Ночь и Туман. Наследники Кровавого Джека

09 декабря 1941 года

Берлин, Германская Империя

Колокольцев выдал Ирме и психиатру по одному экземпляру «дела Потрошителей» (он всё больше склонялся к тому, что преступников было двое или даже более), себе взял третий и погрузился в чтение.

Это дело он намеревался вести сам, поэтому прочитал его самым тщательным образом. Впрочем, читал (и анализировал) он очень быстро, поэтому управился менее, чем за сорок пять минут. А поскольку по скорости чтения и анализа его коллеги ему мало уступали (если вообще уступали), то закончили знакомиться с делом они почти одновременно.

На этот раз слово (предсказуемо) взял доктор Вернер, ибо, кроме докторской степени в области психологии и психиатрии (полученной на медицинском факультет старейшего и престижнейшего немецкого университета – Гейдельбергского), у него было блестящее чисто медицинское образование. Полученное, что занятно, на медицинском факультет Сорбонны.

«В отличие от дела Охотника, в данном деле у меня нет сомнений в том, что преступник – или преступники – обитают в том же районе, где совершают преступления. Ибо их никто никогда не видел, поэтому они могут не опасаться прочёсывания района…»

Когда неизвестно, кого искать, облавы и прочёсывания, очевидно, не имеют ни малейшего смысла.

«… однако для геолокации, которой можно доверять, мне необходимо знать дату, время и место всех убийств. Иначе слишком велик риск неприемлемой ошибки…»

Колокольцев кивнул – и грустно вздохнул. Придётся, значит, идти на поклон к таинственному майору Гийому. Неприятно, конечно, но не смертельно. Ибо если он регулярно (разумеется, лишь в случаях производственной необходимости) успешно договаривался даже с такими упырями, как Иосиф Сталин и Лаврентий Берия, то уж с майором французской армии (он почему-то не сомневался, что майор Гийом был именно армейским офицером), он уж как-нибудь договорится.

«Далее» – бесстрастно продолжил психиатр. «А вот далее у меня для вас…»

В смысле, для Колокольцева – криминалькомиссарин уже была в курсе.

«… очень и очень неприятная информация…»

Сделал многозначительную паузу, глубоко – и очень грустно – вздохнул… и, как говорится, сбросил бомбу. Хорошую такую бомбу – тонн так на пять аммотола.

«… которая заключается в том, что каждое убийство – кстати, это действительно ритуальное убийство… точнее, даже жертвоприношение…»

Что уже само по себе было в высшей степени неприятным фактом.

«… не только совершается парой – двумя преступниками…»

Колокольцев кивнул. Ибо хотя и был не особо силён в исследовании ножевых ранений, но знал достаточно для того, чтобы прийти ровно к тому же выводу.

«… но и каждое преступление совершает отдельная пара. Иными словами, если у нас десять преступлений, то у нас двадцать преступников. Двадцать…»

«Ошибка исключена?» – с нескрываемой надеждой осведомился он.

Доктор Вернер покачал головой: «Совершенно исключена. Уж поверь выпускнику медицинского факультета Сорбонны…»

Колокольцев верил. Непонятно было только, почему это совершенно очевидное заключение не было включено в дело.

«Всё очень просто» – объяснила Ирма, в очередной раз прочитав её мысли. У неё это получалось настолько здорово, что Колокольцев начал всерьёз подозревать, что его благоверная не только познакомилась с баронессой, но и научилась у неё искусству читать мысли (баронесса владела этим искусством в совершенстве).

«Детективы убойного отдела… особенно опытные детективы, что в Берлине, что в Париже, мыслят совершенно шаблонно. Хуже того, с течением времени приобретают туннельное зрение…»

«… и потому, если что-то кажется им либо невозможным, либо не относящимся к делу, они это просто не включают в досье?». Это был не вопрос, а, увы, констатация весьма и весьма печального факта.

Криминалькомиссарин кивнула: «Именно так… к сожалению»

И добавила: «Мои успехи в Крипо обусловлены тем, что я всегда мыслю нешаблонно и у меня нет туннельного зрения. Поэтому – в отличие от своих коллег, я вообще не фильтрую информацию, а фиксирую все без исключения факты. И делаю выводы на основе не избранной, а всей информации…»

«В общем» – вздохнула она, «моя женская интуиция и кое-какой опыт детектива не то что говорят, а кричат, что в этом досье в лучшем случае половина информации, которая была собрана. А вторая половина благополучно проигнорирована…». И резюмировала:

«Поэтому придётся вам ещё раз допросить – с психологическим пристрастием – и полицейских, и судмедэксперта, и детективов, и свидетелей… в общем, всех»

«Мне судмедэксперта, пожалуйста» – вежливо попросил психиатр. «И ещё…»

Он бросил взгляд на разложенную на столе внушительного размера карту Парижа с отмеченными местами убийств.

«… ещё… в общем, мне буквально мгновение назад в голову пришла на первый взгляд, довольно дикая мысль… точнее, несколько странный вопрос»

«Выкладывай» – улыбнулся Колокольцев. Ибо уже имел опыт таких озарений своего консультанта. Которые если не мгновенно раскрывали дело, то позволяли сделать просто гигантский скачок к его раскрытию.

«Меня интересует…» – Доктор Вернер запнулся, словно испугавшись собственной то ли смелости, то ли… странности.

«… что находится рядом с каждым из этих мест. В радиусе сто-сто пятьдесят метров примерно. Если найдётся что-то общее, это может сильно продвинуть вперёд наше расследование…»

Колокольцев задумался. Думал минут пять, не меньше, после чего вынес вердикт.

«Моя интуиция подсказывает, что в этом что-то есть. Приём достаточно ценное, чтобы потратить время на сбор соответствующей информации…»

И задал совершенно естественный вопрос: «Кстати, как ты собираешься эту информацию добывать?»

