Миссия глава 5

ГЛАВА 5

     Ученье – свет, неученье – тьма. (Русская пословица)

     Папа пытался научить меня читать до школы, но в шесть лет я не могла освоить грамоту, не получалось читать по слогам – только по буквам, как у Филиппка. Когда же пошла в первый класс, то очень быстро научилась читать, и все детские книги, что мне читал папа, хотела прочесть вновь, но в букваре слова в текстах делили на слоги, а в моих книгах нет. Я горевала. Мама пошла в библиотеку, записала меня и принесла первую книгу – «Му-му» Тургенева. Она была напечатана крупным шрифтом, и слова разделены на слоги. Прочитав её вслух, я поняла, что могу читать слова без деления на слоги, и с этого времени стала сама ходить в библиотеку, благо она была в соседнем доме.
     Я читала запоем, как папа, игры меня не интересовали, разве что настольные, которые были у нас – детский бильярд, лото, игры-путешествия с кубиком, которые папа покупал в других городах, когда ездил по командировкам. Мы играли с ним вечерами в эти игры. Иногда я его даже обыгрывала и приходила к финишу первой. Папа показал мне шахматные ходы, это запомнилось  на всю жизнь, но не хватало логики, чтобы научиться играть. Мы играли с ним в «города», в «рифмы», причём, он всегда усложнял мою задачу. Сначала предлагал найти рифму к слову, а позднее – составить рифмованное предложение к слову. Это было в семь лет, и стало первым шагом к моему стихосложению. Стихи я начала активно писать с одиннадцати лет. К тому времени мой словарь был хорошо заполнен от множества прочитанных книг. Мне хотелось, чтобы мои стихи были опубликованы, и я отправила их в журнал «Костёр», там была рубрика «Кораблик». Стихи не опубликовали, но я получила письмо с подробной рецензией. Поняла, что написанное в рифму – не всегда стихи, и надолго оставила стихосложение.
     В четырнадцать лет меня выбрали старостой класса. Я стала активно привлекать детей к мероприятиям. Стала замечать, где непорядок в школе, и однажды написала большое критическое стихотворение о самом грязном кабинете. Прочла его одноклассникам. Они были в восторге. Этот кабинет был закреплён за нашим классом, но там проходили уроки биологии, и другие ученики оставляли много мусора в партах и на полу. В других кабинетах уже стояли современные лёгкие столы, дети не оставляли бумажек после себя, там не было потайного ящика, как у парт.
     Мои стихи дошли до преподавателей и других учащихся. Они передавались из рук в руки. После этого в кабинете стало чисто, а меня стали называть школьным поэтом. Мне всегда нужна была тема на злобу дня – иначе не писалось. Школа была образцовой, какой и осталась по сей день – и темы практически не возникали. Четырнадцать лет, седьмой класс – время первой влюблённости. Я была строгой и диковатой, очень критично относилась к своим одноклассникам-мальчишкам. Двое из них, дети из учительских семей, предлагали мне дружбу, но они для меня были – ниже на голову, мне было неинтересно с ними общаться. И книги оставались друзьями, да ещё премьерные советские фильмы, которые шли в кинотеатрах. Они всегда были про любовь. И я стала писать стихи о любви.
     Это была для меня в то время острая тема. Из обычной девочки, не отличавшейся красотой, мне необходимо было стать любимой. Поэтому мне нужно было стать актрисой. Ведь даже некрасивых актрис любили, иногда больше, чем красавиц. В это время, по рекомендации учительницы пения, меня взяли в городской ансамбль песни и танца под руководством Александра Михайловича Жуковского. Я пела в хоре два года, мы часто выходили с концертами на городские площадки. Однажды к нам специально приехал композитор Чичков с хоровой группой из Подмосковья. Это было перекличкой двух хоров. Мы вышли первыми. Серьёзно отпели свою программу. Потом на сцене появились гости из Подмосковья. Они пели песни Чичкова, а он был за роялем. Девочки в хоре были высокими и крупными, лет четырнадцати, все с большими белыми бантами сверху, все подкрашенные, в отличие от нас. Когда заиграла музыка, они дружно запели, покачивая головой в такт. Сначала такая манера нас раздражала, но потом мы влюбились в их раскрепощённость, и отбили ладоши аплодисментами. Александр Михайлович стал добиваться от нас эмоций во время пения. Это было непросто…
     Увлечение музыкой и хоровым пением становилось рабо-той. Я ходила на занятия три раза в неделю пешком, час туда – час обратно. Так у меня было время для прогулки, но не хватало времени на подготовку уроков, и я съехала с четвёрок на тройки. А впереди был восьмой класс, и полный съезд «по аттестату» к окончанию школы. Мама не расстраивалась, а говорила: «Пойдёшь к нам на фабрику, после института зарплата маленькая».
     Перспектива фабричной жизни, где стоит вечный шум обувного конвейера, запах клея и смачный русский мат для бестолковых новичков – меня не грела. Я решила после восьмилетки поступать в педучилище и доказать всем неверующим, что далеко не тупая. Хорошо подготовилась к выпускным экзаменам, так что учителя хотели оставить меня в девятом классе, но я понимала, что хоровики пересилят своей любовью, и, оставшись, я вынуждена буду пойти на фабрику после окончания школы.
     Мне казалось, что в училище легче учиться, чем в нашей школе, по крайней мере, там нет ненужных предметов. Поступила я легко, экзамены сдала успешно и получала стипендию. Но вот по поводу учёбы сильно заблуждалась. Мало того, что первые два года мы проходили программу за девятый-десятый класс в школьном объёме, так сюда добавили два спецпредмета и   обязательные занятия хора или танцев – по выбору. Учительница музыки в училище говорила на этот счёт: «Кто может хорошо петь, пусть поёт, танцуют пусть безголосые!» Я снова стала хористкой. С той разницей, что теперь занималась в одном месте и уроками и музыкой, и не тратила времени на дорогу в студию.
     В эти годы читала книги только по программе, хорошо, что мы проходили русскую литературу в полном объёме, а уроки русского языка и математики преподавали нам по вузовским учебникам. Через три месяца учёбы у меня от нагрузок стали появились ежедневные головные боли. И я не могла учить уроки, нацелившись вернуться обратно в школу, с твёрдым желанием – учиться хорошо. Но мама восстала. Теперь уже она рассказала в своей бригаде, что дочь станет учительницей, и для неё, бригадира, было позором моё отступление. Она выдала мне аргумент: «Что я в бригаде скажу?» Многие сотрудницы приходили в праздники к нам, я их знала, и мне стало стыдно подводить маму. Пришлось доучиваться, но с третьего курса, по достижении восемнадцати лет, мы стали проводить пробные уроки, и я поняла, что правильно выбрала свой путь.