Конец високосного года 40

Бич замолкает, и, мне кажется, он прикидывает, как будет облачаться в защитный костюм, как это можно будет снять и с какими комментариями - и смиряется.
- Вы все были в близком контакте с Хартом, - говорю я. - Значит, вы все теперь в настоящем карантине, пока мы не получим отрицательный результат его анализов. Так что защитные костюмы обязательны. Это тоже нарушение, но так у меня хоть душа болеть не будет.
И даже на это он просто кивает, но всё-таки спохватывается:
- Ну, а сам-то Леон как, сильно заболел? Где он мог заразиться?
- Средне заболел, - говорю. - А где мог заразиться, мы сказать не можем, потому что пока ещё даже не знаем, чем именно он болен, следовательно, и не знаем, какой инкубационный период, и не можем прикинуть, когда он заразился. Будем знать возбудителя - сможем прогнозировать лучше.
- Но вы все-таки уверены, что это инфекция, раз завели речь о карантине? - ловит нас Бич.
Опережая уже открывшего рот Хауса, поспешно говорю, что твёрдой уверенности и в этом нет - одни подозрения, но лучше подстраховаться.
Бич глубокомысленно кивает с видом доброго священника, отпускающего нам грехи, и возвращается на свою койку и к своей клавиатуре. Подозреваю, что начинает набрасывать план нового документального сценария, где им всем отводится роль жрецов медицины в противочумных костюмах. Наверняка начнет проводить параллели и пиарить свой проект. Но, в конце концов, это - их работа. А наша - вот.
Тауб в сознании, но не очень хорош - дышит с кислородной поддержкой. Хаус отматывает назад вирт-ленту кардиомонитора и с интересом изучает её. Мне его интерес не нравится: слишком жёстким становится лицо, а губы кривятся в какой-то странной болезненной усмешке.
- Что, босс, паршиво? - спрашивает Тауб.
Голос у него старческий, дребезжащий. Правда, ему ведь и действительно уже немало лет, но, с другой стороны, и немного для такого дребезжащего голоса. Это болезнь, и, глядя на него, я начинаю сомневаться в том, что Тауб, если даже и выйдет отсюда, выйдет еще и на работу после выздоровления.
Хаус на его вопрос не отвечает, но и не игнорирует. Рассказывает вместо этого анекдот на медицинскую тему - короткий и умеренно пошлый, а потом, повесив трость на руку, засовывает руки в карманы и приваливается спиной к раздвижной створке двери, ожидая, пока я закончу исполнять свой долг и кормить свою совесть и соберусь- таки домой.
Но я не слышу анекдота, потому что вижу выведенные на экран параметры сердечнго выброса, регургитации с растянутого митрального клапана и газового состава крови.
 - Крис, у вас сегодня сердце не болело? Перебоев не было? — и запоздало ловлю себя на том, что назвал его по-имени, а я к пациентам старше двадцати одного по имени обращаюсь в одном единственном случае, и самое паршивое, что все это знают.
Но все-таки Тауб свой, коллега, может, в таком виде и сойдет.
Хотя раньше я его по имени не звал.
Ну, меняю кое-что в листе назначений, держа лист так, чтобы Хаус видел. Он одобрительно кивает, а когда мы уже, простившись с Таубом и пожелав ему скорейшего выздоровления – желаю, понятно, только я, Хаус такой ерундой воздух не сотрясает, особенно когда выведенные параметры вот именно такие - снова идем по коридору, Хаус вдруг тихо, но яростно, вызверяется на меня:
 - "Крис", черт тебя побери! Почему просто было не сказать: парень, тебе каюк?
 - Ты же тоже видел, как упала фракция? - говорю. Нет у меня сил склочничать.
 - Я же тоже видел, - передразнивает он. - Но у меня хватило ума ему не показывать.
 - А как же это вынесла твоя правдивость? - спрашиваю. И хотелось бы, чтобы это прозвучало ехидно, а звучит печально.
- Вынесет, - огрызается Хаус. - У нее нет инфаркта и снижения фракции - как-нибудь справится.
- Я не нарочно, - говорю.
- Знаю, - тут же сникает он. - Это и паршиво.
- И какой твой прогноз? - спрашиваю.
Хаус фыркает, как конь:
- Я тебе оракул? Сердце сдает позиции, это ясно, но и регенерация тоже идет, тут, сам понимаешь: кто кого. Мы можем только подсуживать, как коррумпированный орбитр на международном классе.
- Он же ещё не старый, - говорю.