Психиатр пожал плечами: «Повешу огромную, во всю стену карту в каком-нибудь кабинете в префектуре полиции Парижа. И прогоню через эту комнату всех полицейских… ну и прочую публику. Из ГФП, полиции безопасности, СД… кто там ещё есть? Кто-нибудь да знает…»

Колокольцев покачал головой:

«Не пойдёт. И слишком долго, и слишком нудно, и слишком велика вероятность утечки. Которая всенепременно дотечёт до Потрошителей, те поймут, что мы напали на их след – и поминай, как звали. А через пару недель в каком-нибудь Марселе или Бордо начнётся всё то же самое…»

И тут его осенило.

«У меня есть идея получше» – радостно-возбуждённым голосом заявил он.

Открыл дело, по оглавлению нашёл интересующее его досье, раскрыл на странице, содержавшей контактную информацию… Снял телефонную трубку, набрал номер международного коммутатора:

«Говорит штандартенфюрер Роланд фон Таубе. Соедините меня с Парижем. Улица Лауристон, дом девяносто три. Со штаб-квартирой Carlingue. Мне нужен комиссар Пьер Бонни…»

Пока СС-Хельферин из службы связи РСХА возилась, устанавливая соединение с Парижем (внезапно возникли какие-то проблемы со связью), Колокольцев успел хоть и бегло, но всё же ознакомиться с заботливо включённым в дело кратким досье на (правда, официально уже бывшего) комиссара S;ret; g;n;rale – Службе общей безопасности Франции – Пьера Бонни.

Досье оказалось впечатляющим. Настолько впечатляющим, что Колокольцев согласился с упомянутым в последнем абзаце досье мнением начальника Крипо бригадефюрера Небе.

Согласно которому комиссар Бонни являлся, безусловно, одним из лучших офицеров полиции Французской республики (ныне Французского Государства). Причём офицером многоплановым – он отличился и на поприще чисто уголовных расследований, и в контрразведке, и даже в политической полиции. А такое мнение лучшего сыскаря Европы дорогого стоило…

Пьер Бонни родился 25 января 1895 года в городе Бордо, в крестьянской семье (ферма его родителей находилась в окрестностях города). Закончив среднюю школу, он решил не получать высшее образование (видимо, семейные финансы не позволяли), а вместо этого сразу пошёл работать (похоже, к тому времени у него уже выработалась стойкая аллергия к крестьянской жизни).

Сначала он устроился клерком в местный филиал компании Peugeot, а затем перешёл в Compagnie G;n;rale Transatlantique – французскую пароходно-транспортную компанию, заключившую контракт на доставку почты из Франции через Атлантику в Северную и Центральную Америку.

После начала Великой войны Пьер Бонни был предсказуемо мобилизован – правда, лишь в 1915 году. Ничем особо не отличившись, в сентябре 1916 года в сражении на Сомме он попал в немецкий плен, где и провёл оставшуюся часть Первой мировой войны.

После окончания войны он вернулся на родину, но демобилизовался не сразу, успев прослужить несколько месяцев на должности секретаря штаба военного округа Бордо в звании капрала.

По неизвестной автору досье (видимо, безымянному аналитику Аусланд-СД – внешней разведки СС) причине, капрал Бонни решил сменить одну униформу на другую. Серо-голубую военную на сине-чёрную полицейскую.

Успешно пройдя соответствующий конкурс, в 1919 году он поступил на должность временного инспектора полиции в освобожденном (от немецких оккупантов) департаменте Сомма – том же самом, где он сам попал в плен тремя годами ранее.

Видимо, зарекомендовал себя очень даже неплохо, ибо три года спустя (тогда он уже был женат), его перевели в контрольное управление криминалистической службы S;ret; g;n;rale в Париже. Где и проработал до своего (с позором) увольнения в январе 1935 года.

S;ret; g;n;rale, которое подчинялось Министерству Внутренних Дел Франции и на самом деле называлось Direction g;n;rale de la S;ret; publique – Главное управление общественной безопасности – было французским аналогом американского ФБР (которое в начале 1920-х годом называлось просто Бюро расследований), британского Скотланд-Ярда и (в некотором роде) германского РСХА и советского НКВД.

Ибо занималось расследованием как уголовных дел (национального масштаба), так и дел политических, а также гражданской контрразведкой. В «лучших» французских традициях на территории Парижа действовали две полицейские службы – S;ret; и Pr;fecture de Police (префектура парижской полиции). Причём вторая была несравнимо лучше профинансирована и оснащена, чем первая, хотя «зона ответственности» S;ret; была в разы большей.

Гражданская контрразведка Франции работала (что совершенно логично) в тесном контакте с контрразведкой военной, подчинявшейся военному министерству. Причём как первая, так и вторая (впрочем, это характерно вообще для любой контрразведки) активно использовала, мягко говоря, не совсем законные методы.

А для этого требовались соответствующие сотрудники, одним из которых, видимо, оказался Пьер Бонни. Которого по каким-то причинам кадровики S;ret; сочли достаточно подходящим для секретной «полуподпольной» работы.

Какие задания Бонни выполнял в первые месяцы своей работы, не удалось установить даже немецким оккупационным властям (видимо, все документы по этим делам были либо уничтожены, либо вывезены в Великобританию де Голлем и компанией при эвакуации из Парижа 10-11 июня 1940 года).

В январе 1923 года Бонни было присвоено первое полицейское звание – инспектора-стажёра. В этом звании он был принят на должность клерка-секретаря (скорее, впрочем, помощника по непонятно каким поручениям) дивизионного комиссара Ахилла Видалена.

В этом качестве он принял участие (правда, на «десятых ролях») в расследовании знаменитого (и скандального) «дела Сезнека» – одном из первых (и немногих), в котором обвинительный приговор по делу об убийстве был вынесен в отсутствие тела (принцип «нет тела – нет и дела» является столь же почти что общепринятым во французской полиции, как и в любой другой).

