Ночь и Туман. Охотники на Охотника

09 декабря 1941 года

Берлин, Германская Империя

Первым доложился психиатр, причём предсказуемо ничего хорошего не сообщил:

«Совершенно очевидно, что преступник профессионал. Поэтому не менее очевидно, что он ни при каких обстоятельствах не будет совершать убийства в районе своего проживания…»

«Потому что полиция и прочие структуры безопасности прочешут район вдоль и поперёк мелким ситом и всенепременно его отловят?». Это был не вопрос Колокольцева, а констатация очевидного факта.

Доктор Вернер кивнул: «Именно так»

И продолжил: «Не сомневаюсь, что Охотник некоторое время – думаю, что не менее года – жил в районе, где совершаются убийства. И потому знает его как свои пять пальцев. Но какое-то время назад перебрался… а вот куда именно перебрался, установить не представляется возможным…»

«Он мог переехать незадолго… ну, скажем, за месяц до начала серии?» – заинтересованно осведомился Колокольцев.

Психиатр снова кивнул: «Вполне»

Колокольцев удовлетворённо (ибо и сам даже после беглого просмотра дела пришёл ровно к тому же самому выводу) произнёс: «Это уже кое-что. Спасибо»

«Всегда пожалуйста» – улыбнулся доктор Вернер.

Колокольцев вопросительно посмотрел на жену. Та загадочно (чисто по-женски) улыбнулась и изрекла: «Психологический портрет получился… занятный».

И приступила к изложению оного: «Убийца – молодой человек, примерно восемнадцати-девятнадцати лет, однако выглядит он ещё моложе – лет на шестнадцать, а то и на пятнадцать. Внешне очень привлекательный и располагающий к себе…»

«С чего ты решила?» – удивился Колокольцев. Ибо такой вариант ему и в голову не пришёл:

«Ну смотри сам» – наставительно произнесла Ирма. «Охотник убивает каждую неделю; военнослужащим вермахта все уши прожужжали насчёт осторожности и повышенных мер безопасности, издали соответствующие приказы… а они всё равно подпускают охотника на расстояние вытянутой руки. И это несмотря на высочайший уровень дисциплины в вермахте…»

«Значит, совершенно не чувствуют опасности» – добавил доктор Вернер.

«Если они видят перед собой привлекательного субтильного юношу лет пятнадцати-шестнадцати, то ничего удивительного в этом нет. Вежливого, обходительного, к тому же свободно владеющего немецким…»

«Субтильного?» – удивился Колокольцев.

«Обманчиво субтильного» – уточнила криминалькомиссарин. «Ибо он, во-первых, он весьма уверенно владеет Браунингом Hi-Power – а это весьма тяжёлая и мощная машинка…»

«Значит, очень сильные руки» – вставил доктор Вернер.

«… и очень быстро исчезает с места преступления…»

«Значит, очень сильные ноги» – снова вставил психиатр.

«Спортсмен?». Это был точно не вопрос, а констатация неоспоримого факта.

Ирма кивнула: «Да, конечно. Я думаю, что лёгкая атлетика и гребля. Хотя и плавание тоже возможно. Причём почти что профессиональный спортсмен… которому так ни разу не удалось выиграть ни одно соревнование…»

«А это ты откуда взяла?» – изумился Колокольцев.

«Чуть позже, дорогой, чуть позже» – загадочно улыбнулась его благоверная. «Начнём говорить о мотиве – тогда и объясню»

Колокольцев обречённо кивнул (когда его жена на коне, её не сдвинуть даже тяжёлым танком)… и задал совершенно естественный вопрос:

«Ты совершенно исключаешь женщину? В мужской одежде?»

Все без исключения свидетели (и свидетельницы) утверждали, что видели на месте преступления быстро… даже не убегавшего, а исчезавшего мужчину.

«Совершенно исключаю» – подтвердила криминалькомиссарин. И объяснила:

«Не женский это почерк, совсем не женский… уж поверь женщине. Женщина бы оделась… соответственно, соблазнила бы перспективой незабываемого секса, заманила бы в укромное место, а там…»

«Накинула бы на шею удавку?» – усмехнулся Колокольцев. Ибо подобные случаи, как говорится, имели место во Франции… правда, до войны.

Ирма покачала головой:

«Возможно, но не думаю. Ибо возни многовато, а мы, девушки, существа довольно ленивые. Какой-нибудь мгновенно действующий яд…, например, алкалоид в фляжку с коньяком – и все дела. Потом анонимный звонок в полицию – и можно получать удовольствие от созерцания своей работы на первой полосе всех парижских газет. И не только парижских…»

Всё это было, конечно, очень логично – и весьма похоже на правду. Только вот было ли это правдой?

