что мы сидим в одном кабинете, Денис! Только и всего. Она как добрый приятель, и иногда я, конечно… Слушай, ну что я, не мужчина? Конечно, иногда бугор на штанах дает о себе знать, но… Я ведь не могу контролировать стояк. Зато я могу следить за тем, чтобы он никуда не втыкался — помимо разрешенных мест. Опять же, я не говорил, что у меня стояк на Васю. Это просто такая метафора. Метафорический стояк, выражающий, так скажем, гомерическую любовь…
— Гомерический бывает хохот, а любовь — платоническая.
— Ну да!.. Короче, обычный стояк у меня только на жену. И я ее люблю. Я доверяю ей все, что у меня есть, и она поступает точно так же. Жаль, что она не смогла прийти… Мне никого, кроме нее, и не не надо. Понятно?
— Конечно.
— Да еп-т… Вот это твое «конечно»… Слушай, Денис…
— Алик, заканчивай. Мне вообще пофиг, понял? Пошел я, короче.
— Постой-постой! — он отодвинулся от окна. — Я с тобой, брат.
Шли мы молча, потому что я сильно злился. Как можно было назвать что-то срочным и важным, а потом забыть об этом? Это выше моего понимания. Но мою горечь, конечно, немного смягчал факт осознания того, что Алик — придурок.
Мы вышли в коридор. Вместе с Артуром, Вальком и Егором теперь стояла группа человек из семи-восьми. Не знаю, чем им так приглянулась эта дама на льве, но она их прямо-таки поглотила. Когда мы проходили мимо, Алик притормозил, отодвинул мешавшего обзору мужчину, взглянул на картину, хмыкнул и произнес:
— Да, это уж, конечно…
Что это означало я так и не понял.
В один момент Алик почувствовал, что мое настроение перестало быть чересчур враждебным, и принялся говорить не затыкаясь. За минуту он успел поговорить про жену, про Василису, про еще что-то — уже не помню. Сзади все еще слышались обсуждения касательно картины, спереди — музыка, гомон веселых голосов. Я вдруг отчего-то напрягся, снова почувствовал головокружение. Все звуки — голоса, смех, крики и музыка — смешались, превратились в какое-то надоедливое жужжание, а ослепительный свет прожекторов, который мерцал то синим, то красным, то зеленым, ударил прямо в глаза, заставил жмуриться, в попытках остановить эту многоцветную вакханалию. Затем я попытался проморгаться, и Алик, заметив, что со мной что-то не так, спросил:
— Ты че?
— Я просто… Я в туалет… — пробормотал я.
— Ладно. Бывай, брат. Приятно было свидеться.
Ему, конечно, совсем не было приятно из-за того, что я увидел его с Василисой. Я так думаю.
С каждым шагом все вокруг будто менялось: цвета приобретали странное свечение, люди становились все более похожими на силуэты или объемные тени. Пробираясь сквозь толпу, я непременно сталкивался с кем-нибудь. Некоторые из голосов звали меня:
— Денис! Не танцуешь?
— Эй, Денис! Куда идешь?
— Привет, Денчик, братик! Ты как?
Я махал в ответ, пытался давить улыбку. Поворачивался направо, то налево, пытаясь рассмотреть лицо каждого, кто меня окликнул, но в конце концов совсем потерялся в пространстве и остановился.
— Денис! — подошел ко мне какой-то парень. — Как сам?
Он обратился ко мне так, будто мы давно знакомы. Я вгляделся в его лицо — какой-то странный тип, с дурацкими тонкими усиками, подбритыми ближе к носу — и не смог его припомнить, что случалось редко, когда дело касалось сотрудников компании. Отсюда я и сделал вывод, что это не коллега, а чей-то приглашенный друг. Хотя и это было сомнительно — откуда бы ему тогда меня знать?
— Чего такое? — растерялся он из-за моего пристального взгляда.
— Да ничего… — покачал я головой, а потом вспомнил, куда шел. — Где тут туалет-то?
— Да вот, перед тобой.
И правда: спереди от меня находился бар, а туалет был прямо за ним. Удивляясь собственной рассеянности, я подошел к двери туалета и попытался ее открыть, но не смог — внутри кто-то находился. Вдруг сзади ко мне подошла незнакомая девушка. Она сильно перебарщивала с косметикой, но делала это по всей видимости специально: явно старалась скрыть проблемные участки кожи на лбу и щеках, которые, впрочем, все равно были заметны. Глаза у нее были такие жалостливые, что казалось, будто она в любой момент готова разрыдаться и только ждет подходящего момента.
— Слушай, Денис, — сказала она вдруг, — а у тебя же день рождения был на прошлой неделе?
— Эм-м… Ну да… — подтвердил я, хотя совсем не понимал, какое ей дело до моего дня рождения и откуда она вообще меня знает. Возникли примерно те же мысли, что и про того типа с дурацкими усами.
— Праздновал? — спросила она.
— Да так… Собрались просто, посидели в ресторане…
— Понятно…
Мне померещилось, что в этом «понятно» слышится обида.
— Народу много было? — продолжила она расспрашивать.
— Прилично. А… А что такое?
— Ну… меня там не было… — Ее взгляд сделался одновременно обвинительным и обиженным.
Я совсем опешил — с чего бы это ей переживать насчет моего дня рождения? «Очевидно, она откуда-то меня знает, — подумал я, — но не так ведь близко, раз я даже ее не помню!»
— А вы кто, простите? — поинтересовался я довольно резким тоном.
Она посмотрела на меня с таким искренним изумлением, какое отыграть просто невозможно, и я сразу испытал стыд за то, что не помню, кто она такая.
— Простите, я правда не помню… — смягчился я.
— Денис, ты чего?.. — Она неловко усмехнулась.
Тут туалет наконец освободился, и я, поспешно извинившись, юркнул за дверь, чтобы избежать неловкой ситуации.
Аню я нашел через пару минут у лестницы на втором этаже. Видимо, она устала от компании пьяного Антона и решила смыться. Только я подошел, она тут же потянула меня к себе и произнесла:
— Ты чего Марине наговорил, а?
— Какой еще Марине?
— Марине Солодько! Она к тебе подходила.
— Это Марина была?! — поразился я, поняв, что речь идет о той девушке возле туалета.
— Ну да. А кто же еще, болван?!
— А мне как было ее узнать? Я же не знал, что она так изменилась!
— Где она изменилась? Она как была полторашкой с золотыми кудряшками, так и осталась. Ты чего ей сказал, Денис? Она такая расстроенная была…
— Блин… Про день рождения я сказал.
— Денис! Я так и знала, что ты сболтнул!
— Слушай, я же сказал, я ее не… Она сама на себя не похожа!
— Как не похожа?! Я уверена, она даже тональник не поменяла!.. Надо было сказать, что ты не праздновал… Она теперь еще больше загоняться начнет, блин!
Марина Солодько за пару месяцев до этого рассталась с парнем и по-прежнему лила по нему слезы. Чтобы отвлечься, она теперь постоянно тусовалась. И на мой день рождения она очевидно ждала приглашения с зудящим нетерпением. Но она всегда была нудным, никому не сдавшимся придатком к Ане, а мы даже не общались — разве что на работе, — поэтому я и решил ее не звать. Так получилось, что она и Аня были одноклассницами до девятого класса, оттуда и знали друг друга, но и во время школы и после нее они не сказать чтобы дружили. Она, конечно, однажды сильно помогла Ане, но это было лишь раз и очень давно. Получается, она для меня почти никто, разве что коллега, с которой я перебрасываюсь парой слов за неделю. С чего бы мне ее звать? И при этом она все равно нашла повод обидеться! Конечно, даже несмотря на полный бред в ее голове, мне не хотелось ее расстраивать, и я бы и дальше молчал, но откуда я мог знать, что это она? Хотя теперь, когда я думал о ней, мне казалось, будто это действительно Марина… просто выглядела она как-то по-другому.
— Денис, что с тобой? — спросила Аня с тревогой на лице. — Ты чего трясешься?
Меня отчего-то охватила дрожь.
— Как-то я… Какой-то я потерянный.
— Это заметно. Хочешь, уйдем?
Это не я хотел уйти, а она. Просто использовала то, что мне нехорошо, как дополнительный повод. Говоря честно, меня немного раздражало, что она не может сказать все напрямую.
— Ань. А ты сама хочешь уйти?
Она пожала плечами. Но я-то знал, что она хочет. Хорошо, я не знал этого точно… но я догадывался. Я так предполагал.
— Ладно, — согласился я и взял Аню за руку. — Давай уйдем.
Мы спустились на первый этаж. Там в этот момент собрались, кажется, все. Отовсюду доносились крики, кто-то что-то говорил в микрофон, а я не мог разобрать ни слова, ведь в голове снова все смешалось. Вдруг народ повалил на улицу. В образовавшемся безумном хороводе мы с Аней расцепились, и я, пытаясь ни с кем не столкнуться, пошел к выходу. До меня постоянно кто-то дотрагивался, и еще кто-то, кажется, называл мое имя, звал, а я, совершенно потерянный, оглядывался по сторонам и не понимал, что происходит.
На улице люди продолжили веселье. Зрение и слух вдруг пришли в норму, даже сделались еще более острыми, чем раньше. Я услышал отголоски разговоров, десятки голосов, правда не мог отличить один от другого — все они гудели, гремели, путались… Ощущение было такое, словно меня по ушам хлещут оборвавшиеся наэлектризованные провода.
Шум был со всех сторон.
— …Очень важен стержень. Никто и никогда не сможет добиться чего-то внушительного без стержня. Для этого нужно правильное воспитание, но разве кто-то заботится о нем в наше время? Нет. Сейчас ведь время индивидуалистов, а таких заботит лишь своя собственная выгода.
— О-о! Ты пришел! Что, решил припереться всего-то на три часа позже, а?
— Она прямо палочка. Такая тоненькая… Завидую? Нет, с чего бы.
В свете фонаря, что стоял левее по улице, мелькнула тень; она вошла туда маленькой, к середине сделалась огромной, а потом снова уменьшилась и исчезла.
— Отец расстроился, когда узнал, что будет девочка. Он всю жизнь хотел внука. Пацана. Хотел играть с ним в футбол.
— Нет, психология изучает человека в совсем другой степени. Философия шире, она рассматривает человека в контексте мира, а психология — мир в контексте человека. Ох, не знаю, имеет ли вообще смысл то, что я сказал… Ты поняла меня?
— Он такая сволочь… такая сволочь… я… я…
Послышался высокий, продолжительный смех. Услышав его, я машинально заулыбался. Через некоторое время смех превратился кашель, и улыбка на моем лице пропала.
— Но мне-то какая разница, чего он хочет? И моей дочери какая разница? Я ему как-то сказал: возьми себе пацана из детдома и делай с ним что хочешь. В шутку, но в то же время серьезно. А че? В чем проблема? Жалко, что в нем не будет твоих генов? Да плевать на твой ссаный генофонд! Вместе с ним свою жизнь все равно не продлишь.
Я протянул руку назад, пытаясь отыскать Анину ладонь, но там оказалась не она, а чей-то локоть, который тут же изменил положение, смахнув с себя мою руку.
— Ну, перестань. Не плачь. Все хорошо…
— Вообще-то я с самого начала здесь. Просто ты слепой. И глухой! Я с тобой даже здоровался, дубина.
По находившемуся метрах в тридцати от нас перекрестку проехала машина скорой помощи. Слышался громкий сигнал, красный и синий цвета давили на глаза. Кто-то толкнул меня в плечо, и я сместился в сторону.
— Денис!.. Где ты?!
— Еще три года, и я свободен. Может, четыре. Я долго думал перед тем, как жениться, потому что боялся сучьего развода. И до сих пор боюсь, блин. Ведь все эти годы это я, именно я все выплачивал, а при разводе она все равно какого-то хера сможет иметь права на квартиру! Это что, справедливо?
— Забудь о нем, он не сделал ничего такого, чтобы из-за него плакать. Он просто кретин.
— Расставание — это часть взаимоотношений. Рано или поздно так происходит. Со всеми. Вы расстанетесь либо в жизни, либо в смерти.
— Но я… Он такая сволочь…
По противоположной стороне улицы пронесся велосипедист. Заезжая на бордюр, он чуть не свалился, но все же смог удержать равновесие.
— Ой ты хитрюга! Думала, убежишь от меня? Не-ет, я тебя догоню! Поймаю! А-ха-ха!..
— И знаешь, как он меня назвал? Пройдоха! Это слово ж в мезозойской эре перестали использовать! Я даже не уверен, что точно понимаю его значение…
— Ну все, прекратите. Хватит, я сказал! Давай, помоги мне его поднять.
— Я сам ее не позвал. Надо же хоть где-то отдыхать.
— Там я многого добилась. Но надо двигаться дальше. Двигайся, и тогда твои дети смогут стартовать с места ближе к финишу. Разве я не права?
— Денис!..
— Очень красивая фигура. Но я не понимаю — как? Ладно, завидую. Хочу, очень хочу. но это что теперь, совсем не жрать, что ли?..
— Да, я читал несколько книг. «Вещь в себе», все дела… Аристотель, да?
— Эй, Денис.
Я вздрогнул, медленно повернул голову. Передо мной стоял обычно молчаливый Иг-рич.
— Тебя там зовут, Денис, — сказал он.
Меня знобило. Не знаю, как долго я стоял на месте, не двигаясь. Звуки в те мгновения проходили через меня кучным потоком, а сам я пропускал их через себя, совсем не фильтруя, и как будто все это время отсутствовал, стоял на паузе. И все же некоторым фразам удавалось достучаться до дверей моего сознания, хотя распахнул их до конца я только тогда, когда Иг-рич позвал меня.
Кивнув Иг-ричу, я спешно вышел из толпы, стал оглядываться в поисках Ани. Она ждала на углу дома.
— Ты где пропал?! — обеспокоенно спросила она. — Я уже думала возвращаться!
— Я… Со мной что-то не так, по-моему…
Беспокойство в ее взгляде усилилось.
— Поедем домой?
Она правда переживала за меня больше, чем сама хотела уехать? Я не стал спрашивать. Она бы в любом случае сказала, что да.
— Поехали.
За время, что мы добирались, у Ани пропал сон. Оказавшись дома, мы разделись, улеглись в постель, и Аня, повернувшись ко мне, одной рукой стала гладить мой живот, а другую положила на мое бедро. Я никак не отреагировал.
— Ты чего?.. — спросила она полушепотом с едва ощутимым разочарованием в интонации.
— Не знаю, Ань. Прости.
— Да ничего… Все окей.
Что-то странное со мной происходило. Помимо всего прочего, отчего-то я с неописуемой жадностью желал знать ответ на один вопрос.
— Ань.
— А?
— Скажи, ты меня любишь?
— Люблю… — Ее голос, кажется, прозвучал игриво. Может, она подумала, что я передумал насчет секса? Не знаю, что она подумала.
Передав ей спасибо быстрым поцелуем в губы, я спросил:
— А какой я?
— Странный, — вздохнула она и перевернулась на спину. — Сегодня ты странный.
— Ань. Скажи, пожалуйста, какой я? Какой я для тебя?
— Ты Денис, — произнесла она немного подумав. — Мой Денис.

II
Проснувшись, я почувствовал прикосновение. Аня обнимала меня со спины. Не желая ее тревожить, я аккуратно убрал ее руку, встал с кровати, развернулся… и понял, что человек, который обнимал меня десять секунд назад — вовсе не Аня, а какая-то незнакомка. Видел я ее не всю, лишь темные волосы, раскиданные по подушке, часть голого плеча и руку, — она лежала лицом вниз, и остальное было скрыто под одеялом. И все равно я сразу понял, что это не Аня.
«Как?.. — подумал я. — Как это случилось? Я что, настолько напился вчера, что…»
Но нет — я ведь почти не пил, даже не закончил тот единственный бокал. И я точно помнил, как возвращался домой вместе с Аней, как мы лежали, как разговаривали…
Я подошел к кровати и резко сдернул с незнакомки одеяло. Она что-то пробормотала, медленно приоткрыла глаза и бросила на меня заспанный взгляд.
— Чего такое?..
По смятению на ее лице было видно, что она еще не проснулась до конца и явно не понимала, что происходит.
— Ты кто такая? — спросил я грозно.
Она отвернулась и попыталась снова накрыться, но я не дал ей этого сделать — вырвал одеяло и бросил на пол, после чего отошел к стене и включил свет. Незнакомка зажмурилась, потерла глаза ладонями и посмотрела на меня максимально растерянно.
— Да что с тобой, Денис?..
— Кто ты?! — воскликнул я, начав злиться.
— Ты что, долбанулся?..
Она неспешно поднялась с постели. Я отшатнулся, вжался в стену.
На ней было белье Ани. Она смотрела на меня взглядом Ани. И интонации в ее голосе — то были интонации Ани. Но тело ее я не узнавал. Это было тело другой девушки, не моей. В нем напрочь отсутствовали искры.
— Денис?.. Денис, тебе что-то нехорошее приснилось? Кошмар?
Я продолжил смотреть на нее с недоумением. Все-таки ее голос принадлежал Ане. Шагнув ближе, я всмотрелся в ее лицо.
— Ты чего?.. — спросила она тревожным шепотом.
— Аня?..
— Я Аня, — подтвердила она с тем же страхом в голосе. — Да, Аня. Денис…
Мне почудилось, что она вот-вот расплачется. Похоже, она подумала, что у меня какие-то серьезные проблемы с головой, и совсем перепугалась. Собственно, я и сам подумал, что сбрендил, сам перепугался.
— Я не узнаю тебя… — произнес я и понял, что тоже не справляюсь с эмоциями — слова вышли нетвердыми, прерывистыми, и изо рта выходило больше воздуха, нежели голоса.