В сентябре 1924 года Бонни, наконец, избавился от приставки «стажёр» и стал полноправным инспектором S;ret; g;n;rale. И очень быстро приобрел репутацию ловкого, смелого, умелого и коварного детектива.

Он сыграл ключевую роль в раскрытии громкого дело о мошенничестве, причём с риском для жизни. Выдавая себя за ювелира, он чуть не был насмерть отравлен хлороформом мошенником Клеманом Пассалем.

А сразу же после этого ещё в ещё одном громком деле – об отмывании денег и их нелегальном переводе в Швейцарию, организованном… кардиналом Пьером-Паулином Андриё, архиепископом Бордо.

Дело, разумеется, замяли, однако за Ватиканом образовался должок, который был взыскан в 1926 году, когда Папу Римского Пия XI вежливо попросили осудить Action fran;aise.

Ультраправую монархическую организацию, которую французские власти (не без основания) считали серьёзной угрозой и без того трещавшей по всем швам политической системе страны. Папа подчинился и должок вернул, в результате позиции организации резко ослабли – и она перестала представлять собой экзистенциальную угрозу.

Затем Бонни всерьёз занялся фальшивомонетчиками – в мае 1925 года он участвовал в аресте банды фальшивомонетчиков в Италии, а в 1926 году он снова вмешался в дело о торговле фальшивыми деньгами, в котором участвовали авантюрист Луи де Виндиш-Грец (ни много, ни мало австрийский принц) и… венгерское правительство.

Кроме вышеперечисленных качеств, Бонни отличался ещё и изобретательностью – когда потребовалось пресечь попытку шантажа (ни много, ни мало, тогдашнего министра внутренних дел Франции), он… сам занялся шантажом, подбросив в багажник шантажиста… чемодан с кокаином.

Успехи Пьера Бонни не остались без внимания – его несколько раз весьма хвалебно упоминали в прессе, а в 1927 году он был даже награждён серебряной медалью полиции.

А вот с продвижением по службе у него дела были, мягко говоря, не очень – он трижды провалил экзамен на звание комиссара, а в конце концов вообще вдрызг разругался с тогдашним главой S;ret; g;n;rale Жаном Чиаппе (после чего ни о какой карьере в S;ret; можно было даже и не мечтать).

Однако, несмотря на все эти удары… не столько судьбы, сколько начальства (которое, похоже, просто завидовало талантливому детективу), Бонни продолжал весьма успешно раскрывать весьма громкие дела.

Вычислил и арестовал знаменитого Геберака, похитившего ожерелье от Cartier стоимостью шесть миллионов франков; некоего Эйро, который ограбил ювелирный магазин на бульваре Хаусманн; после эпичной погони задержал (причём аж в Барселоне) знаменитого Коломбера, который изготовил фальшивых акций Суэцкой компании аж на двадцать миллионов франков…

Взял «домушника» Жана Эбнера, совершившего несколько громких краж со взломом на французских курортах; раскрыл таинственные кражи из казны префектуры Орийяк, самая крупная из которых составила 1 200 000 франков.

Успешно ловил и более мелких преступников, конечно – например, Жюльена Трикуара, которого разыскивала прокуратура Алжира за хищение 18 000 франков из кассы торгового дома, где он работал мелким служащим.

В цепкие объятья французской организованной преступности, в альянсе с которой и была позднее создана организация Carlingue, инспектора Пьера Бонни привела (хотя и не надо забывать отсутствие перспектив повышения по службе) всё же скорее явно чрезмерная любовь к звонкой монете.

Она проявилась уже в самом начале его деятельности на полицейском поприще, когда выделенные ему средства из секретных фондов S;ret; g;n;rale, таинственным образом куда-то исчезли. Тогда это сошло ему с рук, ибо слишком уж важными и полезными оказались результаты его работы.

Сошло ему с рук – по другой причине – и «дело Вольберга» 1928 года. Если быть более точным, то дело о шантаже финансиста литовского происхождения Аарона Вольберга (Арунаса Вальбергаса), иммигранта, которому угрожала высылка.

За вознаграждение «натурой» – качественное пальто и шикарный костюм общей стоимостью 4 000 франков, Бонни несколько раз получал указание иммиграционных властей о том, чтобы депортация была отложена.

За 100 фунтов стерлингов Бонни пообещал Вольбергу оформить вид на жительство (т.н. удостоверение личности иностранца). Однако ему это по каким-то причинам не удалось и тогда взбешённый Вольберг написал на Бонни заявление в парижскую полицию – злейшего конкурента S;ret;.

Но не смог представить никаких доказательств (кто бы сомневался), поэтому Бонни отделался выговором за то, что полез не в свою епархию, связавшись с вопросами депортации.

А затем… затем инспектор Бонни с размаху вляпался в высшей степени странную и загадочную (да ещё и до кучи великосветскую) историю, которая получила название «загадка Жанетт Макдональд». Историю, которая впоследствии ему крепко вышла боком.

В 1930 году поползли слухи, что знаменитая американская актриса Жанетт Макдональд, бесследно исчезнувшая на Ривьере, стала жертвой убийства. Слухи достигли Парижа и на самом верху (тогдашним премьер-министром Андре Тардьё) было принято решение провести тщательное расследование.

Которое поручили… правильно, одному из лучших детективов Франции (хотя и всего лишь в звании инспектора) Пьеру Бонни. А дальше начались те ещё странности. Пьер Бонни впоследствии утверждал, что нашёл доказательства, что Актриса, получившая смертельное ранение, скончалась в частной клинике в Ницце, а убила её…  принцесса Бельгии Мари-Жозе Бельгийская, принцесса Пьемонта, жена наследного принца Итальянского королевства Умберто II.