Колокольцев задумчиво вздохнул – и констатировал: «Мне всё же очень трудно себе представить восемнадцатилетнего… да хоть даже и двадцатилетнего серийного убийцу…»

«А мне очень даже легко» – неожиданно вставил психиатр. «Ты, видимо, со всей своей работой совсем забыл дело Винничевского, которое мы с тобой обсуждали у меня в клинике? А тот… Свердловский мясник-душитель точно похлеще Охотника будет. Ибо одно дело военнослужащих при оружии отстреливать – и совсем другое маленьких детей насиловать, душить, и ножом резать…»

Колокольцев немедленно вспомнил это дело. Дело было действительно аховым – совершенно из ряда вон – и он действительно обсуждал его с доктором Вернером. И не только с ним, а ещё и (при совершенно других обстоятельствах и по совершенно иному поводу) с тогда уже почти всесильным наркомом внутренних дел СССР Лаврентием Павловичем Берией. Более того, даже советовал последнему, как именно следует поступить с этим… персонажем.

Володя Винничевский совершил своё первое убийство, когда ему едва исполнилось пятнадцать лет – в начале осени 1938 года. Его первой жертвой стала четырёхлетняя (!!) Герта Грибанова.

Винничевский подождал, когда девочка останется одна, вошёл во двор частного дома, где жили Грибановы, отвёл девочку в огород, где изнасиловал её, потом попытался её задушить, а затем нанёс ей в область головы не менее восьми ударов кухонным ножом, причём так сильно, что сломал нож, оставив осколок в черепе жертвы. От сломанного ножа он предусмотрительно избавился и в дальнейшем пользовался для совершения преступлений отвёрткой и складным ножом.

Хотя большинство нападений Винничевский совершил в Свердловске, он совершил выезды и в другие города Свердловской области, одно нападение было им совершено в Нижнем Тагиле, а ещё одно в Кушве.

Винничевский нападал как на мальчиков, так и на девочек – что обычно не характерно для сексуальных маньяков. Мотивом нападения было совершение сексуального акта с жертвами.

После завершения полового акта Винничевский душил жертву, а иногда добивал её холодным оружием. Правда, и то, и другое не всегда удачно – две его жертвы выжили и впоследствии смогли опознать насильника.

Четыре первые жертвы малолетнего серийного убийцы были девочки, а потом он переключился – временно – на противоположный пол. Он предложил четырёхлетнему Боре Титову покататься на санках, завёз его на пустырь, где изнасиловал, придушил, нанёс несколько ударов ножом и выбросил в сугроб. Санки Володя предусмотрительно забрал с собой. Однако мальчика спасли, и он сообщил следователям первую информацию об убийце.

Следующее нападение Винничевский совершил на трёхлетнюю Катю Лобанову в Кушве. Девочку он изнасиловал и убил, а тело выбросил в выгребную яму, чтобы скрыть запах разложения.

Затем он похитил и изнасиловал трёхлетнюю Алю Губину, которой затем нанёс несколько ударов ножом. После этого маньяк выбросил девочку в сугроб, но она выжила, так как её быстро начали искать…

В зависимости от времени года Винничевский выбирал разные способы сокрытия тел своих жертв: зимой закапывал в сугроб, осенью и летом заваливал ветками, травой, листьями.

Несмотря на единый почерк, преступления были связаны между собой не сразу из-за их различной географии. При этом родители не всегда обращались в милицию, а следователи допускали ошибочные предположения относительно личности убийцы.

Они были уверены, что убийца был ранее судим за сексуальное преступление, что ему 20-25 лет и что он лишь внешне похож на подростка (подростка упоминали как потерпевшие, так и свидетели). Ибо никому и в голову не могло прийти, что трёх-четырёхлетних детей насилует и убивает 15-летний юноша.

Лишь в конце весны 1939 года следователи поняли, что все криминальные происшествия с детьми — дело рук одного и того же преступника… причём очень даже возможно, что несовершеннолетнего.

Поймали Винничевского банально-примитивно, и чисто по-советски – запустив широченный и почти непроходимо-частый бредень. Проще говоря, наводнили Свердловск милицейскими патрулями, агентами в штатском… привлекли даже сотрудников госбезопасности и военнослужащих РККА.

Гребли всех подряд подозрительных мужчин, которые сопровождали (или несли на руках) маленьких детей. Задержали аж три сотни подозреваемых, раскрыли (как это обычно бывает) многие десятки не имевших отношения к серии преступлений… только вот неуловимый убийца никак им не попадался. Хотя подростков гребли тоже – наравне со взрослыми мужчинами.

Винничевского поймали лишь 24 октября 1939 года – спустя полгода после начала массовой облавы и спустя более года после совершения им первого преступления.