— Денис, ты присядь, пожалуйста, — попросила она.
Я сделал, как она просила. Она села рядом, прижалась ко мне, положила руку мне на плечо. Хотелось отстраниться, оттолкнуть ее, ведь она все еще казалась мне совсем чужой, но я остался на месте, даже не дернулся.
— Денис. Что значит, ты не узнаешь меня? Ответь, пожалуйста…
Я посмотрел на нее, отвел взгляд, снова посмотрел и пробормотал:
— Я не понимаю, что происходит…
— Я тоже… — Она как-то болезненно усмехнулась. — Может, ты попробуешь объяснить мне?
Закрыв лицо руками, я постарался погрузиться в себя и все обдумать.
— Я проснулся, — сказал я. — Встал. Посмотрел на тебя и… Мне показалось, что это не ты.
— А сейчас? Сейчас ты понимаешь, что это я, да?
Я опять поднял на нее взгляд.
— Денис?
— Да, — соврал я. — Понимаю.
Аня выдохнула и положила голову мне на плечо.
Зачем я соврал?
Я подумал, что это было временное помутнение рассудка. Подумал, что это пройдет. У меня бывало пару раз, что глаз замыливался, переставал нормально видеть. Знаете, появлялось такое небольшое пространство в области зрения, полностью лишенное цвета, фокуса и всего остального, чем характеризуется зрение, будто бы мозг не мог его прочитать… Когда это случалось, я не шел к врачу, не говорил об этом Ане или кому-либо другому, а просто ждал, и проходило. В первый раз, конечно, я запаниковал, подумал, что слепну, но уже через полчаса успокоился, так как глаз пришел в норму. Вот я и надеялся, что и сейчас будет так, и подумал, что заставлять Аню нервничать еще больше незачем.
Чем больше я смотрел на Аню, тем четче осознавал, что это все-таки она. Я будто вспоминал, как она выглядит. «Да-да, у нее есть родинка в этом месте. Глаза карие и уставшие, как и должны… А вот здесь, под ухом, тот шрам, который, как она рассказывала, ей оставила младшая сестра еще в детстве, когда пыталась подстричь ее…»
И все же с ней было что-то не так. Все детали, которые я отмечал, будто бы были не на своем месте. Нет, они располагались там, где и должны, но… Это трудно объяснить. Она была не такая.
Сразу после разговора мы молча пошли завтракать. Аня для нас обоих приготовила яичницу с помидорами — ее любимый завтрак. Во время еды она-таки перехватила странные взгляды, которые я на нее бросал. Я старался их прятать, но не вышло.
— Все в порядке, Денис?
Я почесал затылок и пожал плечами.
— Да, все окей.
— И напугал же ты меня… Это еще со вчера, да?
— Что со вчера?
— Ты был странным еще тогда, когда мы уезжали с корпоратива.
— Ну да. Я себя чувствовал не очень хорошо, если ты об этом…
— А что сейчас?
— Сейчас нормально. Да, нормально.
— Температуры нет?
Начался ее обычный допрос. Если ей вдруг казалось, что со мной что-то не так, в ней тут же включался, как я его называл, режим медсестры. И это был еще один фактор, доказывавший, что передо мной моя Аня.
— Не, Ань, температуры нет.
— Точно? Давай все-таки измерим, ладно?
Зная, что она не отстанет, не добившись своего, я согласился. Но сначала доел.
Температура была в норме — 36,7. Проверив градусник, Аня чмокнула меня в лоб. Я догадался, что сделала она это не только ради того, чтобы выразить свою любовь или радость оттого, что со мной теперь все в порядке, но и чтобы перепроверить температуру собственными губами, хоть это и не имело особого смысла — градусник и так все показал.
Дальше день пошел обычным чередом. Я сходил в магазин, купил продуктов, пришел домой и принялся готовить обед — Аня попросила меня самостоятельно сделать курицу, а сама ушла в салон, чтобы сделать ногти, которыми не занималась уже месяца полтора.
Пока я готовил, в моем распоряжении оказалось достаточно времени, чтобы подумать. Было очевидно, что это со мной что-то не так, а не с Аней. В голову стучала одна и та же мысль: я болен чем-то, чем обычно болеют под старость; тем, что мы с Антоном не так давно обсуждали, то есть деменцией или каким-нибудь альцгеймером. Вспомнив слова друга, я усмехнулся: «неужели я действительно так постарел?» Но и тут обнаруживались странности: отчего я забывал только людей? Сначала Марину, теперь Аню… Наверное, я забыл еще кого-то, просто не мог об этом знать. Например, того типа с дурацкими усами… Может, это был Юра из финансового? Или Миша? Не знаю. Оставалось надеяться, что со временем все пройдет, как с глазом, и я вспомню даже его.
Когда Аня вернулась, все было по-прежнему: она была и собой, и не собой. Находиться с ней было неловко, будто я сижу с совершенно чужим человеком. Когда она прикасалась ко мне, возникало ощущение, словно даже ее кожа поменялась — стала более сухой, чем была раньше, что ли… Но это, конечно, не было правдой. Это была Аня, и я мог в этом поклясться, только вот я совсем не уверен, поверил ли бы я сам в эту клятву или нет.
Утром понедельника я проснулся не по будильнику, а от звонка. Звонил директор.
«Чего ему надо в такую рань?» — подумал я.
— Да, Хетаг Оскарович?
— Денис, где ты?
Его голос прозвучал довольно резко.
— Дома, — сказал я, недоумевая, чего это он решил дернуть меня в нерабочее время, да еще и так давит. — Что-то случилось?
— Это я у тебя хотел спросить. Ты там что, Джона Кейджа на будильник поставил?
Я обратил внимание на пустую половину кровати — Аня уже ушла на работу. Но она всегда уходила гораздо раньше меня, и это ни о чем не говорило. А вот то, что из окна вовсю палило солнце — это уже давало понять о многом. Взглянув на оповещения на экране телефона я понял, что будильник звонил два раза, и я просто не услышал его мелодию через сон. «Проспал, проспал, проспал!» — визжали маленькие головы Хетага Оскаровича, стремительно носившиеся перед глазами.
— Черт! — выругался я прямо в телефон. — Проспал! Простите, Хетаг Оскарович! Скоро буду!
Я спешно оделся и погнал к метро. В пути я понял, что совсем не выспался — и не удивительно, ведь всю ночь я лежал и думал о произошедших прошлым утром аномалиях. На минутку я даже отключился прямо в вагоне и чудом не проспал остановку.
Как я подумал сначала, на работу приняли новых сотрудников. Но все они обращались ко мне так, словно мы знали друг друга сто лет. Оказалось, помутнение все продолжается: все эти люди и были знакомыми, просто выглядели они по-новому — по крайней мере для меня.
«Кажется, пора привыкать» — пришла в голову мысль.
Работать удавалось с трудом. Я был растерян, близок к отчаянию, не мог ни на чем сосредоточиться и порой почти засыпал. Мое состояние не ускользнуло от коллег, и кто-то из них доложил о нем директору.
Когда пришел Хетаг Оскарович, я еле узнал его. Выглядел он так, будто его перевернули — левая часть стала правой, а правая левой. Но это был директор, без сомнений: все такой же бровастый и кареглазый. Только другой.
— Проспал, бывает, — бросил он, как только зашел в кабинет. — Ничего, работаем дальше. Ты Маргариту Исааковну видел?
Что я мог ему ответить? — я ведь не понимал, кто есть кто. Как я посчитал, лучший выход — пожать плечами. Так и сделал.
— Понятно, — вздохнул директор. — В общем, через нее к нам придет новый партнер. Они еще в Valerie’s Beauty познакомились. Вроде как до сих пор на короткой ноге, мол, чуть ли не звонит каждое воскресение и не спрашивает, как неделя прошла. Мужик солидный, через него можно чуть ли не на китайский рынок выйти, так что дело ответственное. Он на следующей неделе придет. Займешься?
— Конечно, — кивнул я.
— Вот хорошо. Маргарита будет присутствовать, конечно, но она пока и сама не разобралась, как тут все устроено, поэтому ты очень нужен, Денис.
— Понял, Хетаг Оскарович.
Мы еще немного обсудили будущего партнера и детали предстоящего разговора, вроде как закончили, но директор все не спешил уходить. Видимо, он воспринял мое состояние немного неправильно, оттого и сказал:
— Опоздание — оно случается. Обычно не на четыре часа, конечно, но все равно бывает. Я понимаю, ты еще молодой, и тебе иногда требуется разрядка. Но попробуй в ночь перед работой высыпаться как следует, а не гулять, ладно?
— Такого не повторится, — пообещал я. Пытаться объяснять, что я не гулял, а сходил с ума, смысла не имело.
Ближе к концу дня ко мне подошел мужик. Лицо у него было корявое. Такое, будто кто-то взял с его лица все детали — глаза, нос, уши, брови и так далее, — закинул в рот, переживал, и выплюнул обратно на лицо. Как только он заговорил, я осознал, что это Алик.
— Я вспомнил, че хотел от тебя на корпорате! — воскликнул он, ужасно довольный.
— Че?
— Короче, Денис… Одолжишь десятку до конца месяца? С зарплаты верну.
Я поморщился.
— Вот это было твое срочное дело?
— Слушай, ну… Кажется, да.
Я знал, что деньги он вернет еще не скоро — точно не к концу того месяца или даже следующего — и все равно зачем-то одолжил.
Постепенно жизнь превратилась в хаос. Я спал максимум по четыре часа и чувствовал себя все хуже и хуже. Привыкнуть к тому, что знакомые люди кажутся новыми, было невероятно сложно. Иногда я забывал их внешность спустя час или два. А когда пришла пора встретиться с новым партнером, ситуация усугубилась еще сильнее. Партнера звали Александр Ступов. Мы с ним вполне продуктивно поговорили где-то с полчаса, после чего он ушел в туалет. И вот, через пару минут в кабинет зашел незнакомый мужчина. Он сел передо мной и стал смотреть так, словно я ему что-то должен.
— Да? — поинтересовался я.
Его лицо сделалось сконфуженным.
Я вмиг понял, что это и есть Александр, которого я просто-напросто забыл за время его отсутствия. Раньше мне не приходилось забывать кого-то с такой скоростью, и я ненадолго впал в ступор, но смог собраться и возобновить разговор. Мужчина при этом продолжал смотреть на меня с растерянностью.
— Денис, — прервал он меня на середине фразы о перспективах развития в сфере интернет-маркетинга. — Вы чем занимаетесь, простите?
— В каком смысле? — не понял я.
— Вы мне обо всем этом зачем толкуете?
И снова я посмотрел на него с непониманием.
— Ну, мы ведь с вами должны обсудить детали партнерства, и это одна из тех вех, которые обходить стороной никак нельзя…
— Обсудить со мной?.. — снова перебил он меня.
Я закрыл глаза и глубоко вздохнул, пытаясь взять небольшую паузу, чтобы проанализировать происходящее.
— А вы не… Вы не Александр? — спросил я наконец.
Глупость этого вопроса была очевидна, и все же других вариантов узнать о том, кто сидит передо мной, кроме как задать его, я не видел.
— Денис… Я Василий. Василий Долгоруков.
— Василий Константинович?..
Ничего не понимая, я бросил взгляд на дверь.
— А где Александр?..
В это мгновение в кабинет вошел еще один человек. Он сел рядом с нами, и я стал молча его разглядывать, пытаясь каким-нибудь образом определить, Александр это или нет — ошибиться снова очень не хотелось.
— Денис, вам нехорошо? — поинтересовался тот, который назвался Васей Долгоруковым.
Я ему не ответил. Повернувшись к вошедшему мужчине, я почти шепотом спросил:
— Вы Александр, да?..
Он посмотрел на меня широкими от удивления глазами, потом перевел вопросительный взгляд на Васю Долгорукова.
— Простите… — пробормотал я, поднялся с места и быстро пошел в туалет.
Умывшись, я посмотрел в зеркало и заметил, что глаза у меня какие-то бешеные, очумелые, а зрачки нервно дергаются, не останавливаясь. Я сразу подумал, что заболел чем-то серьезным и скоро умру. Да, смотрел на себя и думал: «Я умираю. Это очевидно, совсем очевидно». И меня в ту минуту охватило такое спокойствие, смирение… Правда, минута эта прошла, и я осознал, что все это умиротворение явилось лишь предвестником настоящего отчаяния.
Перед кабинетом, где проходила встреча, меня остановил человек. Он велел не заходить и сказал идти отдыхать, так как партнера на себя возьмут Вася Долгоруков и Маргарита Исааковна, которую пришлось дернуть с совещания раньше времени.
Остаток рабочего дня я просидел в кабинете. Заглядывал Алик, говорил чего-то — не помню чего, я его не слушал. Помню лишь, что его голос показался мне очень назойливым, как комариный писк в три часа ночи. Потом зашел директор. Я бы его не узнал, если бы не голос и не выщипанные, но густые брови.
— Денис, что ты сидишь здесь? — спросил он. — Тебе ведь велели идти домой!
— Да? — удивился я. — Я не помню.
— Слушай, Денис…
Он подошел к столу, постучал по нему ладонью.
— Ich spreche Deutsch, genau wie Hitler, — вдруг сказал он. — Ich bin kein Faschist, aber ich mag keine Juden. Ein Jude betritt eine Bar. Ein Jude, zwei Juden, drei Juden… Einige Juden in einer Bar. Ich werde nicht dorthin gehen. Auf Wiedersehen, meine Liebe, alles Gute.
— Что-что? — опешил я.
— Ты побереги dich selbst, Денис, — сказал он. — Давай посиди дома, приди в себя… Узнай, чего с тобой творится. Уже неделю не можешь нормально работать. Ну разве это gute? Это совсем не gute, meine Liebe.
— Хетаг Оскарович, вы что говорили?
— Говорил тебе идти отдыхать.
— Нет-нет, до этого…
— А-а, до этого… А то, что я сказал до этого, meine Liebe, тебе все равно не понять. Иди-ка ты домой.
Спорить я не стал. Слишком сильно удивляться тому, что директор теперь говорил на немецком, тоже. Пришлось брать больничный.
Аню я по-прежнему не узнавал. Каждый день ее облик в моих глазах менялся, и привыкнуть к этому становилось все тяжелее. Я рассказал ей о случившемся, и она постаралась меня успокоить. Потом мы по очереди приняли душ и легли в постель. Аня обняла меня, поцеловала в шею.
В этот раз все прошло необычно. Я чувствовал, будто изменяю настоящей Ане с этой… ненастоящей. Ее поцелуи ощущались по-другому, ее тело ощущалось по-другому. Даже то, как она двигалась, казалось не таким. Теперь и ее голос стал казаться чужим. Все это сбивало меня, и видимо из-за этого я так и не смог кончить.
— Дело во мне?.. — спросила она удрученно.
Аня часто была излишне мнительной. Даже при том, что она знала, в каком я пребываю состоянии, все равно умудрилась перенести проблему на себя.
— Нет, Аня, это не так. Ты ведь в курсе, со мной творится какая-то чушь в последнее время.
— Угу…
Ее тон дал понять, что она с какого-то черта дуется. Это, конечно, была полная бессмыслица, но я вроде как давно научился не злиться на эту ее черту.
— Ты ни при чем. Слышишь?
— Денис. Я тебе нравлюсь?
— Пф-ф… — Раздражение все-таки возникло и незаточенными, тупыми когтями поскребло мою черепушку изнутри. — Конечно! Что за глупости, Аня?
Это ее немного успокоило.
— Наверное, тебе стоит обратиться к врачу, — сказала она. — Я про психолога. И не спорь. Это не только твоя проблема, но и моя.
С ней, как и с Хетагом Оскаровичем, когда он отправлял меня на больничный, я не спорил. В конце концов я тоже понимал, что мне нужно к врачу. «Так пусть сначала это будет психотерапевт, а уже потом, если что, обычный терапевт» — подумалось мне.
Аня порекомендовала врача, к которому ходила ее какая-то там подруга. Брал он по шесть тысяч за сеанс. Дорого, но я, оценивая ситуацию, в которой оказался, решил не экономить.
Когда я пришел, девушка в приемной попросила меня немного подождать в кабинете. Я уселся в кресло перед коричневым столом и стал разглядывать рыбок в большом аквариуме, что стоял у стены.
Вообще-то у меня уже был опыт с врачом-психологом. В юношестве меня однажды отправили к школьному психотерапевту за прогулы. Это была полная дама, которая даже в теплую раннюю осень надевала такой жаркий свитер с огромным воротом. Ходил я туда не один, а с какой-то девочкой — не знаю, за какую именно провинность она там оказалась. В общем, эта женщина с воротом первым делом спросила, какие мы растения.
— Роза, — сказала девочка.
— А ты, Денис?
— А я лиана, пусть будет, — сказал я первое пришедшее в голову.
— Ага… — закивала психотерапевт. — Значит, ты — она назвала имя той девочки, я его не помню — вся такая красивая издалека, но стоит до тебя дотронуться, сразу распускаешь шипы и начинаешь колоться. Тебе следует научиться быть мягче и подпускать к себе людей. А ты, Денис, очень гибкий, но любишь волочиться по земле. Тебе пора перестать лениться.