Но несколько дней спустя американская газета объявила о предстоящем замужестве Жанетт Макдональд – она выходила замуж за своего менеджера, а затем она триумфально объявилась во Франции ;;7 августа 1931 года.

Однако бравого инспектора это не убедило. Он оказался тем ещё конспирологом и чуть ли не во всеуслышание заявил, что актриса, дескать, не та. Что Жанет Макдональд действительно была убита на Ривьере, а за неё себя выдаёт её старшая сестра Эдит (тоже актриса, взявшая себе псевдоним Блоссом Рок). Которая якобы как две капли воды похожа на Жанет… хотя и на восемь лет старше. И что якобы в этой подмене замешано даже… правительство США.

В августе 1931 года он даже ворвался в ложу театра Империя, требуя, чтобы Эдит подтвердила свою личность, показав ему какое-то интимное родимое пятно, о котором он знал из протокола расследования… однако предсказуемо получил лишь пару пощечин.

Дальше – больше. Вспомнив историю «клин-клином» (в смысле, шантаж шантажом), Бонни решил неплохо заработать уже на самом настоящем шантаже. Для этого (вспомнив опыт работы в службе криминалистики), он сфабриковал компрометирующую фотографию, на которой была изображена некая Андреа Котийон. Та ещё авантюристка, даже по нехилым парижским меркам.

Она работала мясником, буфетчицей, стриптизёршей, владельцем бара-ресторана… в общем, чем только не занималась. В конечном итоге она купила у принца Луи Чарльза Эдмона де Бурбона Наундорфа (тоже тот ещё авантюрист) признание отцовства, которое позволило ей носить титул принцессы.

На якобы судебной фотографии была якобы изображена Андреа в молодости, когда она (по слухам) была арестована за кражу женской рубашки и брюк, а также за бродяжничество.

Андреа оказалась дамочкой неробкого десятка – видимо опыт работы «мясником в юбке» даром не прошёл – и платить категорически отказалась. Тогда Бонни предсказуемо опубликовал фотографию в бульварной газете La Tribune de Paris. Андреа подала иск в суд и жалобу в прокуратуру, но затем почему-то отозвала и то, и другое. Скорее всего, её основательно припугнули… причём точно не испорченной репутацией.

Однако похоже, что неудачных «приработков» у Пьера Бонни было всё же гораздо меньше, чем удачных. Что убедительно доказывала оперативная информация парижской уголовной полиции… точнее, её служба внутренней разведки.

Согласно этой информации, инспектор Пьер Бонни явно жил не по средствам, точнее, явно не на одну лишь зарплату скромного госслужащего. Носил элегантные – и весьма дорогие – костюмы; снимал дорогую элитную квартиру на бульваре Перейр, водит собственный автомобиль представительского класса и часто путешествовал как по Франции, так и за границей.

Однако внутреннее расследование, даже если оно и проводилось (что далеко не факт, учитывая как полезность инспектора, так и почти тотальную коррупцию его коллег) не привело ни к каким результатам. Более того, его повысили в звании – до старшего инспектора (было за что).

А потом грянуло не просто громкое, а оглушительно громкое «дело Ставиского». Дело, которое не просто потрясло, но едва не разрушило до основания всю политическую систему Третьей республики… если не вообще всю республику.

Пьер Бонни едва не сыграл в этом деле важнейшую роль… однако не смог или же просто не захотел (по причинам, неясным автору досье). И практически сразу же очень дорого за это заплатил. Не только карьерой, но и репутацией, и (правда ненадолго) личной свободой.

Сергей Эммануилович Ставиский, известный во Франции (а потом и во всём мире) почему-то как Александр Ставиский, родился 20 ноября 1886 года в городе Слободка Киевская губернии Российской империи. в еврейской семье дантиста Эммануила Ставиского.

Когда Сержу исполнилось двенадцать лет, его семья, спасаясь от еврейских погромов (число которых в России того времени исчислялось тысячами, как и общее число жертв), эмигрировала во Францию. В 1910 году он получил французское гражданство.

Правда, практически немедленно (скорее всего, ещё до того) проявил чёрную неблагодарность, твёрдо встав на чисто криминальный жизненный путь. За что его только не задерживали – и за финансовые злоупотребления, и за мошенничество, и за торговлю наркотиками, и за контрабанду драгоценностей.

Однако всё ему сходило с рук, поэтому вскоре он занялся гораздо более серьёзными делами. Основал несколько фиктивных финансовых обществ… а в конечном итоге вообще обессмертил своё имя. Ибо его последняя афера осталась в истории Франции (и Европы) под названием «дело Ставиского».

Во французском городе Байонн 25 декабря 1933 года был арестован директор местного отделения банка «Муниципальный кредит» Гюстав Тиссье. Арестован по обвинению в выпуске в обращение фальшивых векселей на предъявителя на грандиозную по тем временам сумму в двадцать пять миллионов франков.

Однако он был лишь исполнителем грандиозной аферы, задуманной Стависким – одним из учредителей этого банка – и крышевавшейся мэром города Жозефом Гаром, (последний был впоследствии осуждён, но всего на два года).

Само по себе это событие не привело бы ни к каким мало-мальски серьёзным политическим последствиям, ибо 25 миллионов – это, конечно, много, но для Франции не катастрофично. А жулик-банкир и мошенник-мэр (и даже такая сладкая парочка) не такая уж и большая редкость в Третьей республике.

Однако очень скоро выяснилось, что это лишь верхушка криминального айсберга. Что на самом деле фальшивые векселя были выпущены на совершенно астрономическую сумму в двести миллионов франков.

А аферу такого масштаба было совершенно невозможно провернуть без поддержки (понятно, что не безвозмездной) на самом верху Французской республики. На уровне национального правительства, коррумпированность которого (о которой уже давно ходили упорные слухи) теперь представлялась убедительно (хоть и косвенно) доказанной.