Причём он был взят с поличным – тремя курсантами (видимо, юноши чувствуют других юношей куда лучше, чем взрослые мужчины) Свердловской школы рабоче-крестьянской милиции.

Винничевский увёл трёхлетнего Славу Волкова от подъезда дома, в котором тот проживал. Он сел с мальчиком в трамвай, доехал до остановки «Медный рудник» на окраине района Уралмаш и понёс заснувшего ребёнка на руках к близлежащему лесному массиву.

Курсанты, ранее участвовавшие в патрулировании и знакомые с ориентировкой на похитителя детей, незаметно проследили за подозрительным подростком. Винничевский был задержан ими в тот момент, когда начал душить мальчика.

Таким образом ребёнок был спасён, а преступник лишился возможности придумать правдоподобное некриминальное объяснение своих действий, поскольку во время попытки удушения оставил хорошо заметные следы своих ногтей на шее жертвы.

В ходе следствия Винничевский признался во всех эпизодах; кроме того, он подробно описал все свои «подвиги» в зашифрованном дневнике (который, впрочем, криптоаналитики местного НКВД без труда расшифровали).

В духе того жестокого времени, родители Винничевского отреклись от сына, направив в областную газету «Уральский рабочий» следующее требование:

Мы, Георгий Иванович и Елизавета Петровна Винничевские, родители Владимира Георгиевича Винничевского, отрекаемся от такого сына и требуем применить к нему высшую меру — расстрел. Таким выродкам в советской семье жизни быть не может.

В то время уголовное законодательство СССР разрешало применять смертную казнь к лицам, достигшим двенадцатилетнего возраста. Преступление было настолько жутким, что суд предсказуемо приговорил Володю Винничевского к смертной казни через расстрел.

Однако, вопреки тогдашним правилам, приговор (вынесенный 16 января 1940 года) был приведён в исполнение не сразу, а лишь спустя несколько месяцев. По официальной версии, эти несколько месяцев жизни Винничевскому подарил его адвокат, который потребовал для своего подзащитного отмены приговора и проведения психиатрической экспертизы в НИИ имени Сербского.

Экспертиза предсказуемо признала Винничевского вменяемым, и 5 августа 1940 года по его делу состоялось повторное судебное заседание, которое не менее предсказуемо снова вынесло тот же приговор. Расстрел.

28 августа 1940 года Винничевский направил прошение в президиум Верховного суда РСФСР, в котором он признал свои преступления, но просил сохранить ему жизнь. В помиловании Винничевскому было (уж совсем предсказуемо) отказано, и 11 ноября 1940 года, в возрасте семнадцати лет, он был расстрелян.

Тело похоронили в области, на 12-м километре Московского тракта – в известное место захоронения казнённых в Свердловской области в 1930-е годы. Причём как уголовных, так и политических… так и не совсем понятной классификации.

К которой несколько месяцев относился и Володя Винничевский. Ибо на самом деле, начиная с вынесения ему первого смертного приговора, реальная история последних месяцев его жизни существенно отличалась от официальной.

Точнее, официальная история имела совершенно секретное «двойное дно». Тайную компоненту, известную лишь нескольким посвящённым. В числе которых – так уж получилось – оказался и Михаил Евдокимович Колокольцев. Он же (тогда ещё) оберштурмбанфюрер СС Роланд фон Таубе.

Тайная история дела Винничевского началась 17 января 1940 года, на следующий день после того, как Владимир Винничевский был приговорён к расстрелу и сидел в камере смертников, ожидая, когда за ним придут.

Прийти за ним должны были примерно через 48 часов, ибо эмоции (в том числе, и свердловских судей) ещё не улеглись и потому ему влепили приговор без права обжалования. Который в СССР в таких случаях приводился в исполнение через 72 часа после вынесения.

И за ним бы пришли… если бы в этот действительно прекрасный для несовершеннолетнего сексуального маньяка день на стол Народного комиссара внутренних дел СССР, комиссара государственной безопасности 1-го ранга (эквивалента генерала армии) Лаврентия Павловича Берии не лёг только что доставленный из Свердловска в высшей степени необычный документ.

Автор которого, лейтенант госбезопасности (эквивалент армейского капитала), следователь Управления госбезопасности по Свердловской области Иван Петрович Анциферов настоятельно требовал… пересмотреть дело Винничевского.

И вовсе не потому, что, ознакомившись с делом серийного убийцы (в те году ГУГБ было, как тогда говорили, дело до всего – в том числе, и до серийных убийств) Иван Петрович решил, что есть вероятность осуждения невиновного.

Нет, в виновности Винничевского он был убеждён чуть более, чем полностью. Он взял на себя смелость – отчаянную смелость спустя всего год после окончания Большого Террора – обратиться напрямую к наркому потому, что был уверен, убеждён в том, что дело Винничевского намного сложнее, чем представляется.