Собственно, после этого я ее больше не слушал. Нет, естественно, по ответам на такие вопросы можно сделать некоторые выводы, но без такой ведь конкретики. Например, та девочка сказала про розу. Но она ведь могла даже не помнить про шипы! Конечно, даже в такой версии шипы могли фигурировать в ее ответе, если на них был какой-то акцент в подсознании, и все же это следовало выяснить перед тем, как давать оценку. То есть вывод следовало сделать основываясь на представлениях о растении того, кто отвечает на вопрос, а не того, кто его задает, разве нет? Во всяком случае мне так казалось. То же самое и с моим ответом — я совсем не думал о лиане как о чем-то, что волочится по земле. Наверное. Я не знаю, как я думал. В этом я не копался. Но то, что эта мадам с шикарным красным воротом на свитере, надетом в теплую осеннюю погоду, сумела сделать такие смелые и однозначные выводы исключительно из ответов на вопрос о растениях — это просто потрясающе!
Короче, ранний опыт с психотерапевтом у меня состоялся не лучший. Тем не менее я не судил о всех психологах исключительно по нему и не относился к ним так же, как многие люди, допустим, с Урала, которые считают психотерапию если не порождением языческого колдовства, созданного Сатаной, то исключительным шарлатанством, и надеялся на то, что новый опыт пройдет удачно.
Спустя минут пять моего вдумчивого смотрения на рыбок в кабинет наконец явился буднично одетый высокий мужчина.
— Здравствуйте, — произнес он мелодичным баритоном. — Вы Денис Шевандин?
Я кивнул и снова посмотрел на аквариум.
— Вижу, рыбы вам понравились.
— Кажется, на это и был расчет, когда их сюда ставили.
— Конечно. — Он подал мне руку, назвал свое имя, которое я не запомнил. — Приятно познакомиться. Начнем?
— Да, давайте.
Я полностью развернулся к нему. Нога на ноге, руки вместе. Психотерапевт устроился в кресле с обратной стороны стола, принял позу, сильно похожую на мою, потрогал бороду — она у него была пышная и ухоженная — и произнес:
— Хорошо. Расскажите, пожалуйста, как у вас дела.
Мы стали общаться о делах и вскоре плавно перешли к проблемам. Я больше говорил, он больше слушал — собственно, ничего удивительного. Я старался быть искренним, и все же иногда посмеивался над самим собой, потому что не верил, что звучу правдоподобно. Честно сказать, я боялся, что он посчитает меня одним из тех ипохондриков, которые придумывают всякую чушь, лишь бы выглядеть больными. Однако психотерапевт слушал внимательно, не улыбался, не хмыкал, часто кивал, произносил «угу», «ясно», «хорошо», и все это вызвало желание говорить только откровенно. Этот прием был мне знаком — я сам им часто пользовался (не с целью осознанной злой манипуляции, просто давно заметил, что при таком подходе людям легче делиться своими мыслями).
Я все говорил и говорил, ожидая, что психотерапевт прервет меня и наконец заметит в моих речах что-нибудь важное. И вот, он дождался окончания очередного сказанного мною предложения и вставил какую-то фразу, которую я плохо расслышал.
— Простите?
Он снова что-то произнес. Прозвучал он так, будто говорит через воду, и я сильно напряг слух, но все равно не смог его понять.
— Что-то случилось? — спросил я, испытывая легкую панику.
Психотерапевт удивленно взглянул на меня и снова стал шевелить губами. В этот момент он был похож на рыб, которые плавали в аквариуме у стены, — вроде открывал рот, но не издавал звуков. Потом он стал водить перед собой рукой, жестикулируя. Я обескураженно наблюдал за ним, ничего не понимая.
Я сразу подумал, что ко всему прочему еще и оглох, но нет — из окна слышался городской шум, на стене в углу свистел кондиционер, а сам психотерапевт иногда постукивал по столу, и все это я слышал довольно отчетливо.
— Да-да? — спросил я еще раз.
Психотерапевт поднялся с кресла и подошел ко мне. Я тоже встал. Остановившись в метре от меня, он вгляделся в мое лицо, явно пытаясь определить, что со мной происходит, и снова стал шевелить губами, будто говорит.
Сердце забилось с удвоенной скоростью. Я промямлил что-то нечленораздельное, осторожно обошел психотерапевта, отступил к двери, выскочил из кабинета, пронесся мимо девушки в приемной, которая при виде меня приподнялась со стула и выпучила от изумления глаза, и побежал к выходу.
Стоило мне оказаться на улице, я сразу осознал, что случилось: я перестал слышать людей. Совсем. Все они открывали рты, шевелили губами, но ничего не говорили — то есть говорили, но я их речь просто не улавливал, не воспринимал. Меня проняла дрожь, и я, встав прямо на дороге, в самом центре толпы, которая шла по переходу на зеленый, закричал. Люди тут же отшатнулись и принялись обходить меня, опасливо оглядываясь. Один человек все же не испугался и подошел ко мне. Он дотронулся до моего плеча и, видимо, что-то произнес. Я посмотрел на него и вдруг почувствовал самую сильную усталость, какую только испытывал в жизни.
— Пойду домой, — сообщил я ему шепотом и быстрым шагом направился к метро.
По дороге я старался не смотреть на людей. На улице глядел на асфальт, в метро — на пол. Чтобы было легче, я представлял себе, что еду один, потому и не слышу других людей, но иногда взгляд все же цеплялся за лица, и все попытки построить успокоительную иллюзию разрушались.
Дома я встал посреди спальни и в очередной раз задумался над тем, что происходит. Но что тут было думать? Я никак не мог объяснить все это и ничего не понимал. Это я и повторял про себя в панике, будто читал заклинание: «Я ничего не понимаю. Я ничего не понимаю…»
Вскоре пришла Аня. Я, конечно же, не узнал ее, она снова была другая. Подойдя ко мне, она поздоровалась поцелуем, после чего пошла переодеваться. Через некоторое время она уже была на кухне, готовила ужин. Я в это время сидел в спальне и испытывал облегчение оттого, что момент, когда придется «говорить» с ней, оттягивается.
Поев, Аня подошла ко мне. Что-то сказала. Я покачал головой, показывая, что не понимаю. Она произнесла что-то еще, и по выражению ее лица я понял, что это вопрос.
— Не понимаю, что ты говоришь, — хотел сказать я, однако вместо слов из моего рта вышли непонятные звуки — какой-то неразборчивый бубнеж. Я растерялся, попробовал произнести что-нибудь еще, но снова неудачно. Зажав рот руками, я опустился на кровать.
Аня глядела на меня с ужасом. Отойдя от первичного шока, она кинулась ко мне, обняла, стала ласково гладить мои волосы и шевелить губами, о чем-то говоря. Я же сидел и просто смотрел в пол.
Через некоторое время я увидел, что Аня звонит кому-то. Спустя полчаса к нам зашел мужчина. Возможно, это был Антон — кому еще Аня могла позвонить в первую очередь? Он опустился передо мной на корточки и стал говорить. Я покачал головой. Попытки выйти со мной на вербальный контакт продолжались еще несколько минут, затем ему в голову вдруг пришла отличная идея: взяв лист бумаги, он написал на нем что-то и показал это мне. Но и эта затея провалилась — я не смог разобрать букв, они то расплывались, то сливались, то вовсе пропадали. Самостоятельно взяв ручку, я попытался написать на листке, что сошел с ума, но вышли лишь каракули.
Аня с Антоном — если это все-таки был он — еще несколько раз попытались завести со мной диалог, пошатались рядом, пообсуждали что-то, а я, даже не дождавшись, пока Антон уйдет, лег и уснул.

III
По-моему, это был десятый класс. Я прогулял школу, чтобы пойти на свидание с одной девочкой из параллельного класса. Звали ее Алиса. Мы сначала немного погуляли по городу, съездили к фонтану на проспект Мира, а потом похолодало, и мы отправились кушать в какой-то из многочисленных торговых центров. Я заказал себе какой-то бургер, Алиса — черт знает что. Помню, когда я только поднес бургер ко рту, чтобы сделать самый первый и самый вкусный укус, Алиса вдруг спросила:
— Денис, а я тебе нравлюсь?
Я тут же убрал бургер от оставшегося открытым рта.
Такой прямолинейной атаки я никак не ожидал. Пришлось все как следует обдумать. На ум сразу пришло два варианта ответа, и оба честные. Первый — «да». Второй — «нет». Вроде как все просто, но если отвечать развернуто, то первый превращался в нечто подобное: «Да, ты мне нравишься, потому что ты симпатичная, а я хочу наконец заняться сексом»; второй же во что-то такое: «Нет, ведь мы не общались достаточно времени для того, чтобы я мог точно сказать, какой ты человек — подходящий мне или нет. Поэтому ты мне НЕ нравишься. Но это не значит, что ты мне мне понравишься в будущем. В конце концов мы ведь стараемся узнать друг друга, а не знаем друг о друге все сразу, разве нет?» Но я решил не искушать судьбу и ответил неразвернутым «да». Алиса улыбнулась мне, поправила волосы и принялась кушать свое «черт знает что», а я со спокойной душой вернулся к бургеру.
Чуть позже мы нашли рядом с домом Алисы одно укромное место, скрытое от посторонних глаз — какую-то лавку во дворе, окруженную кустами и деревьями, — и стали целоваться. Алиса залезла на меня и стала тереться о мой пах. Делала она это так неистово, будто хотела создать электричество или разжечь огонь. Вероятно, у меня от этого из штанов действительно посыпались искры. В свою очередь я взялся за ее задницу так крепко, как капитан последнего на свете корабля держался бы за руль в шторм, по разрушительности сравнимый с библейским потопом. Я еще подумывал о том, чтобы запустить руку ей в джинсы, но сомневался — это действие, как казалось, могло стать слишком поспешным.
Вдруг нас прервал звонок. Алисе позвонила мама. Она слезла с меня, ответила на вызов, промычала что-то в трубку, затем, повернувшись ко мне, произнесла:
— Мне пора. Увидимся завтра.
Спохватившись, я окликнул ее:
— Алиса, постой!
Она обернулась.
— А я тебе нравлюсь? — спросил я.
Она подумала секунду, затем с улыбкой кивнула — два раза. И убежала.
Я остался на той лавке и стал думать.
«То, что она кивнула два раза, а не один, это ведь плюс? Это придает большее значение ответу? А то, что она просто кивнула, а не сказала, ответ не обесценивает? Хотя считается ли это кивание простым — ведь она кивнула два раза? О чем она раздумывала в ту секундную паузу? О том же, о чем и я, когда она задала такой же вопрос? Получается, она ответила неразвернутым «да»? Так нравлюсь я ей или нет?»
Додумался я до вот какого момента: мне очень важно, чтобы я ей нравился. Я понял, что если буду ей нравиться, то и она может понравиться мне больше. Тогда я решил, что это может работать и в обратную сторону — то есть следовало дать понять, что она мне нравится, чтобы я ей понравился.
На следующий день я уговорил Алису снова прогулять. Принес три розы в прозрачной обертке — на цветную денег не хватило. Отдавая розы, сказал:
— Ты мне очень нравишься.
Она улыбнулась, взяла розы, сказала:
— Ты мне тоже.
Пока она снова терлась об меня и обсасывала мои губы, я вдруг понял, что больше она мне нравиться отчего-то не стала. Нет, было что-то приятное во всем этом (помимо ее самой на мне)… но было и что-то неприятное. Похоже, меня не устроил тот момент, что я как бы сфальсифицировал всю эту ситуацию, и она приобрела… ну, фальшивый вид, что ли.
— Алиса, — произнес я, отстраняясь от поцелуя. Она потянула меня на себя и попыталась вовлечь обратно, но я снова отстранился. — Алиса, да погоди! Я хочу сказать кое-что.
Она остановилась.
— В общем, когда я сегодня сказал, что ты мне нравишься… это было не совсем честно.
— Чего? Я тебе не нравлюсь? — удивилась она и тут же пересела с моих колен на лавку.
— Нет-нет… Я просто… Короче, Алина. Я пока не до конца понимаю, как все устроено, и… Я сказал, что ты мне нравишься, думая, что из-за этого тебе понравлюсь, чтобы ты по-настоящему мне понравилась… Вот. Просто мне кажется, что это немного… неправильно. Я и тебя пытаюсь обмануть, и себя.
— Так ты меня обманывал?
— Нет!.. Да… Не знаю.
— Денис. Я не понимаю.
— А что тут непонятного? — взмахнул я руками. — Я все испортил!
Я видел, как ее глаза сначала изобразили непонимание, а потом насмешку.
— Это глупость какая-то, — хмыкнула Алина.
— Слушай, давай поговорим об этом, что ли…
— Я думала, мальчики не этого хотят.
— Так и есть. То есть… Я не знаю.
— Ладно, Денис. Ты мне напиши, когда узнаешь, хорошо?
Она поднялась, бросила на меня один короткий взгляд, обдавший меня разочарованием, и ушла.
На этом между нами все было кончено. В дальнейшем в подобных ситуациях я отвечал одним только неразвернутым «да» и больше ничего не добавлял.
Вернувшись в тот день домой, я обнаружил злых родителей. Классный руководитель позвонил им и сообщил, что на уроках меня не было уже два дня.
Все случилось как обычно: мама раскричалась, взяла полотенце и попыталась меня им побить, а я бегал по комнате и уклонялся. Мне эта ее привычка казалась какой-то забавной, даже веселой, и я не мог сдержать смех, отчего мама злилась еще больше и размахивала полотенцем еще сильнее. Когда она немного остыла, ей на смену пришел отец. Он поступил так же, как делал всегда, когда узнавал о моих прогулах: посадил меня перед собой на кухне и завел полуторачасовую беседу.
Из-за того, что отец берег деньги и ставил в люстру экономные лампочки, потреблявшие мало энергии, освещение на кухне было ужасно темным. Чтобы стало хотя бы немного ярче, отец включал небольшую, по-моему, зеленого цвета лампу, что стояла на краю стола. Помогало это не сильно: лампа испускала слишком тусклый свет. Некоторое время отец молчал, глядя на сложенные вместе руки, потом громко вздыхал и говорил:
— Каждый раз мы сидим здесь и повторяем один и тот же разговор. Денис, ты еще не устал, а? Ладно. Давай отвечай: почему ты не пошел в школу?
Я пытался объяснить, что наш учитель английского выкладывает свастику в соцсети чаще собственных фотографий; что учительница химии охотнее рассказывает о том, как путешествовала в параллельную вселенную, чем о таблице Менделеева; что мне нравится видеться с друзьями, но не в восемь утра на обязательной к присутствию линейке, где нас заставляют петь школьный гимн (это был мой заготовленный ответ на гипотетическое заявление отца о том, что следует ходить в школу хотя бы ради встреч с друзьями); что из-за нашей школы я чувствую себя ничтожеством, окруженным такими же нулями, которые никогда ничего не добьются; что наша школа вгоняет меня в апатию и вызывает полное безразличие к людям вокруг и к себе самому; что наша школа никогда не станет мне второй семьей, как было обещано вначале, потому что воспринимает меня не как своего сына, а как очередную фамилию, которую следует довести до конца обучения и вписать в документ о выпуске, чтобы не портить статистику и авторитет исключением.
Кажется, примерно это я пытался объяснить своими шестнадцати или семнадцатилетними губами, но получалось так себе. Примерно вот так:
— Я… Я просто не могу ходить в эту школу!
— Почему? — спрашивал отец.
— Не могу!
Ладно, какая-то аргументация все-таки присутствовала, но совсем вялая. Я чувствовал что-то, но не понимал, как преобразовать все это в слова и передать другому человеку. Тем более отец не просто сидел и слушал, а активно толковал свою точку зрения. В перекрестном огне, как правило, сосредоточиться трудно. И еще эта лампа… Я ненавидел эту лампу. Она стояла таким образом, что светила мне прямо в лицо, и я не мог нормально поддерживать с отцом зрительный контакт.
И все же — что говорил сам отец? Честно: я почти не помню. Все сказанное им не сходилось с моими ощущениями, и я не утруждался запоминать. Однако подозреваю, что он, ровно как я, больше зацикливался на том, что говорит, нежели на том, что говорят ему. Под конец наших разговоров я практически всегда обвинял его в том, что он не хочет меня понимать. Ну а я? Я сам пытался его понять? Не знаю. Уже не знаю. Кажется, что да. Но не вру ли я себе? И выяснять сейчас, кто был прав, а кто нет — просто глупо, ведь память давно все смешала, а эго придумало дополнительные аргументы в мою пользу. Говоря откровенно, я теперь даже не уверен, что та лампа, которую я ненавидел, в тот момент еще не сломалась и не лежала на мусорке.
Я очень много спал. Когда просыпался, то думал, думал, думал… Вспоминал о прошлом, о разговорах с семьей, с друзьями, с Аней. Все это сквозным потоком проносилось через мою голову, не останавливаясь ни на миг, и я ощущал себя листком бумаги, брошенным в море.
Когда я проснулся окончательно, была ночь. Я немного полежал, глядя в потолок, потом повернулся и посмотрел туда, где должна была спать Аня. Там находилось непонятное, покрытое серой рябью пятно, похожее на экран потерявшего соединение телевизора. Кажется, я вскрикнул от неожиданности. Пятно шевельнулось, вскочило, приблизилось ко мне. Я встал и отошел к стене. Пятно медленно подползло ближе, из него вдруг вытянулись два серых луча, которые легли на мои плечи. В месте прикосновения я почувствовал легкое покалывание.
«Это моя девушка, — догадался я. — Просто я совсем перестал ее видеть».
И внезапно я понял, что ничего о ней не помню. Ее имя, внешность, голос, ее прошлое — все пропало из моей головы. Я знал, что она есть, что она передо мной, но не мог вспомнить ни одного факта о ней, ни одной сцены из нашей совместной жизни. И я не мог вспомнить вообще никого. Даже мать с отцом, о которых я думал пару минут назад, пропали.
Не обращая внимания на волнения пятна, я оделся и пошел к двери, намереваясь выйти на улицу. Пятно суетливо подплыло и преградило мне дорогу. Я собирался знаками показать, чтобы оно отошло, но не сумел — не смог вспомнить, как это делается. Кивнуть, пожать плечами, взмахнуть руками или указать пальцем… Все перепуталось, забылось.