Одним из доказательств были обширные связи Ставиского «на самом верху» – среди политикой, госчиновников, судей, журналистов, полиции и так далее. Что и позволило ему выпускать фальшивые векселя под различные социальные программы вроде жилого строительства (разумеется, «отстёгивая» вышеперечисленным определённый – и немалый – процент).

Когда замять дело не получилось, высокопоставленные покровители Ставиского перешли к террору… и зачистке концов. Сначала был снят со своего поста супрефект полиции Антельм, который распорядился арестовать Гюстава Тиссье.

Затем пришла очередь Альберта Пранса – главы финансового отдела парижской прокуратуры, занимавшегося делом Ставиского. Его обезглавленный труп был обнаружен в парижском лесопарке.

А ещё за неделю до того «зачистили» и самого Ставиского. 8 января 1934 г. полиция нашла Ставиского в альпийском шале в Шамони умирающим от выстрела, сделанного с трёхметрового расстояния. Однако, ничтоже сумняшеся, детективы констатировали… самоубийство мошенника.

Однако не помогло – джинн уже успешно выбрался из бутылки. И закатил скандал настолько грандиозный, что далеко затмил знаменитое «Панамское дело» – финансовый и политический скандал, разразившийся во Франции в конце XIX века во время строительства Панамского канала.

Далеко затмил потому, что виновные в Панамском деле – включая госчиновников – отделались лёгким испугом, а «дело Ставиского» смело левацкое правительство Камиля Шотана (27 января оно было вынуждено уйти в отставку).

Его сменило правительство, которое возглавил Эдуард Даладье. Тот самый Даладье, который в 1938 году подпишет Мюнхенские соглашения. Соглашения, которые не только вернут законному владельцу чешские Судеты, отобранные у Веймарской республики «под дулом пистолета» Версальскими бандитами.

Но и спасут Третий рейх от уничтожения генералами-заговорщиками, а его фюрера – от физической гибели. 30 сентября 1938 года, когда было подписано Мюнхенское соглашение, фюреру оставалось жить считанные часы (по милости подполковника вермахта Ханса Остера, возглавившего «сентябрьский заговор» армейских генералов).

Но всё это произойдёт только спустя четыре года. А в 1934 году, политическая жизнь (и политическое руководство) Франции резко качнулись вправо. В Париже начались самые настоящие уличные бои (в стиле первых лет Веймарской республики) между крайне правыми и крайне левыми партиями с применением огнестрельного оружия.

Еврейское происхождение Ставиского породило всплеск антисемитизма, и без того далеко не чуждого французам. Шестого февраля 1934 года правые анти-республиканские силы устроили на Елисейских полях демонстрацию, вылившуюся в неудачную попытку путча.

На следующий день, седьмого февраля недавно сформированное левоцентристское правительство социалиста Даладье вышло в отставку. Его сменило консервативное правоцентристское «правительство национального единства», которое возглавил Гастон Думерг.

Ознакомившись с досье Пьера Бонни, Колокольцев пришёл к выводу, что инспектору – уже имевшему опыт выполнения подобных заданий была поставлена задача (почти наверняка самим премьером Камилем Шотаном, который был ещё и министром внутренних дел) любыми средствами – в том числе, и откровенно преступными – задавить скандал в зародыше.

Однако Бонни задачу не выполнил. За что немедленно и «получил по полной программе». Из небытия были вытащены, казалось бы, давно закрытые дела Вольберга и Котийон, марсельское «кокаиновое дело» ещё 1927 года… в общем, было добыто достаточно доказательств для уголовных обвинений не справившегося с «особым поручением» инспектора.

В январе 1935 года Пьер Бонни был с позором уволен из S;ret; g;n;rale, арестован по обвинению в вымогательстве, освобождён, спустя два месяца снова арестован и приговорен к шести месяцам тюремного заключения и штрафу в размере 500 франков за нарушение профессиональной тайны. По апелляции приговор был сокращен по апелляции до трёх месяцев лишения свободы условно.

Однако враги теперь уже бывшего старшего инспектора не успокоились и уже в октябре того же года он (теперь уже по другому делу) был приговорён к трём годам лишения свободы – к счастью, с отсрочкой исполнения приговора.

Тем не менее, он провёл за решёткой в общей сложности более восьми месяцев, прекрасно понимая (и не особо скрывая в разговорах), что его преследуют только из-за одного дела. Дела Ставиского, которое, по его словам, перечеркнуло пятнадцать лет безупречной (и в высшей степени эффективной и полезной) полицейской службы.

Впрочем, не то чтобы «не было бы счастья, но несчастье помогло», но изгнание из полиции позволило Пьеру Бонни сделать очередной – и очень важный – шаг в своей профессиональной карьере.

Хотя официально он стал всего лишь внештатным сотрудником – журналистом еженедельников L’;uvre (Труд) и Le Canard encha;n;, на самом деле он вернулся к тому, чем занимался в первые годы работы в Париже. К работе частного детектива и «решалы», работавшего даже на высшие эшелоны власти во Франции.

Поговаривали, что Пьер Бонни по заданию министра внутренних дел Дормуа сыграл ключевую роль в разгроме в 1938 году) Кагуляров – профашистской террористической организации Секретный комитет революционного действия (Organisation secr;te d’action r;volutionnaire – OSAR).

Однако Колокольцев не сомневался, что не только (и, возможно, не столько) сам Бонни, сколько созданная им уже тогда (возможно, в сотрудничестве с самым настоящим гангстером Анри Лафонтом) организация «прото-Carlingue».

Организация, которую вскоре после оккупации Парижа вермахтом Бонни и Лафонт предоставили в распоряжение оккупационных властей (сиречь ГФП, полиции безопасности и СД) и властей французских. Специальных Бригад, информационной службы национальной полиции (Direction centrale des Renseignements g;n;raux) и парижской полицейской префектуры.