В приложении к письму лейтенант Анциферов весьма убедительно доказывал, что, во-первых, убийства свердловских детей были ритуальными – по сути, жертвоприношением; и, во-вторых, что во время совершения этих убийств Винничевский находился под полным психологическим контролем мощного гипнотизёра – тайного жреца какой-то жуткой религии.

Лаврентий Павлович Берия отнёсся к письму лейтенанта со всей серьёзностью. Во-первых, потому, что версия Анциферова представлялась ему гораздо более похожей на правду, чем внезапное буйное и убийственное помешательство на сексуальной почве 15-летнего… да почти что ребёнка.

Которому, кстати, ни один опрошенный следователями психиатр так и не смог найти вообще какого-либо объяснения – не говоря уже о правдоподобном. И при этом все без исключения психиатры, осматривавшие Винничевского между арестом и вынесением приговора (а таких было немало) все как один обращали внимание на его удивительную даже для юноши внушаемость и сабмиссивность.

Во-вторых, Берия был (спасибо Колокольцеву) хорошо знаком как с «делом Бокия», так и с «делом Барченко» – да и со многими другими подобными делами. И потому об оккультизме, эзотерике и всякого рода чертовщине – включая жертвоприношения детей – имел очень неплохое представление.

И, наконец, он до сих пор находился под впечатлением расследования другого дела о серийном (точнее, массовом) ритуальном убийстве-жертвоприношении (к счастью для всего человечества, предотвращённого Обществом Чёрного Солнца).

Попытки убийства семьи последнего российского императора Николая II в ночь с 16 на 17 июля 1918 года в Екатеринбурге. А также последствий этого дела, которые весной предыдущего (1939) года едва не натворили серьёзнейших бед теперь уже в Первопрестольной.

Поэтому он сразу же после прочтения материалов, направленных ему лейтенантом Анциферовым, распорядился под любым предлогом отложить приведение в исполнение смертного приговора Винничевскому.

Поскольку приговор был вынесен с формулировкой обжалованию не подлежит, единственным законным способом это сделать было опротестование приговора на основе подозрений в психической невменяемости осуждённого.

Понятно, что без приказа с самого верха – а ни один суд и ни один адвокат в то время не осмелился бы ослушаться всесильного наркома, никакому советскому адвокату и в голову не пришло бы потребовать психиатрической экспертизы такого серийного убийцы (за подобные вольности можно было запросто самому оказаться в расстрельном подвале).

И немедленно – причём очень вежливо – попросил Колокольцева (на тот момент уже личного агента Сталина) как можно быстрее прибыть в Москву для расследования этого… инфернального дела. Ибо Колокольцев был единственным известным Берии экспертом по такого сорта делам.

Ни «малый шеф» Колокольцева Рейнгард Гейдрих, ни его «большой шеф» Генрих Гиммлер (оба были в курсе «работы» Колокольцева на Сталина, в процессе которой тот весьма умело водил за нос «красного Тамерлана») совершенно не горели желания помогать последнему. И даже его «паладину» Лаврентию Берии.

Однако в дело вмешалась баронесса, которой и Гиммлер, и Гейдрих были обязаны слишком многим, чтобы они могли ей отказать. Она заявила, что «дело Винничевского» достаточно сильно «пахнет серой», чтобы взяться за него всерьёз.

Пришлось взяться всерьёз. К своему искреннему удивлению (ибо изначально Колокольцев был настроен по отношению к «версии Анциферова» весьма скептически), он «гипнотизёра» таки вычислил. Причём менее, чем за неделю.

Поймать, правда (точнее, взять живым) гипнотизёра не получилось – приданные Колокольцеву оперативники НКВД необъяснимым образом облажались, поэтому ему достался лишь хладный труп. Который, разумеется, немедленно (причём в присутствии всесильного наркома) сожгли в ближайшем крематории, а пепел спустили в реку Исеть.

Лейтенанта Анциферова наградили (орденом Красного Знамени), повысили в звании… и перевели – с повышением в должности – в Москву. Подальше от Екатеринбурга… и поближе к всевидящему оку Лаврентия Берии.

Колокольцев получил награду посерьёзнее – орден Ленина. И тоже повышение в звании – до майора госбезопасности (эквивалента армейского полковника). Так что после присвоения ему штандартенфюрера СС он стал «дважды полковником».

И не сомневался, что очень скоро станет трижды – ибо по требованию Гейдриха после начала Второй мировой войны он получил ещё и воинское звание в люфтваффе. А учитывая, что глава оных рейхсмаршал Гейдрих немедленно повышал Колокольцева в чине до его уровня в СС… в общем, понятно.

