Доктор

Быть доктором почётное, но хлопотное дело. Ты не принадлежишь ни себе, ни семье. По беспокойству, с жизнью доктора может сравниться разве только жизнь полицейских. И тех и других могут выдернуть из постели среди ночи или на рассвете, когда спится особенно сладко. Вот и сейчас, разбуженный среди ночи громким требовательным стуком в дверь, Серафим Никитич сидел в продуваемой промозглым ветром пролётке и кутался в тёплое пальто, по максимуму подняв воротник, чтобы защитить уши и щёки от ударов колючих, сухих снежных крупинок. Рядом с ним сидел родственник больной, которую пользовал доктор и который срочно приехал, так как ей стало намного хуже.

Серафим Никитич, с охолодевшим вдруг сердцем, ощупал кожаный саквояж, схваченный им впопыхах в прихожей и выдохнул облегчённо – думал, что забыл. У него была одна верная примета, если он забывал дома саквояж, значит никакие лекарства больному не понадобятся, он либо просто с испугу доктора пригласил, либо уже всё. Примета никогда его не подводила. Значит, больной не так-то плох. Он растёр замёрзшие руки, сунул их греться под мышки и погрузился в полудрёму, не замечая, как пролётку трясёт на кочках. Мысленно он добавил в список к докторам и полицейским ещё и кучеров.

Он проснулся тотчас, как кони остановились у особняка, его спутник подал руку в кожаной перчатке и помог спуститься, затем по знакомой уже доктору мощёной дорожке они пошли к дому.

Серафим Никитич приезжал сюда довольно часто. Его пациенткой была жена хозяина дома, ещё не старая женщина, чахлая, бедная и ипохондричная Елизавета Павловна. Уже два года бился доктор, выписывая ей новомодные лекарства и проверенные средства, но без толка.

Он отдал пальто заспанному слуге и поднялся на второй этаж, в сопровождении родственника.

Его слух неприятно резануло слово «усопшая», раздавшееся откуда-то из угла. Доктор быстро взглянул на говорившего. Это был незнакомый ему низкий старик в шерстяном коричневом сюртуке и пёстром шейном платке, с крупной головой и львиными чертами лица. Глаза его блестели из-под мохнатых бровей. Отчего-то Серафиму Никитичу этот образ сразу запечатлелся в душе, вероятно из-за внезапности появления.

Доктор быстро подошёл к постели Елизаветы Павловны. Женщина была очень слаба, но жива. «Примета снова сработала» - удовлетворённо подумал он. Наклонившись к её руке, доктор поздоровался и начал прощупывать пульс. Тот был подобен пересыхающей реке. Он велел дать больше тёплого питья и достал бодрящие соли, которые ударяли в нос почище турецкого табака. Затем уселся и стал писать «cito» рецепт в круглосуточную аптеку, откуда ему надо было несколько микстур для срочного восстановления сил пациентки.

Он добавил в беспокойный лист ещё и аптекаря, его подмастерья и слугу, который спал стоя, прислонившись головой к тёмной бархатной портьере с кистями.

Муж больной отсутствовал, но был на пути домой из Санкт-Петербурга.

Доктор присел в кресло и попросил крепкого чаю, чтобы не клевать носом, и стал ждать слугу из аптеки. До его возвращения было ещё часа два с половиной, учитывая дорогу туда-обратно и изготовление лекарств. Бодрящие соли немного оживили больную и она тихонько стонала и бормотала. Низкий старик был здесь же, в углу, стоял, будто гвоздями прибитый. Надо бы спросить у родственника, кто этот неприятный старик?

Чай не помог, спать хотелось смертельно, и под мерный стук часов и бормотание больной Серафим Никитич уснул глубоким сном.

Проснулся он от того, что в комнате возник шум.

Вернулся посыльный и одновременно с ним вошёл муж Елизаветы Павловны - Фёдор Игнатьевич, высокий, крепкий человек, на ходу скидывающий заснеженную одежду на руки лакею. В волосах его таяли снежинки, а лицо покраснело от мороза. Он бросился на колени к постели больной супруги.

- Елизавета Павловна, душа моя! Не покидайте меня и детей! Христом Богом прошу, что угодно сделаю! Церковь новую построю! – При этих его словах будто кто-то невидимый зашуршал по углам, огонь свечей качнулся, чуть не потухнув. Тут он увидел доктора, - Серафим Никитич, родной, сделайте что-нибудь! Не отдавайте её ему!

Доктор насторожился.

- Кому, Фёдор Игнатьич? – спросил он, невольно бросая взгляд в угол со стариком. Тот наполовину скрылся в тени, лишь отблески от свеч показывали, что там кто-то есть.

- Эх, не поймёте вы! – воскликнул с горечью взволнованный муж.