Почему он принял решение пойти на службу к оккупантам и коллаборантам? Сам Бонни объяснял это желанием бороться с коммунистами – и пониманием, что только Третий рейх (и поддерживаемое им Французское государство) способны спасти Францию, Европу и вообще всю Западную, христианскую цивилизацию от уничтожения большевистскими ордами и превращения в настоящий Ад на Земле.

Однако Колокольцев не сомневался, что в своём официальном предложении оккупационным властям (процитированном в досье), Пьер Бонни заявил то, что его адресат хотел прочитать (и услышать).

На самом же деле им двигали совсем другие – и гораздо более низменные – мотивы. Месть (всей Третьей республике, устроившей ему самую настоящую травлю после того, как он отказался замять чудовищный скандал), возможность сказочно разбогатеть (ибо его заказчикам было наплевать на его «побочный бизнес», если он успешно боролся с врагами рейха и режима Виши) … ну, и гордыня, конечно.

Ибо его Carlingue действительно стала становым хребтом всей системы политического (да и во многом и уголовного тоже) сыска не только в оккупированном Париже, но и во Франции в целом.

Причём организацией настолько уважаемой, что когда ему потребовалось набрать две тысячи новых сотрудников, ему пришлось остановить приём заявлений после того, как их число перевалило за шесть тысяч…

Впрочем, мотивация Бонни Колокольцева не беспокоила. Его интересовала лишь эффективность – и скрытность – его работы. А и с тем, и с другим у бывшего старшего инспектора (а ныне де-факто дивизионного комиссара) всё было в полном порядке. В просто идеальном порядке.

СС-Хельферин, наконец, справилась с внезапно непослушной (соединение с фон Штюльпнагелем прошло без проблем) связью – в телефонной трубке раздался глухой (и несколько усталый) голос мужчины средних лет:

«Пьер Бонни слушает. Здравствуйте, штандартенфюрер»

Поскольку Carlingue в основном работали на структуры РСХА (и, следовательно, СС), да и в ГФП имплантов из оных хватало, было совершенно удивительно, что Бонни обратился к Колокольцеву по эсэсовскому, а не армейскому, званию последнего. Причём без приставки «герр», строжайше запрещённой в эгалитарных СС.

Эту короткую фразу голос произнёс на довольно неплохом – хоть и с сильным акцентом – немецком. Колокольцев ответил на просто идеальном французском:

«Здравствуйте, комиссар. Рад Вас слышать. Бригадефюрер Небе очень высоко о Вас отзывался…»

«Вы мне льстите, штандартенфюрер» – уже гораздо более мягким голосом – он явно улыбался – ответил Бонни. Ответил по-французски, надо отметить. «Меня уволили в звании старшего инспектора… ну, а Carlingue вообще, по сути, общественная организация…»

Что, как ни странно, было чистейшей правдой.

«… поэтому полицейские звания у нас не приняты…»

Ибо категорически не понравились бы гангстерам и прочим уголовникам, составлявшим едва ли не подавляющее большинство сотрудников Carlingue.

«Но всё равно спасибо. Передайте бригадефюреру Небе благодарность за столь лестную оценку моего скромного вклада в безопасность вермахта и СС в Париже»

«Всенепременно передам» – уверенно пообещал Колокольцев.

«Чем могу быть полезен?» – совершенно искренне осведомился Бонни.

Колокольцев сразу перешёл к делу:

«К делу Потрошителя вас – в смысле, Carlingue подключили?»

«Естественно» – спокойно ответил Бонни. И сразу же честно признался: «Пока безрезультатно. Хуже того, мы вообще не знаем, с какой стороны к нему подойти. Поэтому я… все мы, на самом деле искренне рады тому, что к нам направляют именно Вас. Вы прилетаете сегодня вечером?»

«В шесть-семь часов вечера» – ответил Колокольцев. И тут же поинтересовался: «Откуда такая уверенность в моих детективных способностях?»

«Во-первых, дело Грумбаха» – уверенно ответил Бонни. «Мой человек в полиции был на конференции в Берлине и слышал Ваш доклад. Блестящее раскрытие, просто блестящее…»

«А во-вторых?» – несколько обеспокоенно осведомился Колокольцев. Ибо было у него нехорошее предчувствие. Совсем нехорошее…

Бонни надолго задумался, затем, видимо, решив, что «если не знаешь, что сказать – говори правду», честно признался:

«Я, конечно, человек сугубо посюсторонний и во всякую там чертовщину верю с трудом… скорее даже, практически совсем не верю. Но от дела Потрошителя за версту разит серой. Самой натуральной серой – и это не только моё мнение…»

«Вы имеете в виду ритуальный характер убийств? Что это, по сути, жертвоприношение?» – с тревогой осведомился Колокольцев.

«Да, именно это я и имею в виду» – подтвердил Бонни.

Колокольцев уже понял, что будет дальше, но поделать, разумеется, ничего не мог. Ему оставалось просто обречённо ждать.

«А Вы…» – Бонни запнулся, надолго замолчал, и, наконец, облегчил душу:

«Вы же в прошлом году раскрыли то дело в Карфагене… то есть, в Тунисе? Дело о детских жертвоприношениях? Это же по Вашей наводке Страсбург тогда отстрелялся по подземному храму Кроноса?»

Пятнадцатого сентября 1940 года новейший линейный корабль Французского государства Страсбург двумя четырёхорудийными залпами 13-дюймовых орудий главного калибра превратил подземное капище секты дьяволопоклонников в огромную воронку. Которую затем залили святой водой (освящённой архиепископом Карфагена и примасом Африки) и засыпали землёй.