Правда, в Берлин после успешного завершения «дела Винничевского» Колокольцев вернулся не сразу. Пришлось (по заданию Общества Чёрного Солнца) встретиться с умирающим Михаилом Афанасьевичем Булгаковым.

Дабы поставить последнему – точнее, его супруге Елене Сергеевне – исключительно важную для Общества задачу. Впрочем, это была уже совсем другая история… и совершенно не криминальная.

Прокрутив в голове «дело Винничевского», Колокольцев задал доктору Вернеру совершенно естественный вопрос:

«Как ты думаешь, может ли Охотник совершать преступления под гипнозом?»

Психиатр не был знаком с тайной историей дела Винничевского, поэтому задумался… а затем уверенно ответил:

«С нуля точно нет. Эксперименты по превращению людей в идеальных солдат, покорных роботов, автоматов, которые проводились… да где они только не проводились, собственно…»

Что было чистой правдой… к сожалению.

«… убедительно доказали, что ни гипнозом, ни химикатами, ни их комбинацией… в общем, вообще ничем полностью поставить под контроль разум и волю человека принципиально невозможно…»

«Что очень и очень радует» – с облечением подумал Колокольцев. Но промолчал. Психиатр продолжал:

«А вот подтолкнуть человека, у которого уже сформировались желание совершить убийство – в частности, серийные убийства – и соответствующие фантазии, перевести его через черту – это вполне»

«Напоить колдовским зельем, нашептать на ушко мантры, ввести в транс и ввести в подсознание приказ?»

Доктор Вернер кивнул: «Да, такое возможно. Не обязательно в точности так, но что-то в этом роде»

«В качестве усилителя… точнее, даже основного инструмента вполне может сработать… существо противоположного пола» – явно с большим знанием дела добавила Ирма. «В случае Охотника женщина… ну или девушка, от которой тот без ума… что совершенно естественно для его возраста»

И продолжила «рисовать» психологический портрет серийного убийцы:

«Он не француз; думаю, что польский еврей, беженец, который перебрался во Францию после капитуляции Польши. Думаю, что еврей-выкрест – крещёный в католичестве и ассимилировавшийся… точнее, за него это сделали родители. Родился и вырос, скорее всего, в Катовице…»

Изумлению Колокольцева не было предела. «А это всё откуда???»

Криминалькомиссарин торжествующе улыбнулась – и объяснила:

«Двадцатого и двадцать первого октября бойцы французского…,  впрочем, не совсем французского… а то и совсем не французского Сопротивления…»

Было хорошо известно, что в Сопротивлении, в основном, участвовали евреи (как правило, иммигранты), испанцы, итальянцы, русские, армяне… в общем, кто угодно, только не французы.

Последние в подавляющем большинстве поддерживали как оккупационную власть, так и Французское государство – и его главу, национального героя Франции, маршала Филиппа Петэна.

«… совершили два очень громких террористических акта. В Нанте они убили полковника вермахта Карла Фридриха Хотца, а в Бордо – майора вермахта Ханса Готтфрида Раймерса…»

Акции безусловно преступные – ибо их организаторы и исполнители грубейшим образом нарушили Гаагскую Конвенцию 1907 года о законах и обычаях сухопутной войны (подписанную в том числе, и полномочными представителями Французской республики).

И абсолютно бессмысленные, ибо в то время на Восточном фронте количество погибших солдат и офицеров Вермахта исчислялось многими сотнями (а то и тысячами) в день…

«… после чего оккупационными властями было официально объявлено, что впредь за каждого убитого военнослужащего вермахта – и офицера французской полиции – будут расстреляны минимум десять человек. В первую очередь, евреи… хотя и французы тоже»

«Но Охотнику на это наплевать…». Это был не вопрос, а констатация факта.

«Как минимум, наплевать» – поправила его криминалькомиссарин.

«Как минимум?» – удивился Колокольцев.

«Как максимум» – наставительным тоном произнесла Ирма, «он подсознательно стремился убить не только… пока что шесть военнослужащих вермахта и без колебаний расстрелял двух французских полицейских…»

«Но и восемьдесят заложников? Пусть и руками оккупационных властей?»

Его супруга кивнула: «Именно так»

«Из чувства… мести?»

«Скорее ненависти» – уточнила Ирма. «Он ненавидит французов за то, что они не спасли Польшу осенью тридцать девятого… и за то, как здесь относятся к нему…»

Хотя это внешне было не всегда очевидно, антисемитизм и ксенофобия французов были просто легендарными.

«А евреев он за что ненавидит?» – удивился Колокольцев.

«Подавляющему большинству людей свойственно ненавидеть себя за истинные или мнимые грехи и недостатки» – спокойно объяснил доктор Вернер. «Ну, а еврей-антисемит… да и вообще ненависть евреев и к самим себе и вообще к еврейскому народу совсем не редкость…»

«Поэтому ты считаешь, что он ассимилировался? Окатоличился?». Вполне естественное предположение.