Я растерянно глядел на пятно, соображая, что делать дальше. Оно снова дотронулось до меня. Я убрал от себя его лучи, отодвинул с прохода — на ощупь оно ощущалось как колючая, но очень мягкая вата — и вышел.
Как я и думал, все люди, которые изредка появлялись в свете ночных фонарей, для меня теперь были лишь пятнами. Даже их тени деформировались, вытянулись и перестали походить на человеческие.
Пятно-Аня проследовало за мной на улицу и стало дергать меня за футболку. «Она беспокоится, видимо, — подумал я. — Хочет, чтобы я вернулся». Я уже и так узнал все, что хотел, поэтому пошел обратно домой. Не было ни эмоций, ни переживаний. Я лег в кровать и заснул без промедлений.
На следующий день явились несколько новых пятен. Они встали передо мной и, наверное, стали что-то говорить — может, задавать вопросы. В любом случае, как-то контактировать с ними я был не в состоянии, поэтому просто сидел и пялился на них с отсутствующим выражением на лице. Потом одно из пятен принесло мои джинсы и футболку. Я оделся. Пятна прошли к выходу и остановились. Я догадался, что они ждут меня, и пошел вслед за ними.
У подъезда стояла заведенная машина, похожая на скорую помощь. Стало ясно, что меня собираются везти в больницу. Я был не против. Даже возникла надежда, что мне помогут.
В больнице меня сразу повели в один из кабинетов, где я сдал анализы, после чего уложили в палату. Проходя вдоль длинных коридоров до палаты, я замечал пятна, которые стояли напротив окон, сидели в креслах и гуляли туда-сюда. Наверное, это были другие пациенты. Расположившись на одной из кроватей, я почти сразу уснул.
Когда я проснулся, меня отвели в какой-то кабинет, где сначала обстучали резиновым молотком по сухожилиям. Я реагировал нормально. Пятно, которое, по всей видимости, было врачом, наклонилось и дунуло мне в ухо. Я дернулся. Затем то же пятно-врач поднесло к моему лицу какую-то деревянную дощечку и стало стучать по ней. Я сначала рассердился и подумал, что надо мной решили поиздеваться, но быстро понял, что они так решили проверить, все ли в порядке с моим слухом. Пятно-врач протянуло мне дощечку, я взял ее и тоже постучал. Вскоре в кабинет вошло другое пятно, и они с пятном-врачом встали у дверей. Я представил себе, как они гадают, что со мной, и отчего-то это показалось мне таким забавным, что я закашлялся от смеха.
Две следующие недели меня обследовали: МРТ, рентгены, анализы и все-все-все. С каждым днем вера в то, что мне помогут, угасала. Я даже пил какие-то таблетки, которые по утрам оказывались на тумбочке в белом пластиковом стакане. Понятия не имею, к какому выводу пришли врачи, но в конце концов меня отпустили домой. Ни злиться на их бессилие, ни обвинять их в чем-либо я не стал — дело странное и черт знает, поддающееся ли медицинской логике, а свободная койка нужней, чем пациент с нерешаемой проблемой. Но было неприятно, конечно, тут ничего не скажешь.
По возвращении домой меня ждала новая реальность. Одну половину жизни я тратил на сон, во время другой половины болел. Иногда я подходил к окну, смотрел во двор. Также иногда я слишком сильно высовывался наружу, и возвращаться обратно мне не очень-то хотелось. Но высунуться еще больше — так, чтобы голова перевесила ноги — я все же не решился. Ссыкло.
Ко мне часто заглядывало какое-то пятно. Точно не знаю, была ли это всегда Аня, но в большинстве случаев точно она — кто еще стал бы приносить продукты и готовить еду?
Сидеть в телефоне или компьютере я не мог, так как не разбирал звуков и не мог понять текст. И еда перестала приносить мне какое-либо удовольствие. Наедаясь, я просто заряжался топливом, чтобы проснуться в очередной следующий день, — не более.
Осознав, что сидя дома я окончательно свихнусь, одним вечером я все же вышел на улицу. Люди-пятна плыли туда-обратно, толпились на светофорах, возвращаясь откуда-то или направляясь куда-то. Молчание и тишина — вот, что меня окружало. Я даже наслаждался этим какое-то время, на минуту или две обрел состояние умиротворения, но вскоре снова возвратился к привычной апатии.
Гулял я долго. Часто мимо с шумом проносились машины. Заходя во дворы, я слушал гул трансформаторных будок. Ближе к утру появились звуки строительных работ и дребезжащих перфораторов. Проходя мимо строек, я наблюдал за работой сварочных аппаратов, бульдозеров и экскаваторов. В пять часов я вошел в открывшееся метро и некоторое время смотрел за проходящими поездами. В один момент я заметил, что входящие и выходящие из вагонов пятна совсем меня не замечают. Они отталкивали меня с пути, будто я там и не стоял вовсе, и проносились мимо. Встав в толпу на эскалаторе, я стал неспешно подниматься по ступенькам и попутно задевал все встречные пятна плечом. Им было все равно.
По дороге обратно я зашел в магазин и купил продуктов через кассу самообслуживания. Взял все, чем можно быстро насытиться, — овсяную кашу, колбасную нарезку, сыр — и так далее.
Так проходил день за днем. Я гулял, возвращался домой, ел, спал… Пятно-Аня — или кто это там был — приходило каждый день, потом через день. Затем оно стало появляться раза два в неделю. В один момент оно ушло и больше не возвращалось.

IV
От нечего делать я пришел в зоопарк. Зверей я тоже не видел, только пятна, и смотреть на них было совсем не интересно. Зато я смог пробраться в вольеры, мне никто не мешал. Пятна-звери меня не замечали, и я свободно гулял по их территориям, рассматривал, как они живут. Жили скучно — еда, вода, пространства мало, туалета нормального нет, убранства никакого… Но и им я завидовал, что довольно забавно. Они ведь видели друг друга, переговаривались хотя бы на примитивном уровне, а я даже кивнуть кому-нибудь был не способен.
В одном большом вольере я увидел огромное пятно. Видимо, это был слон.
Выйдя из зоопарка, я вдруг подумал: «Интересно, а как слон повел бы себя, если бы мог меня видеть? Замахал бы своим хоботом? Раздавил бы?»
Я сразу вспомнил, что у него — у этого пятна-слона — была там здоровенная кормушка с сеном в углу вольера. Если бы у меня возникла мысль как-нибудь изменить ситуацию — ну, как-нибудь, — я бы мог лечь перед ней, подождать, пока пятно-слон захочет есть.
Да, вот как я подумал. И именно в этот момент я вдруг услышал нечто невообразимо прекрасное. Оно выделялось на фоне любых других звуков, которыми был наполнен город, пронзало эту бархатную громаду, называемую тишиной, пролетало над крышами самых высоких домов, над ведущими неизвестно куда лестницами, над многочисленными детскими площадками, и устремлялось прямо в мою тоскливую голову. Это был голос.
«Неужели?.. — изумился я. — Не может быть… Не может быть…»
Я почувствовал, будто у меня поднялся жар. Ноги сами собой сорвались с места, понесли меня голосу навстречу. Вскоре я понял, что это не просто голос, а пение. Мчась по следу звука, я пришел в небольшой зеленеющий сквер, окруженный низкими квадратными домами, которые из-за луж на плитке казались какими-то растянутыми и даже ненастоящими. Пройдя дальше, я наконец увидел ее. Это было пятно, но не обычное — не серое, а разноцветное. Оно то розовело, то краснело, то остывало и белело. Именно от него доносился ласковый женский голос. Такой совершенной красоты я не слышал никогда прежде. Я остановился напротив пятна и стал слушать. Звуки ее голоса лились мне в уши, и я раскачивался из стороны в сторону, будто змея под действием флейты заклинателя. Другие пятна проплывали мимо, не замечали ни меня, ни ее, но и я не обращал на них внимания — передо мной была лишь она.
Кажется, я слушал целую вечность, и иногда мне хотелось смеяться, потому что я наконец услышал другого человека, а иногда хотелось рыдать, потому что я никак не мог поверить, что все это реально.
Понятия не имею, сколько прошло времени, прежде чем она остановилась. Ее голос манил меня, и постепенно я подобрался ближе, и сделал это осторожно, боясь спугнуть ее, но все же оказался слишком близко, перешел личную границу, из-за чего она и прекратила петь. Я плохо соображал в тот момент и не понимал, насколько же странно все это выглядит — просто представьте себе, что вы уличный музыкант, и перед вами остановился незнакомый тип, пялился на вас возмутительно долго, а потом и вовсе подошел почти вплотную. Но я ничего не мог с собой поделать, не мог отойти ни на шаг, так сильно хотелось находиться с ней рядом.
Не знаю, что она делала, остановившись. Может, заговорила со мной. Например, попросила меня убраться к черту, потому что я ее пугал, или поинтересовалась, все ли у меня в порядке, ведь вид у меня был жалкий, или просто стояла и ошарашенно глядела. Я в один момент все-таки осознал глупость ситуации, и мне стало так стыдно, что захотелось убежать. Но я вдруг поступил совсем наоборот — дернулся вперед, протянул руку и дотронулся до разноцветного пятна. На мгновение — всего на одно мгновение — я прозрел и увидел ее. Светлые рыжеватые волосы, тревожный взгляд из-под густых ресниц, тонкие брови, округлый подбородок, выступающие скулы, изящные руки, тонкие пальцы и красного цвета гитара, висевшая на лямке на плече…
Она прервала это мгновение — сам бы я не осмелился и, если бы мог, стоял бы так всю вечность. Отстранившись, она воскликнула:
— Отойдите!
Я остался на месте, застыл, стараясь сохранить ее образ, отпечатать его несмываемой краской внутри моего сознания, надеясь, что он никогда не исчезнет и останется со мной навсегда — как и ее голос, который громогласным эхо носился внутри моей головы, раздавался то у правого уха, то у левого. Но все это прошло. Всего минута — и не осталось ничего: ни ее волос, ни рук, ни даже голоса. Я огляделся — она пропала. Вокруг была одна только серость, низкие дома, их отражения в лужах и пятна, отстраненно движущиеся мимо.
Опустошенный, я вернулся домой. Только сев за стол в гостиной, я заставил себя задуматься о произошедшем и осознал, что потерял ее. Возникло ощущение, будто мне в горло налили бутыль керосина, а потом туда же кинули зажженную спичку. Захотелось то ли сломать что-нибудь, то ли раскричаться, то ли заплакать.
«А вдруг я еще встречу ее? Вдруг она будет там снова — завтра?» — успокаивала меня надежда, и я изо всех сил старался ее слушать, но отчего-то все же не верил.
Я не спал всю ночь. Как только рассвело, я оделся и отправился в зеленеющий сквер. Ее там не было.
«Еще слишком рано для музыки» — подумал я.
Прямо напротив места, где вчера стояла она, находилась лавка, но я не стал садиться, а ушел за дом — посчитал, что она может испугаться и уйти, увидев меня. Иногда я заглядывал в сквер, чтобы убедиться, что ее нет. Я находился там, наверное, часов девять или десять, а ее все не было. Каждую минуту я думал, что стою там зря, но ни на секунду не задумывался о том, чтобы уйти.
Она появилась где-то к шести. Я услышал ее голос, он заглушил все вокруг, — и гудение трансформаторных будок, и шум дорог, и звуки строек, — заполонил меня, и некоторое время я просто стоял за домом и слушал, не осмеливаясь показаться. Наконец набравшись решимости, я все же вошел в сквер, сел на лавочку и стал смотреть на плитку под ногами, боясь взглянуть на нее, даже несмотря на то, что я мог видеть не ее саму, а лишь разноцветное пятно. Не знаю, заметила ли она меня — пение все продолжалось.
К полуночи она замолчала. Только тогда я посмел поднять взгляд. Она уже ушла. Я тяжело вздохнул, расстроившись не оттого, что она исчезла, — она бы ушла так или иначе, и я не собирался снова идти к ней или тем более заниматься преследованием, как какой-то маньяк, — а потому что было трудно перенести наступившие мгновения, когда рядом отсутствовал хотя бы ее голос.
На следующий день я пришел к пяти тридцати и снова спрятался за домом. В руках я держал небольшой букет. В цветочном магазине, где я его брал, не было кассы самообслуживания, поэтому я просто взял понравившиеся мне цветы и положил на кассу, за которой стояло пятно-продавец, две тысячи — этого должно было хватить с остатком.
Как и вчера, она появилась в шесть. Услышав ее, я не стал тянуть и сразу пошел в сквер, где сел на лавку. Немного послушав, я осторожно приблизился, положил перед ней букет и сразу вернулся. На секунду она замолчала, — или мне почудилось, что она на секунду она замолчала, — после чего продолжила петь.
Так я ходил в сквер четыре дня и каждый раз покупал новый букет. На пятый день я снова положил перед ней цветы и сел на привычное место. Она допела к полуночи. Я думал, что она как обычно уйдет, но неожиданно она подплыла ко мне. Сердце тут же затрепетало.  Я не знал, что делать — ведь я не мог сказать ни слова или понять, что она говорит, не прикоснувшись.
А прикоснуться хотелось. Хотелось наброситься на нее, как дикарь, и снова почувствовать. Но я совладал с собой и просто сидел, глядя на ее пятно. Вдруг она села рядом — не вплотную, конечно, а соблюдая осторожную дистанцию. Ее пятно излучало холодный белый цвет. Я повернулся к ней. Протянул руку. Вдруг я почувствовал прикосновение.
— Вы меня слышите? — спросила она.
Она была такой же, как в первый раз. Волосы, ресницы, руки — все абсолютно такое же.
— Слышу… — прошептал я.
Она вздрогнула.
— Вы говорите?..
— Простите, — продолжил я уже полушепотом. — За тот случай, когда я тронул вас без спросу.
Она растерянно кивнула, бросила взгляд вниз — на свою ладонь, сжатую в моей — и произнесла:
— Может, вы отпустите мою руку?..
— Нет, постойте! Пожалуйста, можно я подержу ее еще чуть-чуть?
— Зачем?..
Ей явно было неприятно.
— Я не могу без этого слышать или говорить, — признался я.
Она растерялась, показала улыбку — неказистую, нервозную.
— Это что, такой способ познакомиться? Если да, то… В общем, вы меня немного пугаете.
— Простите. Давайте я отпущу руку. Но можете, пожалуйста, дотронуться до моего плеча? Чтобы я мог и дальше вас слышать.
— Кхм… Ладно, наверное…
Я отпустил ее руку, и она пропала. Возникло опасение, что она обманет меня сбежит, и я бы даже не стал сердиться — ведь я вел себя как какой-то законченный псих. Сам бы я к такому даже не подошел, наверное, и не представляю, как она осмелилась. Однако уже через мгновение она появилась, так как коснулась моего плеча. Я выдохнул.
— Я хочу объяснить, что происходит, — пролепетал я, красный от стыда. — Отчего я так странно себя веду.
— Давайте, — сказала она, бросив взгляд в сторону.
Как мне померещилось, ее заботило, много ли людей рядом и смогут ли они помочь в случае чего.
— Я не маньяк какой-то, так что… Не беспокойтесь, пожалуйста. — Я усмехнулся. — Звучит сомнительно, знаю. В общем… Вы мне точно не поверите, но я все равно расскажу. Несколько месяцев назад я перестал видеть и слышать людей. И сам я больше не мог говорить. Но вас я услышал… Понимаете? Понятно, что это все черт поймешь, но все же… Вот поэтому я и веду себя так. И поэтому прихожу сюда каждый день, чтобы послушать, как вы поете. Вы отлично поете!.. И еще я надеялся, что произойдет то, что произошло сегодня… Что мы заговорим с вами. А до этого я жил как в тумане… Вот…
«Вот…»
Знаете, почему я добавил это «вот»? Потому что мне казалось, что я звучу вульгарно и недостоверно, и оттого я чувствовал себя жутким идиотом. Этим «вот» я постарался дать понять, что и сам понимаю, как глупо звучит все сказанное. И тут же мне в голову пришло, что она может считать это «вот» совсем не так — ей ведь могло почудиться, что оно показывает мою несерьезность, и я засомневался в этом «вот», но отказаться от него уже не мог. И все же оно помогло мне в ту секунду. Вытащило меня из многословности и путаницы, созданной собственным языком. Без него, наверное, я бы окончательно потерялся.
— Вы поэт? — спросила она.
Я рассмеялся — впервые за долгое время.
— Нет. Не поэт. Я скорее сумасшедший.
— Многие поэты сумасшедшие.
— Да, наверное… Я не шутил, когда говорил все это. Я ничего не придумываю, клянусь! Я вижу только вас. Остальные люди по-прежнему…
Вдруг по выражению ее лица я заметил, что ей совсем уж неловко, отчего я смутился и замолк.
— Вы, наверное, спешите домой? — спросил я через пару секунд.
— Вообще-то да…
— Хорошо. Я не буду задерживать. Только скажите, как вас зовут, пожалуйста.
— Меня зовут Женя. А вы…
— Я Денис. Надеюсь, вы придете завтра… Приходите, пожалуйста.
Она кивнула, убрала руку и исчезла за холодной белой пеленой.
Наверное, я показался Жене совсем чокнутым. Мне снова было не по себе от мысли, что она испугалась и больше не придет в сквер, и я дрожал всю ночь, боясь больше ее не увидеть.