Михаил Евдокимович Колокольцев был Львом не морским, а чисто сухопутным. И потому в военно-морских делах (в частности, в конструкции боевых кораблей) разбирался… не очень.

И потому решительно не мог понять идеи французских кораблестроителей, заложенные в конструкцию линейного корабля Страсбург (и его брата-близнеца Дюнкерка).

Артиллерия главного калибра линкора (восемь 13-дюймовых орудий М1931 с длиной ствола 52 калибра) была собрана в две четырёхорудийные башни в носовой части линкора. Что делало невозможным ведение огня, когда линкору приходилось уносить ноги (а исключать такое, разумеется, было никак нельзя).

Да и пушки Страсбурга были, мягко говоря, так себе. В то время, как линкоры как противником, так и (вроде как) союзников Французского государства оснащались 14-, 15- и даже 16-дюймовыми орудиями (японцы на свои суперлинкоры вообще 18-дюймовые чудища водрузили), 13-дюймовый главный            калибр французских «быстроходных линкоров» (по сути, линейных крейсеров) был, мягко говоря, слабоват.

Тем не менее, когда потребовалось, артиллерия (и управлявшие ей комендоры) флагмана французского флота сработали на пять с плюсом. Прямо в яблочко уложили сначала четыре бронебойных снаряда, которые проломили защитные перекрытия подземного капища и разворотили его внутренности в общей сложности восьмьюдесятью килограммами тротила.

А затем завершили уничтожение капища четырьмя фугасными снарядами общей мощностью уже в 350 килограмм ТНТ. В результате, как потом Колокольцев убедился собственными глазами, от подземной Обители Зла не осталось ровным счётом ничего. И никого.

Что любопытно, это был не первый успех линкора, мягко говоря, странной конструкции. За два месяца до «учебных стрельб в Тунисе» (таким было официальное прикрытие «операции Кронос»), во время проведения операции «Катапульта» — нападения английского флота на базу французского ВМФ в Мерс-эль-Кебире 3 июля 1940 года, Страсбург существенно не пострадал и сумел прорваться в Тулон – в другую базу французского флота. Хотя противостояли ему, мягко говоря, неслабые и весьма умелые противники.

Так что, возможно, в странных идеях французских кораблестроителей действительно был какой-то здравый смысл…

«Молоха» – машинально поправил Бонни Колокольцев. «Это был храм… точнее, капище Молоха»

И задал совершенно естественный вопрос:

«Откуда знаете… про это дело?»

«Обижаете, господин полковник» – действительно несколько обиженным голосом ответил Пьер Бонни. «У нас с разведкой дело поставлено зер гут. Настолько зер гут, что мы знаем всё, абсолютно всё, что происходит и во Франции, и в ближайших колониях… да и не только там. Всё, что имеет отношение к политическим и к уголовным преступлениям, разумеется…»

И несколько извиняющимся тоном добавил: «Кроме дела Потрошителя и дела Охотника – к глубокому нашему стыду. Здесь мы в полном тупике – и в полной темноте. Увы…»

«О деле Охотника поговорим в Париже…» – объявил Колокольцев.

«Буду очень рад Вас видеть» – несколько даже подобострастно заявил Бонни. «Вас, Вашу очаровательную супругу и доброго доктора…»

«Откуда знаете про состав моей зондеркоманды?» – осведомился Колокольцев. Хотя было понятно, откуда.

«От моих людей в парижской префектуре» – спокойно ответил Бонни. «Вам же потребуются некоторые документы для передвижения по городу и всё такое. А их выдаёт префектура. Пару часов назад туда пришёл запрос… скорее, впрочем, приказ от Вашего шефа обергруппенфюрера Гейдриха…»

«Понятно» – вздохнул Колокольцев. И закончил прерванную Бонни фразу:

«А по делу Потрошителя у меня к Вам один очень срочный вопрос. Ответ на который мне необходимо получить как можно скорее…»

«Внимательно Вас слушаю, штандартенфюрер»

«Вам передали все материалы по обоим делам?»

«Насколько я знаю, все» – подтвердил Бонни.

«И карту Парижа с нанесёнными на неё местами убийств?»

«Висит передо мной в моём кабинете»

«Вы не задавали себе вопрос, не находится ли что-то общее рядом с каждым местом убийства? Ритуального убийства, как Вы только что признали?»

На другом конце соединения воцарилось гробовое молчание. Молчание длилось минут пять минимум, после чего Бонни громко и грязно выругался:

«Merde! Connard! Идиоты! Боже, какие же мы идиоты. Ну ладно полиция, ладно специальные бригады, ладно пришельцы…»

Интуитивно Пьер Бонни почувствовал, что мнение Колокольцева по поводу профпригодности в области расследования серийных убийств полиции безопасности, СД и ГФП было столь же нелестным, как и его собственное.

«… но мы-то… Мы же должны были уже давно обратить на это внимание…»

«Да не убивайтесь вы так, месье комиссар» – рассмеялся Колокольцев. «Никому из нас в Берлине это тоже в голову не пришло. Только наш, как Вы выразились, добрый доктор, этим поинтересовался…»

«С уважением пожму его руку» – совершенно искренне пообещал Бонни.

«Задача ясна?» – осведомился Колокольцев.

«Так точно!» – по-военному чётко ответил Пьер Бонни. «Аккуратно, не привлекая лишнего внимания, выяснить, находится ли что-то общее вблизи мест убийств, совершённых Потрошителем… или Потрошителями…»

«Потрошителями» – уверенно поправил его Колокольцев.

«Вы уверены?» – в высшей степени обеспокоенно спросил Бонни.

«Абсолютно» – подтвердил Колокольцев.

«… и немедленно сообщить Вам. Сколько времени Вы ещё пробудете в Берлине?»

«На рабочем месте ещё часа два от силы. У меня будет ещё одна встреча за пределами здания…, впрочем, их телефон доступен через коммутатор РСХА…»

Ибо это место было, по сути, филиалом последнего, хотя внешне и выглядело… ну совсем не как РСХА.