Ирма кивнула «Да»

«Вопреки расовому вероучению национал-социалистов» – с большим знанием дела вставил доктор Вернер Блох, «еврей – это не о крови. Еврей – это о психологии. Менталитете. Религии. Культуре»

И добавил: «Поэтому де-факто Охотник – никакой не еврей. Он поляк. Католик…»

«А эти» – с большим знанием дела усмехнулся Колокольцев, «антисемиты… точнее, юдофобы ещё те…»

Затем грустно констатировал:

«Если всё действительно так – а на это очень и очень похоже – у нашего юноши большие проблемы с моралью и нравственностью. Огромные. Колоссальные…»

«Никаких проблем у него нет» – уверено заявила криминалькомиссарин. «Ибо у него ни того, ни другого просто нет. Ни морали, ни нравственности, ни чести, ни совести. Он психопат. Социопат. Нарциссист…»

«Как и практически любой серийный убийца» – уверенно добавил психиатр.

«А Катовице откуда?» – удивлённо спросил Колокольцев, закрыв для себя тему аморальности Охотника. В силу полной очевидности последней.

Ирма пожала плечами: «Здесь всё очень просто, на самом деле. Ибо жертвы Охотника не чувствуют опасности потому…»

«… что видят в нём немца?» – закончил за неё Колокольцев. «А это значит, что он не только владеет немецким языком как немец, но и…»

«… впитал в себя повадки немцев» – закончила за него его супруга. И объяснила: «А это означает, что он родился и вырос в немецкой среде, среди немцев. Кроме того, он очень спокойно, уверенно и естественно чувствует себя в большом городе. Что делает Катовице безальтернативным местом его рождения…»

В межвоенное время город Катовице был административным (и мощным промышленным) центром Силезского автономного воеводства, в котором преобладало немецкое население.

«Да, ещё пара штрихов к его социопатии» – вздохнула Ирма. «Охотник – что не редкость среди серийных убийц, да и вообще психопатов, социопатов и нарциссистов – ненавидит не только французов и евреев… да и вермахт, по понятным причинам тоже, но и вообще весь мир…»

«Весь мир?» – удивился Колокольцев. «А весь мир-то ему чем не угодил?»

«Весь мир…» – задумчиво протянула криминалькомиссарин, «… весь мир он ненавидит потому, что ему никто и нигде не дал, не даёт и вряд ли даст возможность реализовать себя…»

Глубоко и грустно вздохнула – и продолжила:

«Очевидно, что эта серия совершается очень и очень умным и талантливым человеком. Который в силу совершенно независящих от него причин оказался везде неприкаянным. Не то чтобы совсем уж изгоем, это не так, просто…»

«Чужим?» – предположил Колокольцев.

Ирма кивнула: «Да, именно чужим. В Польше он чужой, ибо еврей по крови…»

Уровень антисемитизма в Польше был сравним разве что с таковым в Третьем рейхе. В конце 1920-х годов законопроект о полном изгнании всех евреев с территории Речи Посполитой не стал законом только потому, что недобрал всего несколько голосов в польском сейме…

«… в католической Церкви по той же причине. Во Франции потому, что иммигрант и еврей…»

«Дважды чужой» – бесстрастно констатировал доктор Вернер.

Колокольцев кивнул: «Понятно»

Его супруга продолжала: «Таким образом, мы плавно перешли к мотивации. Которая у Охотника весьма и весьма… многослойная, наверное…»

И неожиданно задала неожиданный вопрос:

«Вы не обратили внимание на один занятный факт – всем жертвам Охотника около сорока… а выглядят они ещё старше»

Колокольцев немедленно прошёлся по списку жертв на первой внутренней странице дела.

«Действительно…» – пробормотал он. И задал совершенно очевидный вопрос:

«Убивая военнослужащих вермахта, Охотник каждый раз убивает своего отца?»

«Именно так» – подтвердила криминалькомиссарин.

«Потому, что отца он убить…»

«Не успел» – закончила за него Ирма. «Просто не успел – хотя очень хотел…»

«Обычное дело для серийных убийц» – прокомментировал психиатр. «Правда, обычно убивают мамо-заменительниц, заменительниц любовниц… но с отцом тоже такое возможно. Точнее, с отцезаменителями…»

Ирма кивнула и продолжила:

«Я думаю, что дело было примерно следующим образом. Отец Охотника, военнослужащий польской армии, смертным боем лупил жену и сына… кстати, скорее всего, Охотник единственный ребёнок и очень любит свою маму…»

«Почему ты так считаешь?» – в очередной раз удивился Колокольцев.