«Может, надо было не говорить правду? — размышлял я. — Кто вообще в такое поверит? Следовало придумать какую-нибудь историю… Например, что кто-то из близких для меня людей умер, и я до сих пор не в себе, а ее пение помогает мне справиться с плохими мыслями… Тогда она бы прониклась, пожалела меня, и все прошло бы гораздо лучше…»
Но я не знаю, насколько серьезно я думал над этим и как поступил бы, если бы мог переиграть момент нашего знакомства. Наверное, я все равно постарался бы донести до нее правду. Ведь не зря я увидел именно ее, а не кого-то другого.
Все же она появилась там на завтрашний день, а закончив играть снова села рядом со мной и положила руку на мое плеча.
— Вы что, правда не слышите, пока я до вас не дотронусь? — спросила она первым делом.
— Да… Так и есть. Спасибо, что пришли.
— Вообще-то у меня особо нет выбора, — призналась она. — В городе не так уж легко найти нормальное место для выступлений. Даже за этот небольшой сквер платить приходится.
— Я догадывался, — усмехнулся я. — Так я вас больше не пугаю?
— Пугаете. Но еще мне вас как будто бы жалко…
Она произнесла это с каким-то смятением в голове, словно еще не решила, жалеет ли она меня больше, чем опасается.
— Если жалость сделает так, что вы будете говорить со мной, то я не против, — засмеялся я. Женя мой смех не поддержала, даже не улыбнулась, и я сразу подумал, что стоило отказаться от ее жалости и скорчить из себя сильного духом человека, и тогда она, может, зауважала бы меня и стала бы жалеть еще больше. Чтобы избавиться от немалой тяжести последней сказанной фразы, я добавил: — Это шутка, конечно.
— Ну, Денис… — сказала она через пару секунду. — Увидимся завтра, да?
— Надеюсь. — Она собиралась встать, но я остановил ее: — Подождите, постойте!.. Не убирайте пока руку, пожалуйста. Я… В общем, не бойтесь меня. Я правда не маньяк какой-то. Я не собираюсь делать ничего плохого. Если моя компания не является для вас чем-то плохим, конечно…
— Я пока еще думаю об этом, — хмыкнула она. — И я хотела сказать еще кое-что, кстати… Вы можете больше не приносить цветы? Мне их скоро уже класть будет некуда.
— Вы просто выкидывайте старые, — посоветовал я.
Женя улыбнулась — на этот раз ее улыбка была открытой и веселой — и убрала руку. Ее туман был блекло-желтым.
Теперь мы разговаривали каждый день. Постепенно она привыкла к моим странностям, и общение перестало проходить так неловко, как раньше. Я все пытался объяснить, что со мной, а она, как казалось, правда пыталась понять меня.
— Так ты действительно не видишь других людей?
— Да. Только их силуэты или типа того… Они все одинаковые — серые, бесформенные, вообще на людей не похожие. Как сгустки тумана, что ли. И ты была такой, только не серой, а цветной. И еще я мог слышать тебя, когда ты пела. Не разбирал слов, но слышал голос.
— Интересно, почему ты слышал именно меня?
Мне подумалось, что будет хорошо, если она из-за этого начнет чувствовать себя особенной.
— Я тоже думал об этом. Много. Но не знаю. В любом случае я рад, что услышал именно тебя. Кто еще стал бы меня слушать?
— Это уж точно! — рассмеялась она. — Похоже, я просто такая же психованная.
Рано или поздно разговор и моих проблемах заканчивались, и тогда я интересовался ею. О себе она говорила так:
— Я музыкант. Уже много лет живу только музыкой. Хотя я как-то слышала от одного как бы важного человека, что настоящим музыкантом можно считать лишь того, кто закончил консерваторию, или того, кто выпустил хотя бы один альбом — в плане, полноценно выпустил, а не выгрузил в соцсети, — или того, кто сыграл хотя бы на паре чужих альбомов, пусть даже сессионно. Ну, для него я не музыкант. Я уверена, что рано или поздно выпущу альбом, но даже без этого уже считаю себя музыкантом. Ведь я пишу музыку, пою, играю… Какая разница, что я с трудом читаю ноты, если я и без этого справляюсь?
Когда она говорила об этом, она искрилась.
У меня не было сформированного мнения по поводу того, кто музыкант, а кто нет, поэтому я решил просто поддержать ее:
— Если ты так думаешь, то ты, наверное, правда музыкант.
Она улыбнулась, после чего забылась и убрала свою ладонь из моей, чтобы поправить волосы. Я вздрогнул, однако уже через секунду снова мог ее видеть — она вернула ладонь.
— Ой, прости! — воскликнула она. — Я все время забываю…
Шло время, и вот — я уже провожал ее до дома. Моя проблема явилась хорошим поводом идти всю дорогу, держась за руки. Хотя я по-прежнему нуждался в ее прикосновении, чтобы слышать и говорить, порой мне мерещилось, что и ей приятно до меня дотрагиваться. Каждый раз, когда мы расставались, я испытывал ужас и смятение — не хотелось возвращаться в прежнюю молчаливую серость, отчужденную и одинокую, пусть даже ненадолго. Женя старалась успокоить меня перед каждый расставанием:
— Все хорошо, — говорила она. — Мы ведь увидимся завтра.
Однажды она предупредила, что не придет в сквер. Именно в тот день, когда мне снова пришлось шляться по молчаливым улицам и наблюдать за плывущими туда-обратно серыми пятнами, я понял, что не смогу без Жени. Встретившись с ней вновь, я был смущенный и робкий, и она это заметила.
— Что-то не так? — поинтересовалась она.
— Нет… Просто…
Я неуверенно подался вперед. Мне было так страшно, что она не ответит, но этого, к счастью, не произошло. Мы поцеловались.
В тот же вечер мы пришли ко мне. Робость где-то потерялась, и я стал больше походить на мужчину. От одежды мы избавились быстрее, чем иностранцев раздевают на ночных улицах Венесуэлы. В постели Женя в основном была отзывчивой, мягкой, но моментами вспыхивала, становилась неуступчивой, почти дикой. Можете не верить, но именно такой я себе ее и представлял.

V
— Чувак, не хочу тебя разочаровать, но она, типа, с моей перспективы кажется простой меркантильной сучкой,  — говорил Антон. — Ты уж прости, конечно. Но это так выглядит.
— Да я и сам об этом думал… Но не знаю.
— Чувак, я знаю, что ты не как оголодавший кот, который кидается на первую попавшуюся киску, но все же…
— Антон, я эту фразу даже комментировать не хочу.
— Прикольная, да? Услышал ее недавно в одном фильме… Короче, ты думай.
Началось все с Марины Солодько. Тогда я работал в RateMax всего три месяца, и однажды во время обеденного перерыва Марина вдруг решила сесть со мной. Это выглядело странно — раньше мы никогда вместе не обедали, так что я сразу подумал, что ей что-то надо. Мы вымученно поговорили о погоде, о загонах начальства и прочей чуши, и затем Марина произнесла:
— Слушай, тут такое дело…
Я громко хмыкнул. Марина тут же смутилась и взяла паузу. Выражение ее лица было такое, будто она вот-вот продолжит, но продолжение никак не начиналось, и я решил ей помочь:
— Ну так чего?
— Денис, тут, в общем… Ты ведь живешь один?
— Это тебе еще зачем? — удивился я.
— Ты не мог бы пустить к себе в квартиру мою подругу Аню? Она сюда переезжает из Нижнего Новгорода, и ей негде оставаться… Она хорошая девчонка, не станет тебя напрягать. Вы даже пересекаться особо не будете, она будет много работать.
— Подожди… А ты сама не можешь ее у себя устроить? Ты же не с родителями живешь, в конце концов.
— Не могу, Денис, правда. Роднулик против.
Роднуликом она называла своего бывшего.
— Эм-м… А общежития всякие? Или съемные квартиры?
— У нее совсем нет денег. Поэтому-то она и попросила меня поспрашивать у друзей… — Про друзей она сильно преувеличивала, мы с ней никогда не дружили. Да и Аню она назвала подругой, как мне думается, исключительного из-за того, что просить за знакомого по меньшей мере странно. — Она будет работать в больнице, и есть вариант разве что там на ночь оставаться, но это ведь не по-человечески как-то… Это ненадолго, Денис. Она договорилась, что ей выдадут пол оклада за две недели, и она наскребет на какую-нибудь квартирку в подмосковье…
— Две недели?! Это недолго, да? — усмехнулся я.
— Да они быстро пролетят…
Я растерялся и сделал вид, что думаю. Марина десяток секунд смотрела на меня молящими глазами, затем достала телефон.
— Смотри… Вот Аня.
Она повернула телефон ко мне экраном. Там была фотография Ани. Я недолго рассматривал ее, потом взглянул чуть выше — там было показано время.
— Уже час, — произнес я. — Обед закончился.
Марина вздохнула.
— В общем, ты подумай, — сказала она, вставая из-за стола. — Ты ее очень выручишь, если согласишься. Она приедет послезавтра, в воскресенье.
В субботу я позвонил Марине и сообщил, что согласен пустить к себе Аню. Причин, почему я согласился, было много, но я так и не понял, какая из них главная. Может, все дело в моем доброте? Я всегда старался помогать людям, когда это не вредило мне самому, а потерпеть две недели другого человека в своей квартире — это совсем ничего. Или в духе авантюризма. Или потому что эта авантюра намекала — так, совсем прозрачно — на секс.
Аня приехала к вечеру. Я встретил ее на пороге, помог затащить чемоданы в комнату. Так как мы уже один раз созванивались (ей нужно было уточнить адрес, а мне время ее приезда) и успели представиться, много времени на знакомство не ушло. За первые полчаса общения она раз пять повторила:
— Спасибо большое, что разрешил у тебя остаться…
— Без проблем, — отвечал я. — Пожалуйста.
Я приготовил для нее раскладушку, которая стояла в квартире еще с университетских времен, когда у меня часто оставались друзья во время попоек. Аню это вполне устроило.
Как и говорила Марина, в первые дни я Аню почти не видел. Она уходила очень рано, приходила совсем поздно. Зато я отлично замечал скинутое на пол с раскладушки одеяло, и ее вещи, раскиданные по кухонным стульям. Свое раздражение по этому поводу я решил умолчать — она ведь вроде как не собиралась задерживаться у меня надолго, и создавать лишний конфликт не хотелось.
Все разговоры между нами происходили перед сном. Обычно они длились не дольше получаса, так как уже было время ложиться. Я заметил, что кажусь ей забавным, быстро сориентировался и взял на себя роль веселого парня, стараясь смешить ее как можно чаще.
В следующую субботу мы остались дома.
— Ты никуда не собираешься сегодня? — спросила она в начале дня, когда мы завтракали приготовленной ею яичницей.
— А что, ты решила меня прогнать? — спросил я с ухмылкой.
— Нет-нет… Марина занята со своим «роднуликом», а кроме нее я в Москве никого не знаю, так что…
Аня была одета в короткие домашние шорты и просторную белую футболку. Я старался не пялиться.
— Так что ты не против компании?
— Угу. Я к тому и вела, Денис.
— Ну ладно. Вообще-то я собирался весь вечер играть в приставку, но раз так, то придется поменять планы…
— Нет, если тебе так хочется поиграть в приставку, то пожалуйста, — пожала она плечами. — А я просто посижу где-нибудь в углу, посмотрю в стену…
— Отличное развлечение. Даже не знаю, смогу ли придумать что-нибудь лучше.
— Мне много не надо, — махнула она рукой. — Что угодно сгодится.
— Окей. Гляди…
Я сложил руки вместе и сделал из пальцев объемную собачью голову. Собственно, такова и была моя схема — смешить ее всяким дебилизмом.
— Ух ты! — иронично похлопала Аня. — А еще какие-нибудь фокусы знаешь?
— Не-а. Только этот. Готова смотреть на это весь день?
— Ладно, Денис, я беру свои глаза про «все сгодится» назад.
— Жаль. Ну, тогда у меня есть волшебная коробка, которая умеет показывать фильмы. И вино в шкафу.
Вино я, естественно, купил специально еще за два дня до этого.
— Вот так волшебство! — восхитилась она.
Весь день мы смотрели кино, играли в карты, пили вино. К вечеру занялись сексом.
Прошло полнедели. Мы сидели на кухне, и Аня заикнулась про скорый переезд. Я сказал:
— И ты собираешься переезжать куда-то в подмосковье?
— Да. Я уже посмотрела варианты…
— Это тебе во сколько надо будет вставать? — спросил я не дослушав. — В четыре утра, что ли?
— От той квартиры, которую я думаю снять, около полутора часов ехать. Так что вставать часов в шесть надо будет.
— Да-а, хреново. А поближе нигде нет?
— Есть. А вот денег у меня на них нет.
— Ну, вообще-то есть вариант… — Как мне показалось, она ждала моих следующих слов с такой же надеждой, с какой выброшенная на берег рыба ждет прилив. — …Я совсем не против, чтобы ты осталась.
Она сначала словно не обратила внимания на сказанное. Потом резко вскочила, кинулась ко мне и стала обнимать.
— Все-таки я так не думаю, — сказал я Антону. — Мне кажется, она совсем не из-за этого со мной.
— Как знаешь, брат. Как знаешь.
Этот разговор с Антоном еще долго не вылазил у меня из головы. Со стороны легко могло показаться, что Ане со мной просто удобно. Я — комфортный вариант, благоприятное стечение обстоятельств. И она для меня тоже в какой-то степени, если быть откровенным. И все же не хотелось думать, что все, что между нами было, произошло лишь из-за удобства.
Я так ломался над этой темой, что в один момент не выдержал и решил открыто обсудить все с самой Аней. На тот момент мы встречались уже два месяца, и она, как мне кажется, совсем не подозревала о моих тревогах, отчего на ее лице с самого начала разговора читалось изумление, если выражаться мягко, чрезвычайное.
— Я просто хочу знать, Аня, ищешь ли ты во мне что-то большее… что-то большее, чем…
— Чем квартира? — перебила она. — Ты, значит, вот так обо мне думаешь?
— Я не делал никаких выводов, Аня. Я хочу понять, а не пытаюсь что-то утверждать.
— Пытаешься понять, такая ли я шлюха, что решила трахнуться с тобой ради квартиры?
— Аня, успокойся. Давай нормально поговорим.
Она после этого стала горячиться еще больше.
— Ты хочешь, чтобы я нормально говорила после твоих слов?! Как?! Ты хоть понимаешь, насколько это… Это унизительно, Денис!
— Что в этом унизительного?
— Денис, не строй из себя тупицу! Так принято в отношениях, что… О таком не спрашивают!
— Почему?
— Ладно. Как ты себя почувствуешь, если я спрошу, не пустил ли ты меня только для того, чтобы потрахаться?
Я смутился, промямлил что-то нечленораздельное и сделал какой-то непонятный жест руками.
— Вот видишь! — воскликнула она.
— Нет-нет, постой! — сказал я, выставив вперед ладони. — Хорошо. Я отвечу. Я предполагал такой вариант. Это была одна из причин.
От возмущения она чуть воздухом не подавилась.
— Ты сейчас реально?
— Ты ведь не ребенок, Аня! Ты же должна понимать, как все устроено.
— Устроено!.. Нет, ты мне теперь скажи, кто тут и кем воспользовался?
— Пф-ф… Я тобой не пользовался. Я не лез к тебе, не настаивал на том, что ты мне должна хоть что-то, а тем более секс. Я сейчас пытаюсь быть с тобой честным, между прочим! А теперь и ты побудь со мной честной, хорошо?
Она поджала губы, посмотрела прямо на меня.
— Скажи, я что, похожа на шлюху?
Я закатил глаза.
— Не перегибай, а?
— Так я не перегибаю. Ты давай еще раз прояви свою честность. Я похожа на шлюху, Денис?
Хотелось крикнуть, что она похожа не на шлюху, а на дуру.
— Нет, ты не похожа на шлюху.
— Вот это сюрприз! — взмахнула она руками. — А я-то после твоих слов подумала, что похожа! То-то ты меня к себе пустил, да?
Мне было не смешно.
— Аня, теперь ты мне ответь.
— Окей, — вздохнула она. — Я отвечу. Отвечу. Это был один из вариантов. Один из. Доволен?
— Нет, — сказал я, не отрывая от нее взгляда.
— Что, не нравится?
— Слушай! — воскликнул я. — Я хочу услышать нормальный ответ! Нормальный ответ, ясно?!
— Да ты просто какой-то баран упертый!.. — Она глубоко вздохнула, села на кровать, покачала головой. — Тебя это правда так парит?
— Правда!
— Ты можешь еще раз задать свой вопрос? Только нормально.
— Я и так сказал все нормально. Окей, ладно. Почему ты со мной? Из-за того, что тебе просто удобно, или есть что-то большее?
Мне такая формулировка совсем не понравилась, но ничего лучше я не придумал.
— Смотри, Денис. Может, все и началось с… с…
— Авантюры? — подсказал я.
— Да, небольшой авантюры. Может, эта авантюра началась с моего расчета на удобство. Но сейчас… Я просто не пойму, как ты можешь спрашивать такое! Разве тут все не очевидно? Я с тобой не из-за квартиры, не из-за удобства, а потому что мне с тобой хорошо. Да, есть нечто большее. Слушай, остановись. Хватит расхаживать туда-сюда.
Я остановился. Она села на кровать.
— Присядь со мной. Давай.
— Я тебе что, ребенок? — нахмурился я.
— Хорошо, давай я… Я просто прошу. Можешь присесть со мной рядом, пожалуйста?
Я сел с ней рядом.
— Смотри, Денис. У нас сейчас два пути. Первый — ты мне веришь. Второй — не веришь. Если не веришь, то мы расходимся, потому что… В чем тогда смысл? Если ты не можешь мне поверить, то какой тогда смысл в наших отношениях? Ведь фраза, что отношения строятся на доверии, такая банальная… Ты что, раньше ее не слышал? И ты ведь не ревнивый, разве нет? Я не замечала за тобой чего-то такого…
— Не ревнивый.