- Отчего же? Хотя постойте! Я не имею чести быть представленным сему господину, - сказал доктор, пристально глядя на старика, отчего тот ушёл ещё глубже в тень, как паук в свою нору. – Представьте же нас!

Фёдор Игнатьич с удивлением оглядел комнату.

- Кого вы имеете в виду?

Доктор не выдержал и встал, направляясь к тёмному углу. И чем ближе он подходил, тем более убеждался, что там никого нет, а всё это лишь игра теней. И даже шейный платок явился частью настенной росписи. Ему стало стыдно и он пробормотал извинения, оправдываясь тем, что уснул и наверное во сне что-то привиделось.

Окончательно проснувшись, он отошёл к столу и стал смешивать лекарства в нужных пропорциях, но поглядывал в тот угол. Обнаглевший старик с ядовитой улыбкой на львиной морде, сходство с которой ему добавляли ещё и косматые, словно грива, волосы, вылез теперь полностью из тени и стоял, не прячась. И никто его не видел, кроме доктора.

«Погоди же!» - сказал ему сквозь зубы Серафим Никитич и попросил вызвать священника для соборования. Не очень обычная просьба для доктора, но обычная для верующего христианина.

Он снова взглянул на старика. Тот снова ушёл в тень и сверкал оттуда злобными, полными ненависти, глазами.

Влив в рот Елизаветы Павловны три ложки снадобья и уверившись, что она уснула теперь лечебным сном, доктор взял Федора Игнатьича под руку и вывел его в коридор, чтобы старик не мог их слышать.

- Теперь расскажите, кого вы имели ввиду, когда просили не отдавать вашу жену кому-то? О ком речь?

- Хорошо, я расскажу вам, но воспримите рассказ серьёзно. Со слов моей жены, примерно два года назад ей стал являться образ премерзкого старика, который…

- Похож на льва? – перебил его доктор.

- Да! Она вам тоже рассказывала?

- Не рассказывала, продолжайте.

- Он следовал за нею по всему дому, пожирая её глазами. Много раз она заставала его у своей постели, когда она была в полусне, он делал над нею какие-то манипуляции, и она не могла сопротивляться. Но лишь только сознание к ней возвращалось, он моментально исчезал, но неизменно оказывался в той же комнате, спрятавшись в любой, самой маленькой тени. Поэтому жена всё время просила больше света. Она говорила, что знает - как только она достаточно ослабеет, он её заберёт. Признаюсь, я почитал эти рассказы бреднями или же какими-то женскими психическими недомоганиями, ведь кроме неё он никому не показывался. Однако, Елизавета Павловна начала таять на глазах. Она перестала ходить в церковь, ибо чувствовала там себя плохо среди людей и духоты от свечей, которые сотнями горят на канунах…Пока я отсутствовал, слуги видимо ленились позаботиться об освещении. Ну уж я их примерно накажу! Но откуда вы узнали, как выглядит старик?

- Я его тоже вижу, - ответил Серафим Никитич. – И сейчас он даже не прячется, возможно чувствует свою силу. Стоит вот тут, – он указал на угол, - И я ему не нравлюсь. Посмотрим, понравится ли ему соборование.

- Вы меня поразили! Теперь я верю, что существует что-то потустороннее, злое и опасное. И жена моя явилась его жертвой. Но почему же я его не вижу?

Вскоре, отряхивая бороду от снега, появился священник. Доктор записал в беспокойный лист и его. Священник перекрестился на образа и направился к постели больной.

- Пробудите, рабу божию Елизавету, переоденьте в чистое, зажгите лампаду, и пока что все оставьте нас. Будет исповедь.

Серафим Никитич поднёс к носу женщины нашатыря и она открыв глаза, обвела взглядом комнату. Увидев мужа она едва заметно улыбнулась.

Все вышли.

Старик спрятался в комнате так, что доктор его не заметил. И слава Богу!

Прошло более получаса, прежде чем священник открыл дверь и пригласил всех, кто хотел присутствовать на таинстве и готов был возносить искренние совместные молитвы.

Серафим Никитич вошёл вместе со всеми. Он зорко оглядывал комнату, каждую самую малую тёмную щель и не находил мерзкого старика. В душе затеплилась надежда, что после исповеди и соборования враг будет повержен и женщина встанет с одра болезни и вернётся к нормальной жизни в кругу семьи и друзей.

Таинство длилось недолго, всего лишь четверть часа. Когда обряд был окончен, священник получил плату и его повезли домой.

Все поздравили Елизавету Павловну с принятием Святых Христовых Тайн и вышли. С ней остались только муж и доктор.

Женщина лежала красивая, просветлённая. В её больших глазах стояли слёзы. Она крепко сжимала в руке просфору. Доктор же смотрел по сторонам, но похоже, что святые молитвы изгнали злобного старика. Казалось, вся комната была наполнена особым святым воздухом. Оставив пациентку с сиделкой, Серафим Никитич взял свой саквояж и отправился домой на карете, что предоставил Федор Игнатьич.