Его жена пожала плечами: «Пока что просто интуиция. Хотя, наверное, не только интуиция – похоже, что Охотник целенаправленно занимался спортом и даже научился стрелять…»

«Кстати, где именно научился?» – заинтересованно спросил Колокольцев.

«В молодёжном военно-спортивном клубе» – ответил за Ирму доктор Вернер. И пояснил: «Моя секретарша родилась и выросла в польской Силезии. Там этих заведений… на каждом шагу»

Что было совершенно неудивительно, ибо Польша всерьёз готовилась к войне с Германией… да и с СССР тоже. Правда, подготовилась из рук вон плохо… как в конечном итоге выяснилось.

«… и, думаю, сумел защитить и себя, и свою маму. Но вот отомстить не успел…»

«Потому что его отец погиб на германском фронте?»

Ирма покачала головой. «Точно не там – иначе ему бы и в голову не пришло убивать военнослужащих вермахта.»

«Ибо он считал бы, что они отомстили за него?»

Она кивнула: «Да, именно так». И продолжила:

«Нет, я думаю, что он либо погиб на советском фронте, что вполне возможно…»

В результате оборонительных боёв Войска Польского после вторжения РККА в восточную Польшу 17 октября 1939 года погибло около семи тысяч польских солдат и офицеров. Отец Охотника вполне мог оказаться в их числе.

«… либо погиб в результате несчастного случая. Либо просто скоропостижно скончался. Например, от инфаркта или инсульта…»

Которые были вполне вероятны, учитывая, в какие… интересные времена жил отец Охотника.

Колокольцев кивнул: «Возможно»

Криминалькомиссарин продолжала: «Я думаю, что отец Охотника родился где-то в 1897 году или около того…»

«И потому, как гражданин Германии – ибо во время Великой Войны Катовице было частью Германской империи – был призван в кайзеровскую армию?»

«Именно так» – подтвердила Ирма. И продолжила: «По каким-то причинам… фотографии в детстве нашёл или что-то подобное… в голове Охотника его отец прочно ассоциировался с германской армией…»

«И поэтому он начал отстреливать военнослужащих вермахта?»

«И поэтому тоже» – загадочным тоном ответила криминалькомиссарин.

«А ещё почему?» – удивился Колокольцев.

«По двум причинам» – наставительно объяснила его супруга. «Во-первых, ему жизненно необходимы признание. Уважение. Восхищение. Со стороны поляков, разумеется. Ему нужно быть героем Польши. Доказать свою значимость. Важность. Уникальность. Храбрость…»

Колокольцев родился и вырос в Царстве Польском (в Белостоке, если быть более точным), поэтому прекрасно знал, что всё вышеперечисленное было неотъемлемыми составляющими менталитета мужчины-поляка. Разумеется, если таковой был Личностью, а Охотник, вне всякого сомнения, Личностью был.

«Даже если его будут знать только как Охотника?»

«А это неважно – как его будут знать» – вставил своё веское слово доктор Вернер. «Важно, чтобы знали…»

«А во-вторых?» – в высшей степени заинтересованно спросил Колокольцев.

«Во-вторых…» – задумчиво протянула Ирма. «во-вторых, я думаю, что Охотник весьма и весьма духовно развит…»

«Почему ты так решила?» – удивился Колокольцев.

«Уход в религию… точнее, в героическое прошлое не такая уж и редкость для мальчиков – жертв домашнего насилия» – ответил за неё психиатр. «Ибо иначе просто не спастись от повседневного домашнего Ада»

Ирма кивнула и продолжила:

«Поэтому я думаю… уверена даже, что для Охотника очень важно чувствовать, что он выполняет Великую Миссию. Как крестоносцы в Святой Земле, защитники Вены в 1683 году…»

Последнее Колокольцеву было духовно и эмоционально близко. Даже очень близко, ибо его пра-пра… и так далее дедушкой по материнской линии был не кто иной, как герой Венской битвы (и спаситель Европы от мусульманской саранчи), великий польский и европейский полководец, князь Станислав Ян Яблоновский.

«Великую Миссию по отстрелу военнослужащих вермахта на улицах Парижа?» – усмехнулся Колокольцев.

Его жена пожала плечами: «Детство, конечно, но не забывай, что он, по сути, ещё совсем ребёнок…»

И неожиданно добавила: «Да, вот ещё что очень важно. Он является членом подпольной группы Сопротивления, но скорее сотрудничает с ней, чем подчиняется чьи-либо командам»

«Почему ты так думаешь?» – удивился Колокольцев. «Почему не одиночка?»

«А ты не догадываешься?» – улыбнулась его благоверная.

«Нет» – честно признался он.