— Тогда почему тебя так волнует вот это… эта ситуация?
— Я не знаю. Меня это заботило, и я решил с тобой все обсудить. А ты устроила!..
— Ладно, прости. Может, ты и правильно сделал. Денис. Так ты веришь мне? Скажи, ты веришь?
Я решил, что она права. Как я собираюсь вообще быть с кем-то, если не могу довериться? Буду пытаться искать идеальную ситуацию, исключающую все неприятные нюансы, подобные этому? Таких не бывает.
Лишь короткое «да» или чуть более длинное — всего на букву — «нет». Другие варианты отсутствовали. Я не мог ответить, что попытаюсь поверить или что попробую работать над этим, ведь знал, что Аня этого не примет, а второй попытки не предоставит.
— Да, — сказал я.
Аня показала улыбку. Я помню, как увидел в ней тогда те самые завораживающие искры, которые потом, к несчастью, потеряются. На какое-то время я, кажется, был так очарован ими, что и сам поверил в свою ложь.
С тех пор у меня не добавилось ни одного повода сомневаться. За время, что мы были вместе, Аня много с кем познакомилась, стала зарабатывать и давно могла бы сбежать к кому-то поудобнее. Но она ведь так не поступила. Однако я стараюсь быть честным хотя бы с собой. Я бы соврал еще раз, если бы сказал, что верил ей. И причина ведь совсем не в ревности. Она в сомнениях. Бесконечных сомнениях о том, не ищем ли мы разное друг в друге. «Нечто большее». Почему так сложно понять, что это значит? Как я могу узнать, искала ли она то же самое, если даже сам не определился, что такое это замысловатое, расплывчатое «нечто большее»?

VI
После того, как мы с Женей стали встречаться, ко мне постепенно вернулась прежняя жизнь. Теперь я все видел и слышал, даже когда оставался один. Какой же радостью явилась возможность снова отказываться от пакетов, когда кассиры предлагали их в магазинах, мимолетно переглядываться с людьми на светофорах, незаметно рассматривать лица в метро, махать рукой водителю, уступившему дорогу в неположенном месте, кивать соседям, чьих имен за много лет сожительства так и не узнал, случайно наступать на ноги прохожих, толкаться, извиняться… Я смотрел на мир, улыбался ему, полному людей, красок и почти столь же яркому, как воспоминания из детства, и думал, что наконец-то вновь стал его полновесной частью.
В день, когда я смог существовать отдельно от Жени, я на радостях зашел купить цветов — в тот самый магазин, где покупал букеты на протяжении тех двух недель. Я заметил, что продавщица необычайно внимательно наблюдает за мной, и сначала даже оскорбился, так как подумал, что она подозревает во мне вора, но через миг сообразил, что она ведь долгое время видела во мне глухонемого и к тому же почти слепого человека. Когда я позвал ее, чтобы посоветоваться, какой букет лучше взять, она от удивления чуть ли не подпрыгнула.
— Вы говорите! — воскликнула она.
— Конечно. А как же еще? — скорчил я изумленное лицо.
— Так ведь… Так вы ведь… — Она вдруг нахмурилась. — Так это вы что, все то время просто надо мной издевались?
Пытаться объяснить правду смысла не было, поэтому я просто сказал:
— Со мной такое бывает иногда. Знаете, переклинивает.
— А-а… Понимаю, понимаю, — закивала она внезапно. — У меня мужа тоже часто вот так клинит. Правда, он столько цветов для меня не покупает в этот период… Ну и хорошо, а то денег бы и на еду, наверное, не хватало, ха-ха. Он зашился недавно. Поглядим, что будет. Надеюсь, поможет. Вам бы тоже об этом подумать, что ли.
Мне было так приятно обмениваться фразами и улыбками с этой теткой, наблюдать за тем, как от эмоций каждую секунду меняется ее лицо, что я, видимо, перешел невидимую грань — вероятно, глядел на нее слишком пристально — и смутил ее. Поймав этот момент, я тут же убрал взгляд, но от улыбки избавиться не сумел.
— Тысяча восемьсот, — сказала она, предварительно откашлявшись.
Это маленькое происшествие показалось мне таким забавным, словно безобидная веселая игра, что я еще долго прокручивал его в голове, размышляя, что еще можно было сказать, как пошутить, как ввести продавщицу в еще большее замешательство.
С цветами я возвратился домой. До прихода Жени оставался еще час или два, и требовалось чем-то себя занять. Меня вдруг осенило: я ведь давным-давно, еще в прошлой жизни, положил в один из ящиков ту вещь, без которой раньше не мог прожить и дня, — телефон. Достав его, я нажал на кнопку включения. Экран загорелся, и я увидел уведомления о пропущенных вызовах. В тот же миг ко мне вернулась память. Полностью. Я вспомнил всех — родителей, Антона, даже Хетага Оскаровича и Альберта. И, конечно же, Аню.
Первым делом я набрал Антону, так как звонить Ане было стыдно. Услышав меня, Антон очень обрадовался, сразу завалил вопросами о том, как я себя чувствую, и даже поинтересовался, почему я не звонил, на что я отреагировал так: «странный вопрос, Антон». Оказалось, у него уже родилась дочь — Настя. Да, они все-таки не назвали ее Валей, хотя родители Антона сопротивлялись до последнего.
— Вика в конце концов психанула и сказала, что мама сама может родить себе Валю, если так хочет. «А моя дочь — говорит — будет Настей!» Прикинь? Маман, конечно, охренела. Да я и сам охренел, если честно. Там такой спор начался, уф-ф… Маман начала в ответ говорить про климакс… Ну, об этом тебе слышать незачем. Они больше не общаются, короче. Даже за внимание дочки борются молча.
— И как тебе быть отцом?
— Офигенно. Офигенно сложно, то есть, — добавил он, а потом добавил еще раз: — Но и офигенно тоже. Это чучело, которое потом вырастет в человека… Странное существо, короче. Но я его люблю, походу.
Говорили мы довольно долго, и с каждой секундой я все четче понимал, что мы успели отдалиться, — не припомню, когда мы в последний раз оба замолкали и отчаянно пытались придумать, о чем бы еще поговорить, словно знакомы всего пару дней.
Когда я закончил с Антоном, я все-таки решился позвонить Ане.
— Да? — послышался ее голос в трубке.
Я ожидал другой реакции. Ожидал, что она увидит мое имя, высветившееся на телефоне, и… Не знаю. Скажет не одно только «Да?» Может, воскликнет: «Денис?! Это ты?!» — и — «Что с тобой случилось?! Что ты делал все это время?! Где ты?!» Но всего этого не было, было лишь одинокое, практически лишенное эмоций «Да?»
— Это Денис, Ань. Привет.
— Да, я знаю, что это ты. Что тебе нужно?
От холода ее тона у меня буквально ухо замерзло.
— Ну-у… Мы просто… Просто мы давно не слышались, и я хотел тебе позвонить… — выдавил я из себя растерянно.
— Зачем? Я думала, мы уже все решили еще тогда.
— В смысле «решили»? Когда «решили»?
— Денис, ты… Ты что? Ты устраиваешь подобное, а потом звонишь, чтобы… Чтобы что? Только не говори, что ты теперь хочешь начать все с начала.
— Нет, Аня. Я не хотел… Я, честно говоря, плохо понимаю, о чем ты сейчас говоришь. Я позвонил, потому что хотел узнать как ты, вот и все.
— Да? Хорошо. Я в порядке. Но мама болеет. Работаю, потом еду к ней, готовлю еду, проверяю состояние, потом сплю. Вот как я.
— Ты ездишь к маме? Ты не в Москве?
— Я не в Москве, Денис. Я уехала.
— Почему?
Послышался ее вздох.
— Я не хочу об этом говорить.
— Ладно, а…
— Денис. Сказать откровенно, я вообще не хочу говорить. Ты понимаешь?
— Нет, я…
Вызов завершился.
Я некоторое время постоял, пытаясь обдумать произошедшее, потом перезвонил, но Аня не взяла трубку.
Вернулась Женя. Я безмолвно передал ей цветы, поцеловал. Она заметила, что настроение у меня мрачное, и поинтересовалась, в чем дело. Мне хотелось быть с ней честным, но я даже не знал, как рассказать обо всей этой ситуацией с Аней, поэтому слегка переделал ход истории: сказал, что звонил бывшей, спрашивал, как дела, так как давно о ней ничего не слышал, а она даже слушать не стала и просто сбросила вызов. Добавил, что расстались мы не при самых благоприятных условиях и что не был закрыт, как я выразился, эмоциональный гештальт. Также возникла мысль соврать, что я звонил Ане из-за того, что знал про ее больную мать; таким образом я смог бы избежать возможной ревности со стороны Жени, но в конце концов эта ложь так и не вклеилась в повествование. Женя пару раз уточнила, зачем я звонил, после чего попыталась меня успокоить.
— Да просто забей на нее, и все, — подытожила она.
…Я снова стал работать, но уже не в RateMax — Хетаг Оскарович отказался принимать меня обратно. Я звонил ему несколько раз, и только на четвертый он наконец взял трубку. Сначала он удивился, потом, как и Антон, стал расспрашивать про здоровье, и мы наконец перешли к главной теме. Что на прежнее место я не вернусь он сказал сразу, но при этом добавил, что хотел бы поговорить в офисе лично. Туда я приехал уже на следующий день, и мне пришлось дожидаться директора где-то час, сидя в его кабинете. Затем он явился — все такой же, как раньше, только, как мне показалось, чуть более старый. Мы поздоровались, и он сел в свое кресло.
Начали с будничного — с курса доллара и политической ситуации. В один момент принесли чай, и мы стали пить, вернее, он пил, а мой чай оставался нетронутым стынуть.
— Конечно, ты не в ответе за то, что заболел, — сказал директор, наконец перейдя к главной теме. — Но я не могу принять тебя обратно. У нас тут не лучшие времена — налоговики каждый день заходят в офис как к себе домой, вынюхивают тут что-то, как псы охотничьи, а я таким гостям не очень-то рад. Компании сейчас требуется стабильность, которая всегда была важнейшей характеристикой для сотрудника, ты сам знаешь, Денис. Не хочу задеть тебя, но не вижу гарантий, что подобное повторится, особенно если ты так и не смог выяснить причину твоего… заболевания.
— Понимаю, Хетаг Оскарович, — произнес я и поднялся со стула.
— Не спеши уходить, — произнес он и тоже встал. — Раз уж так случилось, что мы на этом расходимся, и непонятно, когда увидимся снова… Давай пошлем всю эту официозность куда подальше, да? Все-таки мы давно не чужие друг другу люди, правильно?
Я подтвердил его слова кивком. Не знаю, выглядело ли это убедительно, но мне, в целом, было все равно.
Директор подошел, распростер руки, похлопал меня по плечам и улыбнулся. Я тоже ответил улыбкой. Вышло несуразно, ведь на протяжении всей этой сцены мы зачем-то поддерживали создававший чувство напряжения и неловкости зрительный контакт. Убрав от меня руки через пару секунд, директор отошел на шаг, откашлялся и спросил:
— Так что с тобой было? У тебя хоть догадки есть?
— Понятия не имею, Хетаг Оскарович.
— Жаль. Очень жаль. Я сильно ценил тебя, Денис. Правда. Ужасно, что с тобой так случилось. Раз ты даже не догадываешься о причинах… Знаешь, Вася ведь тоже больше не с нами. У него обнаружилась одна проблема сердечная, он дважды за месяц упал в обморок, представляешь?
— И он больше не смог работать?
— Он хотел, — пожал плечами Хетаг Оскарович. — Но мне пришлось его отпустить.
— Вы уволили его?
— Не знай я, что наши с тобой отношения основаны на глубочайшем уважении, посчитал бы, что ты меня упрекаешь. Хотя это, может, и правда заслуживает упрека. Но как можно было иначе? К сожалению, подобные эксцессы мешают развитию компанию. Знаешь… — Он вдруг взглянул на меня с каким-то задором. — Ты знаешь, вот были ведь шутки — «вермахт-вермахт»… А ведь у нацистов присутствовала какая-то логика. Извращенная, некорректная, но присутствовала. Вася говорил, у него эта проблема с сердцем из-за генетики. Передалось, как он сказал, через маму, — она тем же страдала.
— Вы это к чему? — удивился я.
— Да просто, — пожал он плечами.
— Вы поддерживаете нацизм, Хетаг Оскарович?
— Что-о? Ни в коем случае. — Он словно оскорбился. — Это было просто замечание.
Я внезапно понял, что по-прежнему не могу сказать о нем ничего конкретного. На секунду мне вообще показалось, что в его зрачках блестит образ Менгеле, да только я уже не уверен, не игра ли все это. К его образу было так легко приклеить гитлеровские усы, что я в это попросту не поверил.
«И все же я могу сейчас сказать, что понимаю его чуть лучше, чем раньше, — подумал я. — Он как слоеный торт: один слой — доброжелательность и семейные ценности, другой — ирония над нацистскими идеалами, а третий, на котором все держится, — радикальный индивидуализм, чуждый коллективному мышлению. Никакой он не нацист. Он объективист».
— Скажите, Хетаг Оскарович, а вам нравится роман «Атлант расправил плечи»?
— А-а… — протянул директор. — Хороший роман.
«Вот ты и попался» — мысленно обрадовался я, однако директор на этом не закончил и сказал:
— Идеология в нем совсем устаревшая и неполноценная.
— Вы же сказали, что роман хороший? — сконфуженно приподнял я бровь.
— Да. Хороший с точки зрения комедии.
— Так вы не разделяете его взглядов?
— Нет. По секрету: у меня трое детей, и средний гораздо талантливее двух других. Как думаешь, Денис, если бы я придерживался точки зрения нашей дорогой Алисы Розенбаум, они бы получали по одинаковому количеству конфет за обедом?
— Вы коммунист?
— Я что, похож на человека, который не учится на чужих ошибках?
— Капиталист?
— В какой-то степени, конечно. Времена такие, вынуждают. Но с другой стороны капитализм я презираю.
— С какой стороны?
— Кхм… Трудно объяснить. Не настроена моя голова о таком общаться сейчас, Денис.
— И все-таки… Если коротко, то кто вы, Хетаг Оскарович?
— Почему тебя так волнует этот вопрос? — спросил он прищурившись.
— Просто интересно, Хетаг Оскарович. Просто интересно. Так кто вы?
— О, я и сам не знаю, Денис. Но я люблю готовить.
Напоследок мы обнялись, и до моего носа взрывом донесся плотный запах директорского парфюма, от которого пахло, кажется, мускатным какао. Объятия вышли крепкими, но какими-то вымученными и холодными, как февральский мороз. Хотелось сказать что-нибудь в конце — то ли упрекнуть директора за что-то, то ли поблагодарить… то ли позлить его, пошутив какую-нибудь гадкую шутейку, например про то, что ни мускатное какао, ни запах канализационных стоков не перебьет вони из его рта. Но это было бы лишнее.
На выходе из офиса я пересекся с Аликом. Он уже собирался домой и, увидав меня, замахал рукой. Подойдя, он попросил в долг еще десять тысяч, уточнив, что сделал крупное вложение в один актив и теперь серьезно от него зависит.
— Что за актив? — спросил я.
Он мне подмигнул, я поморщился, и его это, по всей видимости, отчего-то сильно обидело.
— Да ты же ни хрена не знаешь!.. — воскликнул он скорчившись.
Ничего ему не ответив, я ушел.
Расставание с этими людьми вызвало чувства противоречивые: с одной стороны делалось немного противно, с другой приятно. Все-таки я провел столько времени и так и не смог толком понять, но в то же время я вдруг осознал, что мне хватить и одного человека, которому могу открыться, которого понимаю и который в то же время не против того, чтобы я его понял — это я про Женю, конечно.
Довольно легко я отыскал другую компанию, в которой было разрешено работать удаленно, что, надо сказать, подходило моей новой жизни в разы лучше RateMax. Все, что мне нужно было делать, — это связываться с клиентами по вебкамере и с помощью разных прошаренных схем убеждать их в том, что им нужно связываться со мной как можно чаще. Удавалось мне это без проблем, хотя с некоторыми из этих ребят я и сам был не прочь больше никогда не говорить. Например, был один, который постоянно спорил со мной о политических строях (точнее было бы сказать, что он спорил сам с собой, а я просто слушал).
— Демократия, как говорил Черчилль, это наихудшая форма правления, если не считать все остальные. Чистая демократия работает только в таком государстве, как какая-нибудь Швейцария с населением меньше чем в десяток лямов, а в других государствах — хрен там плавал. Нет, она в какой-то степени присутствует и в крупных странах, но это вообще может считаться демократией? Или это какой-то переходной период? А в конечном итоге стремление к чему? — к сокращению населения до десяти миллионов? Я за тоталитаризм, если государство будет роботом. Реально компьютером, не человеком, потому что человеческий фактор сокращается до минимума, допущенного при создании этого компьютера. Может, и этот компьютер сможет другой компьютер создать? Но эта цепочка, ясен хрен, никогда не замкнется. Хотя нейросети вон — умнеют с каждым днем. Кто знает, вдруг!.. А пока — пассионарность и гражданская сознательность — вот, что нужно для улучшения нашего общества.
Поначалу мне даже было интересно, но каждый созвон с ним затягивался минимум минут на сорок, и вскоре мне надоело, отчего пришлось выдумывать разные способы отмазаться. Например, я выдумал кота, к которому спешил на помощь примерно в тот момент, когда таймер на звонке показывал сорок пять минут. Кот взялся неспроста — клиент этот, помимо философии, был еще помешан на домашних животных.