Светало, и из деревенских дворов доносились крики петухов. Яркое солнце показало свой бок над полями. Доктор с удовольствием оглядывал засыпанные первым снегом светлые и яркие просторы. Когда он вернулся домой, то жена его ещё спала. Раздевшись, он решил доспать ещё пару часов и улёгшись и с улыбкой уснул.

Проснулся он оттого, что в дверь барабанили.

Появилась жена и сообщила, что снова приехали из дома Елизаветы Павловны. Глубоко вздохнув доктор стал одеваться.

В пролётке его ждал тот же родственник. Он сообщил, что час назад ей снова стало плохо и последняя надежда осталась на доктора.

Когда Серафим Никитич вошёл, то застал следующую картину. Бледная, словно восковая кукла Елизавета Павловна лежит недвижно, у её постели рыдает безутешный муж, а рядом стоит…старик. На его львином лице - хищный оскал, большая голова склоняется к над женщиной, скрюченные пальцы с длинными когтями готовы вцепиться в бедняжку.

- Стой, старик! Не делай этого! Расскажи, почему ты преследуешь эту женщину и хочешь её забрать?! Может быть можно договориться по-хорошему? – вскричал доктор.

Фёдор Игнатьич вздрогнул и поднял голову.

- Он снова здесь?

- Да, и он явно хочет что-то рассказать.

- Не слушайте его! – вдруг жёстко сказал хозяин дома. – Он лжёт!

Серафим Никитич перевёл на мужа Елизаветы Павловны недоумённый взгляд.

Тут старик повёл руками и доктор увидел следующую картину.

Игорный клуб. Зал, полный поражённых азартом людей. Все собрались вокруг одного стола, где идёт большая игра. За столом осталось двое - старик, с большой головой, похожей на льва, и … Фёдор Игнатьевич. Последняя карта сдана и все видят, что Фёдор Игнатьевич проиграл. Он буквально рвёт на себе волосы и заламывает руки. Толпа подбадривает его отыграться, но ему нечем. Тогда старик с усмешкой говорит, что если тот поставит свою жизнь, то игра может продолжиться, но и его ставка будет удвоена. Тогда Фёдор Игнатьевич наклоняется к уху старика и шепчет, что ставит на кон жизнь, но не свою, а своей супруги. И пристально, с ног до головы оглядев мужа Елизаветы Павловны, старик соглашается. Начинается игра. В зале царит небывалое напряжение. Все замерли. Только слышны нервные звуки вееров, которыми на себя машут разгорячённые дамы.

Последние карты сброшены. «Я выиграл!»- говорит старик. Он встаёт, высоко поднимая свою большую голову и победно оглядывает ликующих и рукоплещущих присутствующих, но в ту же самую секунду падает, словно подкошенный. К нему бросаются окружающие. Но он мёртв. В этот момент все видят, что Фёдор Игнатьич держит в руках свои карты и демонстрирует, что это именно он выиграл, а не старик. Никто не заметил подмены и он получил выигрыш по двойной ставке.

- Что же делать? - спрашивает доктор старика – вы не должны лишать детей матери, а её саму жизни. Это несправедливо! И как вы могли вообще принять такую ставку? Почему не остановили игру?

Тут Серафим Никитич увидел лицо Фёдора Игнатьича. Тот был страшен.

- Где он?! Я убью его! Уничтожу! – закричал он и побежал в свой кабинет, где у него была коллекция дорогих ружей. Вскоре он вернулся, на ходу заряжая одно из них. – Серебряная пуля! Серебряная пуля! Я знал, что она когда-нибудь пригодится! Где он? Покажите мне его! - он стал водить ружьём в разные стороны.

В этот момент, старик встал прямо перед ним и на мгновение стал видимым так явственно, словно живой. Раздался грохот выстрела, слишком громкий для замкнутого помещения. Доктор закрыл уши, в которых аж зазвенело. В двери ворвался родственник Елизаветы Павловны, а за ним слуги. На полу лежал мёртвый Фёдор Игнатьевич. Срикошетившая пуля сразила его наповал.

***

Прошло больше двух лет, прежде чем Серафим Никитич снова попал в этот дом. Елизавета Павловна, молодая и цветущая, уже ничем не напоминавшая ту несчастную бедняжку, пригласила его по поводу простуды младшего сына. Он осмотрел мальчика, прописал ему лекарство и когда уже собирался уйти, спросил, бывают ли у неё непонятные видения?

Елизавета Павловна покачала головой и с улыбкой сказала, что имея такого чудесного доктора, ей никакие видения не грозят. Доктор вышел на улицу, где фонарщики зажигали газовые фонари и подумал, что надо и их вписать в беспокойный лист, в котором самое почётное место занимает он сам.