Она объяснила: «Кроме признания, уважения и восхищения на макроуровне – через газеты и радио – ему нужно то же самое и на микроуровне…»

«От соратников по подпольной группе?»

Ирма кивнула: «Конечно. Особенно от много старших по возрасту мужчин. В качестве компенсации за то, что он не получил от отца…»

И добавила: «Ну, и о практической стороне дела забывать нельзя, конечно. Документы, убежище, транспорт и всё такое прочее…»

Затем задумчиво протянула: «Исправляюсь. Сотрудничает – не совсем правильный термин. Я думаю, что он использует их, а они используют его. Только вот кто кого больше и, самое главное, в чём их конечная цель… в смысле, использования Охотника, я совершенно не понимаю…»

Колокольцева это обеспокоило – и сильно. Ибо он сразу вспомнил «дело Винничевского» …, точнее, тайную историю этого дела, неизвестную ни доброму доктору, ни его благоверной. И потому – уже во второй раз – задал экзистенциальный вопрос (обращаясь сразу к обоим партнёрам):

 «Как вы думаете, может командир подпольной группы, к которой прибился или прислонился Охотник, им психологически манипулировать?»

«Абсолютно нет» – ответили партнёры хором. Ирма объяснила: «Охотник – это человеческий эквивалент механического пианино. Запрограммированный на одну и только одну музыку, которую можно использовать в своих целях, но совершенно невозможно изменить…»

Колокольцева это не убедило. Ибо, хотя составленный Ирмой и доктором Вернером (впрочем, больше первой, чем вторым) психологический портрет Охотника, скорее всего, соответствовал действительности, он не сомневался, что без внешнего воздействия здесь не обошлось.

А если здесь действительно имеет место «реинкарнация дела Винничевского», то это уже страшно. По-настоящему страшно. Ибо подпольная группа французского Сопротивления – это вам не свердловский «гипнотизёр-одиночка».

Здесь задействованы совершенно иные ресурсы, да и цели, похоже, намного более амбициозные. А это значит, что жертв будут уже не единицы. А… в общем, о возможном количестве жертв Колокольцеву не хотелось даже думать.

Впрочем, думать всё равно придётся – это он понимал прекрасно. Причём думать одному, ибо тот факт, что он был (помимо всего прочего) ещё и личным агентом Сталина, был настолько секретным, что о нём (помимо Колокольцева, разумеется) в рейхе знали лишь четверо. Рейнгард Гейдрих, Генрих Гиммлер, граф Вальтер фон Шёнинг и баронесса Элина Ванадис фон Энгельгардт.

Поэтому рассказать своим партнёром о тайной истории «дела Винничевского» Колокольцев не мог никак. Что, к сожалению, резко снижало качество их работы…

«Ладно» – подумал он. «На месте разберёмся – когда поймаем Охотника»

В том, что они его поймают – причём в считанные дни поймают, у него, несмотря ни на что, не было ни малейшего сомнения.

А вслух сказал: «Ладно, хватит об Охотнике. Если ничего важного больше нет…»

«Есть важное» – лукаво ответила (кто бы сомневался) его благоверная. «Я знаю, чем Охотник зарабатывает себе на жизнь…»

«Откуда?» – удивился Колокольцев.

«Из материалов дела» – спокойно ответила Ирма. И объяснила: «Из которых следует, что он совершает преступления в разное – но рабочее – время суток… и потому явно имеет свободный график работы…»

«… и очень хорошо умеет располагать к себе. Буквально с первой секунды» – закончил за неё доктор Вернер.

«Коммивояжёр?». Это был, скорее всего, не вопрос, а констатация установленного факта. Установленного партнёрами Колокольцева по Зондеркоманде S.

«Да, продавец» – подтвердил психиатр. И добавил: «У этой профессии для Охотника есть ещё один плюс – он просто помешан на свободе и независимости…»

Колокольцев кивнул, ибо сам был таким же. Правда, реализовал своё стремление к свободе кардинально иным – и существенно более эффективным образом. Умело балансируя между аж сразу четырьмя работодателями…

«Знак Зодиака вычислить сможете?» – улыбнулся Колокольцев. Хотя и догадывался, каким будет ответ…

«Мы, конечно, не профессиональные астрологи…» – задумчиво протянула Ирма.

«Лев» – спокойно и уверенно ответил доктор Вернер. «Очень хищный – и очень опасный – Лев».

Колокольцев снова кивнул. Ибо родился под тем же огненно-солнечным знаком и своего брата-кошака чуял за версту.

«Еще что-нибудь важное?»

«Нет» – ответили они (снова синхронно).

«Тогда давайте займёмся Потрошителем. Или Потрошителями… пока что это решительно непонятно…»

Снова синхронный кивок:

«Давайте». И когда они так… спелись?