— Своего кота кормлю только специальными кормами, я вам названия напишу, вы запомните… Не хотите, чтобы у вашего страдали почки, — уж позаботьтесь. Я бы вообще на вашем месте задумался — может, с вашим котом что-то не так? Чего он вечно голодный?
В любом случае, работать удаленно было удобно, потому что благодаря этому мне удавалось проводить больше времени с Женей, которая уже успела ко мне переехать. Но даже при этом мне случалось скучать, когда она уходила. Стоило всплыть в моей памяти любой детали ее тела, тембру голоса или искрам, сверкавшим в ее волосах, настроение тут же поглощала тоска. Иногда я брал ноутбук для работы и утром ехал в какое-нибудь кафе, ближайшее к месту, где она пела. Так мне было спокойнее — я в любой момент мог взять от работы паузу, прийти в сквер, на площадь, переход или любое другое место, где она играла, и чуть-чуть побыть рядом. Я переживал, что все это слишком назойливо, но она повторила, наверное, сотню раз, что ее это нисколько не раздражает.
Женя много работала над своей музыкой. Где-то три раза в неделю она собиралась со знакомыми музыкантами, и они вместе дорабатывали и репетировали сочиненные ею песни. В остальные дни она самостоятельно сидела с гитарой, наигрывала мелодии и записывала текст и заметки в тетрадь.
Один из ее музыкантов, с которым мы познакомились, когда я приехал понаблюдать за их репетицией, сказал, что не видел более талантливого человека, чем Женя.
— Она тот самый мифический самородок. Не ходила в музыкальную школу, не засыпала с учебником по сольфеджио в руках… Но это ей и не надо: все, что она могла получить оттуда, в ней есть и так.
Закончив работать над демоверсией альбома, Женя стала бегать от одной продюсерской компании к другой. Именно тогда она начала увядать прямо на моих глазах. В один день она пришла домой вся в слезах. В одном из продюсерских центров ей сказали, что на альбоме нет ни одной потенциально удачной песни и что нет никакого смысла тратить время ни ей, ни им, пытаясь его улучшать и раскручивать.
— Вот суки, — произнес я, и это прозвучало, как мне почудилось, не слишком правдоподобно. Просто на самом деле я не злился на них, а лишь сожалел, что так вышло. Я хотел поделиться с Женей этим чувством, показать, что она не одна, и решил сделать это через гнев к тем, кто ее обидел, и вышло как-то не так… Но повторять ту же фразу с более правильным выражением выглядело бы совсем неуместно, и я просто продолжил ее успокаивать:
— Ничего, Женя, ничего… Все еще получится… А они что, ничего более конкретного сказать не смогли?
— Сказали, что выслушают какой-нибудь другой мой материал. Что будут ждать, пока я с ним приду. Но над этими песнями я работала так долго… Я не понимаю… Денис, ты можешь ответить: я пишу хорошую музыку?
— Женя, я ведь не музыкант…
— Да, но ты ведь не глупый, ты во многих вещах разбираешься. Вдруг ты и музыку понимаешь…
Мне нравились многие ее песни, и каждая из них была моей любимой. Но я не мог судить их беспристрастно, ведь понимал, насколько высока вероятность, что симпатия к ним вызвана одной только любовью к ней. Я часто говорил, что ее музыка — лучшая, но потом непременно добавлял: «…для меня». Я не желал поступать как назойливый родитель, который радуется каракулям ребенка в тетрадке и относится к ним так, словно это величайшее произведение искусства только из-за чувства обожания к отпрыску, и старался говорить только правду. Но в этот раз я не добавил фразу «…для меня», просто сказал:
— Ты пишешь лучшую музыку.
Понятное дело, ей этого не хватило, и она задала дополнительный, довольно проницательный вопрос:
— Тебе она нравится только потому что ее написала я, да?
— Почему? Не говори так, Женя. Я ведь не знаю точно. Я бы полюбил твою музыку, даже если бы не знал тебя. Она шикарная, правда. Тебе, наверное, главное просто пробовать дальше, и все получится.
— Да, ты прав, — ответила она, утирая слезы. — Я ведь музыкант, а не нытик какой-то. Чем еще мне заниматься?
В одно воскресенье Женя выступала в небольшом полуподвальном баре. Я поехал поддержать ее. Там пахло сыростью и сигаретами. В паузах между песнями горстка людей хлопала, и я — вместе с ними. Один пьяный парень, сидевший довольно близко к небольшой сцене, на которой выступала Женя, постоянно свистел, и это привлекло к нему мое внимание. Как мне показалось, он смотрел на Женю с похотью во взгляде, и я почувствовал, как загорается моя голова.
С выступления мы возвращались домой на такси. Я заметил, что Женя вся загруженная, тяжелая, но не стал спрашивать, в чем дело, так как ощущал, что это не к месту.
Мы вышли из такси, и я внезапно вспомнил о том, что в ныне пустом холодильнике нет ни яиц, ни мяса, ни на худой конец колбасы.
— Ты иди домой, а я в магазин, — бросил я Жене. — Надо на утро купить хоть что-нибудь.
— Я с тобой, — сказала она.
Я не возражал.
До круглосуточного магазина было чуть меньше полукилометра пути. По дороге Женя вдруг спросила:
— Ты веришь в судьбу, Денис? — Я взглянул на нее с удивлением. — Я серьезно, — добавила она, прочитав, что я хочу ответить с иронией.
Мне об этом думать сейчас не хотелось, но пришлось.
— М-м… Нет, не верю.
— Совсем-совсем?
— Совсем. Ни в мойр, ни в норн.
— Значит то, что ты встретил именно меня в том состоянии, — это не судьба была?
— Я думаю, мне просто очень повезло.
— Очень повезло? Или на моем месте могла быть другая, чей голос ты бы услышал?
Я растерялся. Создалось впечатление, будто Женя отчего-то злится на меня, но внимательно посмотрев на нее, я понял, что ей отчего-то действительно важен этот разговор.
Чтобы ответить на ее вопрос, я взял довольно длительную паузу — секунд в пятнадцать. Я предполагал, что на фоне неудач на музыкальном поприще она хочет почувствовать себя нужной, особенной, поэтому решил ответить так:
— Я не знаю точно, но… Мне нереально, просто охренеть как повезло, что я наткнулся именно на тебя, и ты оказалась той самой, чей голос я услышал. А я ведь на многих натыкался.
Мы подошли к магазину, встали у входа. Женя взглянула на меня, и мне показалось, что она ожидает продолжения.
— Но в судьбу я не верю, — добавил я. — Кем все предрешено? В бога я ведь тоже не верю.
Женя стояла, переминаясь с ноги на ногу. В один момент она нечаянно шагнула ближе к магазину, наступила на датчики движения, и автоматические двери открылись. Мы обратили на это внимание, зашли внутрь. На входе стоял краснющий охранник, за кассой сидела скучающая девушка, уложив голову на ладони. Я взял продуктовую корзину.
— Я тоже в бога не верю, наверное, — сказала Женя, когда мы прошли вглубь магазина и встали напротив стеллажей с овощами и фруктами. — Но есть же некоторые вещи, которые просто необъяснимы.
— Это какие? Мистика?
— Ты в такое не веришь?
— Я?.. Нет.
— А если я скажу, что видела… ну… что-то такое?
— Какое?
— Что-то необъяснимое.
— Ты видела… призрака, что ли?
На моих губах растянулась ухмылка, сконцентрировавшая все сомнения по поводу сказанного ею.
— Нет, я… Хорошо, Денис, я не видела призрака. Но я почувствовала.
Улыбка исчезла. Я безмолвно продолжил набирать в корзину помидоры.
— В общем, я лежала в больнице лет в шестнадцать, когда сломала ногу, — стала рассказывать Женя. — Со мной вместе лежала одна бабушка, тоже с переломом. Старенькая-старенькая… Мы много говорили, быстро подружились… Она умерла на третью ночь. Я помню, проснулась от шума, увидела, как врачи и медсестры возятся вокруг ее кровати. Затем ее куда-то унесли… Я надеялась, что… Я спросила о ней на следующий день у врача. Он сказал, что она умерла. Тромб, инсульт — что-то такое… Меня отпустили через день. Дома я много плакала. Мне было так жаль ее… И в один момент я почувствовала… Знаешь, как будто меня что-то теплое, очень нежное окутало… Будто бы меня обнимают. И я сразу поняла, что это она. Она пришла сказать, чтобы я не переживала. Пришла утешить меня. Я так думаю. Через секунду это ощущение пропало. Я поняла, что комната опустела и что она ушла насовсем.
Я смотрел Жене в глаза, она — в мои. Она ждала какой-нибудь реакции, а я не знал, что ей дать, кроме неверия. Выход я все-таки нашел: задумчиво хмыкнул, отвернулся и пошел за молоком.
Мы еще минут пять безмолвно походили меж стеллажей, пособирали в корзину продукты. Краснющий охранник совсем не смотрел на меня, и я подумал, что легко могу вынести полмагазина, но красть ничего не стал, естественно, просто подумал об этом. Лицо девушка на кассе по-прежнему выражало самую отчаянную скуку, что я видел в жизни. Мы все купили, оплатили и покинули магазин. Только когда мы пришли домой, я решился продолжить разговор.
— Так это точно был призрак или тебе просто показалось, что это был он?
— Это был он, — уверенно заявила она.
— Ты видела его?
— Я же сказала, Денис… Я его почувствовала.
— Слушай… — Я уселся на стул. — Не может быть такого, что ты… В общем, вся эта ситуация с бабушкой — это же сильно повлияло на тебя, так? Эмоционально, я имею в виду.
— Конечно…
— Так может, это был обычный срыв, и твоя голова… Она как бы сама сделала этого призрака, чтобы тебе было легче справиться? Понимаешь, о чем я, да?
— Понимаю. Но нет, Денис. Я… Слушай, если не веришь, то так и скажи, и все.
— Женя, я просто… — Я развел руками. — Ну как я могу в это поверить? Я не верю в призраков.
— Но ты ведь… Не знаю… Ты ведь не видишь воздух, но знаешь, что он есть.
— Да, я им дышу каждую секунду, и он научно обоснован. А призраки… Я их не видел.
— Ладно, — вздохнула Женя. — Но он был.
— Прости, но я так не думаю.
— Тогда с чего ты надеялся, что я поверю в твою историю с пятнами?
На пару секунд я остолбенел.
— Но ты же мне веришь? — спросил я, придя в себя.
— Верю, — сказала она. — А ты мне не веришь!
— Но как я могу поверить в призраков?
— Так же, как я тебе поверила! — сказала она довольно резким тоном, после чего ушла в ванную и захлопнула дверь.
Остаток вечера мы провели в тягостном молчании, а к разговору о призраке больше не возвращались вообще никогда.
Чтобы добиться успеха, Женя решила писать как можно больше. Над каждой песней она усердно работала, часто даже по ночам. Иногда я просыпался, услышав, как она бренчит на гитаре и тихонько поет. Я не подавал виду, что очнулся, и наблюдал за ней. В процессе сочинения ее лицо постоянно менялось. То было спокойным, то становилось злым. Особенно хорошо мне запомнилось, как она наигрывала одну и ту же очередность аккордов, вслушиваясь с серьезным видом, а потом хмурилась и раздраженно выдыхала через нос. Это повторялось очень часто. Гораздо реже она удовлетворенно наклоняла голову вбок и тихо хмыкала.
За то время, что мы были вместе, Женя сочинила по меньшей мере песен тридцать. Все они, как по мне, были хорошими, оригинальными, каждая лучше другой. Я помогал ей чем мог — подбадривал ее словами, платил звукозаписывающим студиям, бегал вместе с ней по продюсерским центрам. И все же этого оказалось мало. Снова она сидела в моих объятиях и плакала, а мои слова утешения на этот раз не действовали.
— Я устала, — огорченно произнесла она в конце концов. — Устала, что у меня не выходит… Мне двадцать семь, а я все черт пойми чем занимаюсь… Наверное, это просто не мое. Денис. Кажется, я больше не хочу быть музыкантом.
Ее слова меня вогнали в ступор. Она ведь много раз говорила, что неважно, выпустит она альбом или нет, станет ли собирать полные залы, станет ли популярной… Но она была такой разбитой, разочарованной. Мне было жаль, что все так вышло, и я обнял ее крепко-крепко, чтобы показать переполнявшее меня сочувствие, надеясь, что оно хоть немного ей поможет.
С тех пор она и правда ни разу не назвала себя музыкантом. Она вскоре стала работать со мной в одной компании. Я пристроил ее в свою компанию редактором на зарплату в шестьдесят тысяч — совсем не плохо для человека без стажа.
Честно сказать, все эти перемены и у меня самого вызвали разочарование. Я был уверен, что она добьется успеха в музыке, что пойдет до конца, а тут… Изредка я замечал, что с Женей что-то не так. Как будто бы ей иногда не нравилось, что я рядом. Это ощущение улетучивалось буквально за миг, но пару раз я все же успевал его поймать. Как я подумал, Женя чувствовала мое разочарование, и это ее уязвляло.
— Женя, — позвал я как-то перед сном.
— А?
— Я хочу тебе признаться кое в чем: я испытываю небольшую обиду из-за того, что… из-за того, что у тебя не получилось с музыкой. Но это на самом деле неважно. Все в порядке.
Она промолчала. Самостоятельно продолжать тему было трудно, и я решил задать наводящий вопрос:
— Что думаешь?
— А что я могу думать? — вздохнула она. — Да ничего. Я сразу понимала, что все может этим закончиться. Ну и ладно. Я особо не переживаю. И ты не переживай.
Она врала, но я не стал ловить ее.
— А если ты теперь не музыкант, то кто? — спросил я.
— Я — Женя Полищук. Ни больше, ни меньше. А ты, Денис? Кто ты?
— Я человек, который любит Женю Полищук, — произнес я с ужасно приторным выражением.
— Денис, — нахмурилась она. — Я тоже тебя люблю… Но почему я должна отвечать на твои вопросы честно, а ты сам можешь просто отшучиваться?
— Ладно… — Я задумался ненадолго. — Наверное, так: я человек, который хочет…
Я долго не мог продолжить.
— Хочет чего?
«Полюбить Женю Полищук» — вертелось на уме. Но озвучил я не совсем это.
— Я человек, который хочет узнать Женю Полищук.
— А? Ты что, меня не знаешь?
— Ну… не знаю. Не в плане, что тебя не знаю, а в плане, что я пока не понял, знаю ли и насколько… Я запутался.
Женя захихикала.
— Чего ты говоришь такое, Денис!
— Я и сам понятия не имею, — выкрутился я.
— Ладно. Ясно.
Мы лежали молча некоторое время, и вдруг Женя позвала меня:
— Денис?..
— Да?
Тишина. Ее голос раздался вновь только секунд через десять.
— Нет, ничего.

VII
Сегодня мы ходили в ресторан на встречу с давней подругой Жени — Ариной. Они были знакомы еще со школы и поддерживали контакт даже после выпуска уже больше десяти лет. Тем для разговоров у них было полным-полно, а я просто сидел рядом, превратившись в один большой слуховой аппарат. Изредка Арина, которой, по всей видимости, становилось неловко оттого, что я столько молчу, старалась вовлечь меня в беседу, спрашивая о чем-нибудь. Я с ответами не затягивал и говорил коротко, лишь бы они с Женей поскорее продолжили — из их разговора я с каждой минутой узнавал о своей девушке множество деталей, о которых не слышал ранее, и слушать было крайне интересно.
— В последний раз, когда мы виделись, Женя так напилась, что мне пришлось тащить ее через всю Москву! — вспоминала Арина. — Жень, ты же наверняка плохо про тот вечер помнишь, да?
— Не особо, — покачала Женя головой и бросила на меня быстрый смущенный взгляд.
— Еще бы! Денис, ты бы ее видел! Она то кричала, то рыдала, то смеялась… А я вообще не вдупляла, что происходит. Тогда было как-то не по себе, но вспоминать сейчас нереально смешно, конечно.
— Да уж… — хмыкнула Женя. Не убирая неестественную улыбку с лица, она потянулась за напитком, поднесла его к напряженным губам и сделала глоток.
— И еще ты тогда много говорила про какого-то Сеньку, что ли…
— Сенечку, — поправила Женя. — Это персонаж из детской книжки. Он там умер в конце… Детская травма, в общем. Я ведь давала ее тебе почитать!
— Ну, мне когда книги дают, я их беру, конечно… И иногда даже сама покупаю! Но никогда не читаю. Сама знаешь, я читать не энтузиаст.
— У тебя же песня есть «Сенечка», — припомнил я.
— Да. Это про него самого.
— Кстати, про твою музыку… — зацепилась за эту тему Арина, и я сразу пожалел, что приплел ее в разговор; с другой стороны, рано или поздно они скорее всего дошли бы до нее и без моего вмешательства. — Так ты, значит, все? Больше не будешь музыкой заниматься?
— Угу.
— Почему?
— Надо идти как-то дальше, раз не получается. Да и остыла я к этому. Совсем.
— Женя, мне так жаль… Но хотя бы играешь?
— Иногда беру гитару, наигрываю что-нибудь… Когда делать совсем нечего.
Это была неправда — Женя ни разу не брала гитару в руки с тех пор, как передумала становиться музыкантом.
— Но ты столько лет на это потратила…
— Ой, Арина, да забей. Тут ничего необычного. Как будто мало в мире таких ситуаций. Не получилось и не получилось. Не убиваться же из-за этого.