- Но потасканный. Заслуженный ветеран кабеляжа, а это не полезно для сердечно сосудистой системы. Сам же знаешь, как это бывает. Громоздишь вранье на вранье, забываешь, что наврал, сам запутываешься. Постоянный стресс, нервы горят, сердце обугливается, особенно когда это не просто перепихон для здоровья. Когда это – «любовь». Во множественном числе. Иногда даже в очень множественном. Ну, ты знаешь, ты сам такой же идейный Казанова, тебе же тоже мало просто секса, ты под все идею «особых отношений» подстилаешь.
- В смысле, плохо что я не сплю с проститутками?
- В смысле, плохо, что там, где нормальные люди спят с проститутками, ты спишь с не-проститутками. Не то сердце целее бы было.
- Ничего, у меня запаска, - напоминаю, похлопывая себя по груди и малость рисуясь, но Хаус легко сбивает это с меня :
- Какая разница, твоя «запаска» от такого же кобеля - считай, лысая. У вас же, похоже, тканевая совместимость тестостерон-зависимого типа. На печень он тебя, помнится, тоже изящной теорией важности отношений развел.
- Печень отросла. Зато тебе не пришлось гадать насчет совместимости, - говорю. - Повезло.
- Повезло? - в его глазах наполовину натуральное, наполовину разыгранное возмущение. - Что значит "повезло"? Я искал по всем базам. На меня шпионили все патрульные копы. Не погиб бы Таккер - нашелся бы другой. Ты, конечно, крут, храбрая Панда, но не уникален. Даже в системе эйч-эл-эй.
Он умеет меня смешить, даже когда не смешно .
Опять направляемся к эскалатору, на этот раз надеюсь, что уже окончательно. Я не могу помочь Таубу, не могу оживить Байкли, не могу сделать так, чтобы у Рубинштейн не было рака, но с чего я, собственно, взял, что обязан все это мочь?
Вспоминаю французскую поговорку : "Делай, что должен, и будь, что будет"
День был бесконечным. Я, действительно, с ног валюсь. И думаю, что Хаус - тоже.
- Ну, а что тебе на самом деле сказала Марта? - вдруг спрашивает он, и я сбиваюсь с шага, потому что такие скачки в разговоре трудно переношу.
- Насчет чего?
- Насчет твоего " Ах, я погорячился, останемся друзьями выше пояса"?
- Почему ты думаешь что я ей именно так сказал?
- Я тебя не первый год знаю, и всё, что ты можешь сказать, знаю тоже.
Пожимаю плечами:
- Ты же видел: она посоветовала мне сделать примочку. Это было по-доброму.
- Святая дура...
 - Она не дура!
- Нет, ну по сравнению с тобой-то в этой истории она академик. А ты, кстати, оставь примочки, не выбрасывай. Тебе ещё с Блавски предстоит объясняться.
- Не говори ей! - всерьёз хмурюсь я.
- Сам скажешь. У тебя же не держится.
- Не скажу.
Снова мелькает перед внутренним взором крылатый фаллос. У меня держится, Хаус, ещё как держится. Когда нужно.
Встав на ступеньку эскалатора, я вдруг понимаю, что засыпаю стоя, как боевая лошадь, и если не сделаю над собой усилия, то нормально сойти с него уже не получится. А я привык, если вместе с Хаусом, ещё и его с его больной и хромой ногой подстраховывать на первой и последней ступеньке. Хотя он и без меня справляется, если по честному.
А ещё думаю, что неплохо что-нибудь съесть перед тем, как вырубиться до утра. Но, поскольку кухарки мы не держим, это «съесть» сначала нужно будет кому-то приготовить. И, боюсь, не Хаусу.
Но в квартире совершенно неожиданно горит свет и пахнет выпечкой.
- Опа-на, - говорит Хаус, первым переступивший порог. – Да у нас тут взломщики… взломщицы. Вы как сюда попали, уголовницы?
На кухне обнаруживаются сразу две кухарки – стройная, темноволосая, последней молодости, с начальственным взглядом и насильственным намёком на декольте – есть у неё привычка не застёгивать пару верхних пуговиц. И чуть помоложе, тёмно-рыжая, зеленоглазая, в платье до середины бедра, под которое умопомрачительные ноги уходят и теряются где-то в районе подмышек.
- Взяли запасной ключ за дверкой электрощитка, - говорит Кадди.
- Кто слил?
- Ага, так я тебе его и сдала.
- Уилсон? Это ты нас слил, иуда? И где теперь будет «наша крепость»? Амазонки атакуют.
- Это не я, - говорю. – Я всегда сам открываю дверь на звонок – у меня не болит нога, и я не ору из за двери: «ключ в шкафчике», даже не зная точно, кто пришёл.
- Мы вам ужин приготовили, - уходя от скользкой темы ключа, сообщает Блавски. – Вы голодные?
Мы голодные, и скользкая тема, действительно, отодвигается на задний план.