Женя изменилась, когда речь зашла о музыке. Похоже, она старательно делала вид, будто ей плевать. Иногда она поглядывала на меня, явно стесняясь. Думаю, она в какой-то степени даже жалела, что позвала меня на встречу, ведь я-то знал, что ей совсем не все равно. Но виду я не подавал: в конце концов, если ей так было легче справиться, то зачем мешать? И все-таки мне стало как-то неуютно оттого, что она скрыла правду. Ну, или я все переусложнил. Хотелось бы знать точно, но что есть, то есть.
Еще они говорили о школе. Во время этого разговора Женя снова поменялась. Она стала более возбужденной, эмоциональной, и мне показалось, что я такой ее еще не видел никогда. А когда речь зашла о каком-то Диме, она опять закрылась. Было ясно, что этот Дима — ее бывший. В моем присутствии Жене почему-то было очень неловко о нем говорить, но из сказанного я сделал вывод, что он изменил ей, ведь сразу после упоминания Димы Арина перескочила на тему о доверии.
«Почему она никогда об этом не говорила?» — подумал я с некоторой обидой.
В один момент я ушел в туалет, а вернувшись не нашел ни Аню, ни ее подругу.
— Вы не видели, куда пошли две девушки, которые тут сидели? — спросил я у официанта.
Он с кивком указал на дверь, находившуюся в дальней стене. Не имея понятия, куда она ведет, я отворил ее и попал в длинный коридор, по центру которого висела картина. Проходя мимо, я обратил внимание на то, что не могу толком разглядеть, что на ней изображено, будто бы меня либо подводило зрение, либо сбивал с толку абстракционизм.
— Ну как, понял, что автор хотел сказать? — спросил вдруг кто-то.
Я оглянулся и увидел, что позади стоят три безликие тени.
— А как это понять? — отвечали ему. — Это невозможно. Мы способны лишь предполагать, не более.
— Нет никакого смысла гадать об этом. Это искусство. Понимай так, как хочешь.
— А если мы говорим не только про искусство?
— Ну-у… — протянула тень. — Если тебе, допустим, так важно понять именно автора, то остается лишь надеяться, что удастся хоть чуть-чуть приблизиться к правильному ответу.
— А если все совсем не так сложно, как ты думаешь? Вдруг ты все понимаешь, просто передумываешь сам себя?
— Этого мы точно никак не узнаем. Даже если сам автор подтвердит твою догадку, ты не можешь быть уверен на сто процентов. Может, он врет; может, сам не знает, что хотел сказать; или просто забыл. Множество факторов. Поэтому все еще сложнее, чем ты думаешь. — Тень вдруг дотронулась до моего плеча. — А ты кого-то ищешь, да?
— Да, — кивнул я. — Девушку. У нее волосы такого рыжеватого цвета. И она с подругой была.
— Волосы рыжеватого цвета… Таких я видел много. Может, есть что-нибудь поточнее?
— Она была одета в зеленое платье. На ногах туфли коричневые. Глаза голубоватые. Или серые.
— Так голубые или серые?
— Они что-то среднее между голубыми и серыми. Она с подругой тут где-то должна быть.
— Понятно. Кажется, я видел кого-то такого. Попробуй пойти в ту комнату.
Он указал на еще одну дверь. Войдя туда, я обнаружил себя в толпе безликих теней под большой сценой. Громко играла музыка. Подняв глаза, я увидел, что это Женя выступает со своей группой. Замерев, я стал смотреть на нее. Кто-то позади вдруг произнес:
— И как он ее отпустил туда? Посмотри, на сцене одни только мужики-музыканты. Он не должен был отпускать ее. Это неправильно.
— Нет, неправильно о таком задумываться, — сказала другая тень. — Это от неуверенности в себе.
— Пф-ф… Я не неуверен в себе, я не уверен в женщинах.
Тень приблизилась ко мне и произнесла:
— Аня была права тогда, Денис: надо учиться доверять. С ней у тебя не вышло, но с Женей все может быть по-другому. Она та самая.
Другая тень тоже оказалась рядом.
— Та самая — не та самая… Если ты и дальше будешь отпускать свою «ту самую» куда попало, она рано или поздно тебе изменит. Тебе оно надо? Нужно просто исключить эту вероятность, не допустить даже самого крохотного повода.
— Но она ведь уже даже музыкой не занимается, — сказал я.
— И отлично. Пусть теперь вообще сидит дома, вместе с тобой.
— Нет, это просто глупость! Скажи мне: а сама мысль, что она изменит, если ее не ограничить, — это не то же самое, как если бы она уже изменила?
— С чего бы это то же самое? В ней бывал другой мужчина? Нет? Тогда это не измена.
— И ты думаешь, что его реально такое устроит? Устроит мысль, что она в любом случае изменит, если сложатся определенные обстоятельства?
— Они не сложатся, если их вовремя вычесть. А ты бы на его месте ей полностью доверился, да?
— Я бы попробовал.
— Тогда не удивляйся, если в конце концов останешься один.
— А я и не удивлюсь, — сказала тень. — Это ты удивишься, когда поймешь, что один, хоть рядом в постели и лежит какое-то тело.
Женя все играла и пела, будто вернувшись во времена, когда она еще занималась музыкой; времена, закончившиеся год назад.
— В голову другому человеку все равно не залезешь, — сказала третья тень, придвинувшись. — Ты не можешь знать, кто и о чем думает. Ты не можешь знать даже, кто есть кто. Сколько ты работал бок о бок с директором? И ведь ты так ничего о нем и не понял. Но это не повод опускать руки. Понимай людей так, как удается.
— Но ему ведь нужно не это. Ему нужно «нечто большее»! Любовь, да, Денис?
— Любовь — термин эфемерный. Пусть просто придумает ему другое значение.
— А если он не может? Это укоренилось в его голове, как отпечаток ноги на свежем асфальте. Скажи, ты любишь своих родителей, Денис?
— Люблю.
— А сколько ты их не навещал? Довольно давно, да? Ты хотя бы помнишь, как они выглядят?
— Да.
— И ты на сто процентов уверен, что они выглядят именно так, как ты помнишь? Скажи, сколько ты не смотрел в зеркало? Ты хотя бы помнишь, как выглядишь сам?
Свет вдруг выключился, Женин голос затих. Я почувствовал, как пространство вокруг опустело. В глубине помещения — в тени — внезапно показался женский силуэт.
— Женя? — позвал я. Подойдя ближе, я увидел, что это не Женя, а новая объемная тень.
— Кого ты ищешь? — поинтересовалась она ясным голосом Ани.
— Женю.
— И ты думаешь, что найдешь ее? Меня ведь ты найти так и не смог.
— Не сложилось, — пожал я плечами.
— А с ней что сделаешь, если найдешь? Вскроешь как консервную банку? Съешь все содержимое?
Я проморгался. Образы исчезли.
— Тебе нехорошо? — спросила Женя. Мы лежали в постели.
— Нет, я окей, — сказал я, чересчур старательно изображая бодрость. — Слушай, Женя… Когда вы с Ариной говорили об этом твоем бывшем Диме… Мне показалось, что-то произошло между вами.
— Между нами много чего произошло, Денис. Мы два года встречались. Ты только не ревнуй, я с ним ни разу с тех пор не общалась, а было это давно…
— Я не ревную.
Я почувствовал раздражение, ведь она сразу должна была понять, о чем я толкую, но решила дать неоднозначный ответ.
«Плевать, — подумал я. — Спрошу напрямую».
— Он тебе изменял?
— С чего ты взял?
— Вы так говорили об этом…
— Ну… — Она шумно вздохнула. — Разве это так важно?
— Я бы хотел знать.
— Зачем?
— Потому что я хочу узнать тебя еще лучше. Не бойся. Скажи мне.
Она взглянула на меня, затем отвела глаза к потолку.
— Мы оба изменяли. И он, и я. Я бы не хотела слишком вдаваться в подробности… Просто неудачные отношения, вот и все. Я и представить не могу, чтобы у нас с тобой что-то такое было, так что…
— Я и не думал об этом, — сказал я. — Тем более тогда будет совсем неловко, мы ведь в одной компании работаем.
Забавно, что эта шутка о неловкости была вызвана как раз-таки неловкостью.
— Верно, — хмыкнула Женя. — Денис… Ты теперь относишься ко мне по-другому? После того, что услышал?
— Нет, — сказал я. — Отношения по-разному могут сложиться… Просто мне интересно понять.
— Они были мертвые с самого начала. Наши с Димой отношения. Мы продолжали встречаться, хотя не стоило. Вот и вся история.
Меня правда не сильно заботило, что она когда-то кому-то изменяла. Но мне было мало ее слов, так как я чувствовал, что она преуменьшает — точно так же, как в разговоре о музыке с Ариной. Тем не менее я не стал и дальше доставать ее вопросами о бывшем, потому что понял, что она скорее начнет раздражаться, нежели откроется.
Вдруг Женя застонала, словно бы от сильнейшей обиды.
— Что такое?
— И зачем Арина только напомнила про Сенечку… — проскулила она. — Я почти смогла о нем забыть…
— Не расстраивайся. — Ее беспокойство о вымышленном персонаже из детской книжки показалось мне очень милым. Я придвинулся и поцеловал ее в макушку. — Женя. Я хочу, чтобы ты знала, что я не осуждаю твое решение перестать заниматься музыкой. Просто…
— Просто что?
— Просто когда мы познакомились, ты так уверенно сказала, что ты — музыкант. Я думал, так и есть.
— Я тоже. Ну, уж прости, что обманула. Но люди меняются, правда?
Я повернул голову и внезапно увидел, как на Женю опускаются густые тени. Они проползли по ее волосам, спустились на лоб и медленно двинулись вниз. Испугавшись, я зажмурился.
— Возьми мою руку, пожалуйста, — попросил я Женю. — Сожми крепко-крепко…
Она сделала, как я просил.
— Женя, скажи: как ты выглядишь?
— Сказать что?..
— Как ты выглядишь. Опиши себя. Подробно.
— Ну… Я довольно высокая, метр семьдесят четыре. У меня синие-синие глаза, прямо как у мамы. Жуткое родимое пятно на правом плече. Я знаю, тебе все равно, что оно есть… Но я бы многое отдала, чтобы от него избавиться. Волосы не очень длинные, русые. Мне нравятся мои ноги. Они длинные, прямые. У некоторых выглядят так, словно они всю жизнь в седле провели… Слава богу, у меня не такие. И еще у меня слишком пышные брови. Как будто сделали два неуклюжих мазка широкой кистью…
Я слушал внимательно. Когда она закончила, я спросил еще кое о чем:
— А каким ты видишь меня?
— Ты выше меня на полголовы. У тебя руки крепкие. Черные-черные волосы. Хорошая улыбка. Из-за нее ты бы мог играть в голливудском кино. Если бы не нос, конечно… Он слишком длинный, как морковка. Но мне нравится. У тебя глаза светло-карие. Напоминают пустыню. А слева, прямо под глазом, точечка — маленькая родинка. Была бы она больше, смотрелась бы еще лучше. А еще тебе надо лучше держать осанку, ты часто горбишься. Особенно когда сидишь. Ты заботливый. И слишком много думаешь…
— Женя… — прервал я ее.
— Что?
— Я ведь… Ты меня описываешь?
— Ну да.
— Это ведь не я.
— Как это — не ты?
— Не я.
— Ты хочешь сказать, что я слепая, что ли?
— Я просто говорю, что я не такой, как ты описала.
— Не такой? Что значит «не такой»?
— Не такой. Ты видишь меня не таким.
— Ясно! — усмехнулась она. — Знаешь что!.. А с чего вообще ты взял, что это я вижу тебя не таким, а не ты?
Я помолчал недолго, потом сказал:
— Я люблю тебя.
— Я тебя тоже.
— Спасибо. Женя, когда ты говоришь, что любишь меня… Что ты имеешь в виду?
— Что люблю тебя, Денис.
— Что это означает? Что ты чувствуешь?
— Что хочу быть с тобой. Что мы должны быть вместе.
— Что еще?
— Еще?.. Я не хочу, чтобы мы умирали. Не хочу, чтобы нас когда-нибудь разлучила смерть. А если ты вдруг заболеешь раком, тогда я тоже хочу заболеть раком. Точно таким же, как у тебя.
— Женя, я… Спасибо. Это важно для меня. Я чувствую то же самое, правда. Знаешь, если ты когда-нибудь заболеешь спидом, я попрошу тебя поделиться.
— О, благодарю! — засмеялась она. — Слушай, это странно, что твои слова кажутся мне романтичными?
— Думаю, немного. Ну и плевать, правильно? А что еще ты чувствуешь?
— Что еще… Я не знаю, что еще.
— Скажи, что еще. Я хочу понять.
— Ты до сих пор не понял? Я же столько всего перечислила!
— Не до конца. Я хочу точно понять. Сожми руку еще крепче, пожалуйста.
— Дурной ты, Денис. — Она, кажется, сказала это с улыбкой. — Я ведь не могу просто передать тебе, что творится у меня в голове.
— Ты права. Права. Хочешь знать, о чем я мечтаю?
— Конечно.
— Я мечтаю о том, чтобы наука изобрела способ, как нам понять друг друга. По-настоящему.
— Зачем тебе наука? Тебе не хватает того, что я говорю?
— Я думаю, что нет.
— Мне кажется, ты просто непонятливый и недоверчивый дурак, который слишком много думает.
— Может быть. И все равно я мечтаю о дне, когда смогу дотронуться до тебя… — Не открывая глаз, я прикоснулся к ее коже свободной рукой. — …и стать с тобой чем-то целым.
— Денис… Ты к чему все это? — До этого она относилась к этому разговору как к какой-то замысловатой игре, но теперь, похоже, растерялась.
— Я имею в виду… Ты считаешь, можно любить и при этом чувствовать себя одиноко? Ведь любовь — это особенная связь, разве нет? По крайней мере мне так кажется. Я мечтаю о настоящей любви, а может ли она появиться без этой связи?
— Ты думаешь, у нас ненастоящая любовь? И между нами нет связи?
— Мы очень стараемся ее наладить. Оба. Я знаю. Но все равно… Разве это вообще возможно?
— Денис. Это все почти обидно.
— Не обижайся, пожалуйста. Это просто мысли, которые иногда лезут мне в голову, вот и все.
— Мне не нравятся такие мысли, — вздохнула она.
— Мне тоже. Но я ничего не могу с ними поделать. Я тут вдруг вспомнил кое-что. Ты когда-нибудь слышала про кита Blue-52?
— Нет.
— Говорят, этот кит, который плавает где-то в Тихом Океане, поет на частоте в 52 герца, оттуда и название. Другие киты подобный тон не различают и услышать его не способны. Поэтому Blue-52 называют самым одиноким китом в мире. Впервые я услышал про него еще в детстве. Я даже какое-то время хотел стать ученым-океанологом, найти этого кита и надеть на него микрофон, чтобы другие киты наконец смогли его услышать, и наушники, на случай, если он не может слышать. Наверное, тогда он был бы счастлив. Но сейчас я думаю: а долго ли продлится его радость? Как скоро он поймет, что даже так не способен сказать то, что хочет, и услышать то, что желают сказать другие? Не превратится ли это для него в настоящее разочарование? Поэтому, знаешь, я давно перестал считать, будто понимаю, как для него лучше.
— Это грустно, — произнесла Женя, шмыгнув носом. — Не хотелось бы мне оказаться этим китом.
— Да, — согласился я. — Не хотелось бы.
Может быть, Женя была права, что я не вижу себя настоящего. Похоже, я и себя не могу нормально увидеть — куда мне до того, чтобы разглядеть кого-то другого. А любовь… Что есть настоящая любовь, если не полное понимание и сопереживание? Все, кого я вижу, — это мои собственные представления о них, а не они сами. А то, каким я вижу себя, — это мое представление обо мне самом. Наверное, даже Женю, с которой я ближе, чем когда-либо был с кем-либо, я никогда не видел. Она сказала, что хотела бы заболеть раком, если я им заболею. Я очень ценю это. Очень. Я тоже хотел бы переболеть всем, чем будет болеть она. Я хотел бы умереть, если она умрет. По крайней мере я убеждаю себя в том, что хочу этого, как и она убеждает себя в том, что хочет. Но все же я не чувствую то же, что чувствует она. Я не буду ощущать ее предсмертную агонию, я буду сосредоточен на своей. И я, наверное, никогда не пойму ее чувств к Сенечке, никогда не пойму того, что случилось между ней и Димой, никогда не узнаю, отчего она выдумала призрака и — кто знает? — выдумала ли. А я мечтаю знать ее радость, горе и вообще все, что она испытывает, чувствовать это в полной мере, и чтобы она чувствовала все, что испытываю я. Я хочу видеть ее. Я верю, что когда-нибудь изобретут способ соединить два индивидуальных разума, смогут сделать из двух отдельно бьющихся сердец одно побольше. Тогда и будет любовь. Только вот меня самого, наверное, тогда уже не будет в живых. И все же я надеюсь, что ошибаюсь. Надеюсь, что смогу когда-нибудь дотронуться, дотянуться. А пока…
— Женя, — позвал я, по-прежнему не открывая глаз.
— М?
— Я люблю тебя. Скажи, что ты меня любишь. Еще разочек, пожалуйста.
— Я скажу столько раз, сколько понадобится, Денис. Я тебя люблю. Люблю… Люблю… Люблю… Люблю… Люблю… Люблю… Люблю… — С каждым произнесенным «люблю» ее голос становился все более тихим и все менее разборчивым. — Люблю… Люблю… Люблю… Люблю… Люблю… Люблю… Люблю…
Я надеялся, что мне удастся обмануться снова — хотя бы ненадолго. Но постепенно голос Жени пропал, а прикосновение, которое она мне дарила, перестало ощущаться в полной мере и превратилось в едва ощутимое покалывание. Я притворился, что уснул.