«Я понял. Разрешите выполнять?» – по-военному осведомился Бонни.

«Это ещё не всё, комиссар» – с некоторым раздражением оборвал его Колокольцев. Для которого слишком много энергии было немногим лучше, чем слишком мало.

«После этого… сразу же после этого Вам нужно будет выполнить ещё один поиск. Поиск исключительно важной информации…»

«Я весь внимание»

«Переверните хоть весь Париж – букинистические и антикварные магазины, музеи, университеты, институты, оккультные общества, церковные организации… но найдите мне сущность, которой эти Потрошители приносят жертву. И секту, культ… в общем, религиозную организацию, которая этой сущности поклоняется»

«Есть найти» – снова по-военному чётко ответил Бонни.

«Только тихо, незаметно и очень осторожно» проинструктировал его Колокольцев. «Ходить только по двое и всегда при оружии, прикрывать друг друга, смотреть в оба, оглядываться сразу через оба плеча, считать каждое место гнездом боевиков Сопротивления…»

«Вы думаете, что кто-то из перечисленных Вами может быть связан с Потрошителями?» – в высшей степени обеспокоенно спросил Бонни.

«Я думаю, что лучше перебдеть, чем недобдеть» – спокойно ответил Колокольцев. «Особенно в таком деле». И добавил: «Легенду для похода придумаете сами – тут местные условия знать нужно…»

«Конечно» – вздохнул Бонни. «Разрешите выполнять?»

«Не торопитесь» – притормозил его Колокольцев. «Мне нужна ещё одна информация, которую, уверен, Вы сможете сообщить мне прямо сейчас…»

«Всё что знаю» – немного подобострастно отвели Бонни.

«Что Вы знаете о группе майора Гийома?»

Бонни заметно удивился: «А он здесь каким боком… если, конечно, это не секретная информация?»

«Частично секретная» – честно ответил Колокольцев. «Возможно, никаким, возможно, очень важным… пока что мне просто нужно знать о нём и его группе всё, что знаете Вы…»

«Немногое» – не менее честно ответил Пьер Бонни. «Чисто военная организация, которая связана со Свободной Францией…»

Патриотическим движением французов за освобождение Франции от немецких оккупантов и восстановление независимости страны. Военные, примкнувшие к этому движению, создали Свободные французские силы – вооружённые силы Франции в изгнании.

Движение создал и возглавил генерал Шарль де Голль – де-факто президент Франции в изгнании и глава правительства (Французского национального комитета), штаб-квартира которого находилась в Лондоне. Правительство де Голля формально являлось частью т.н. антигитлеровской коалиции.

«… и считает себя отрядом Свободных французских сил в тылу врага. Занимается чисто разведкой, категорически против терактов…»

«Ибо не хочет, чтобы оккупанты расстреляли ни в чём не повинных французов в отместку за теракт?». Это был, разумеется, не вопрос, а констатация факта.

«Именно» – подтвердил Бонни. И продолжил: «Правые консерваторы, патриоты, националисты – поэтому никаких иностранцев, боже упаси. И никаких евреев – они просто отчаянные антисемиты…»

Сделал небольшую паузу и продолжил:

«Англичан и американце терпят – как и всяких там чехов и поляков; коммунистов ненавидят едва ли не больше, чем немцев; вишистов считают предателями, которым место на виселице – даже не на гильотине. Кроме майора Гийома, нам известен ещё капитан Жак – он возглавляет у них что-то вроде службы безопасности. Был ещё сержант Симон, но он сейчас точно далеко от Парижа… собственно, это всё»

«Почему далеко от Парижа?» – удивился Колокольцев. «И откуда вообще вы всё это знаете?»

Бонни вздохнул: «Пару недель назад – или около того – один из их новобранцев, некий Люк Арбогаст, пехотный капрал – перешёл на нашу сторону. Решив, видимо, что маршал Петэн ему ближе и роднее, чем генерал де Голль. Рассказал всё, что знал – собственно, теперь и Вы всё это знаете, после чего…»

«Дайте угадаю» – рассмеялся Колокольцев. «Попросил позволить ему записаться в Легион французских добровольцев против большевизма и отбыть на Восточный фронт?»

«Точно так» – удивился Бонни. «А Вы откуда знаете?»

«Да было у меня одно задание на Восточном фронте…» – задумчиво протянул Колокольцев. Единственное неудачное в его просто идеальном послужном списке…, впрочем, Пьеру Бонни об этом знать точно не полагалось.

«… если быть более точным, то в Подмосковье… где мне довелось пообщаться с этими… легионерами»

В конце ноября 1941 года 1-й и 2-й батальоны 638-го пехотного полка (так Легион официально именовался в вермахте) общей численностью примерно две с половиной тысячи человек были переброшены в Подмосковье. Где Колокольцев с ними и пересёкся…

«… в общем, там таких… перевёртышей пруд пруди…»

Многие французские патриоты-националисты действительно приняли сторону маршала Петэна. Ибо считали, что если из двух зол выбирать меньшее – а выбор у них был только такой и никакой другой – то вишисты и немцы точно лучше, чем англичане и американцы. Ибо последние снюхались с Советами, а эти для патриотов Франции вообще слуги Дьявола. В последнем (в смысле слуг) они были совершенно правы.

«И что – позволили?» – иронично осведомился Колокольцев.

«Позволили, конечно» – грустно вздохнул Бонни. «Ибо очень быстро стало ясно, что шансов использовать капрала против майора и компании ровно ноль…»

«Слишком хорошая конспирация?». Что было очень похоже на правду.

«И это тоже» – подтвердил Бонни. «Но ещё и капрал оказался… в общем, двойного агента из него не получилось бы точно. Вообще никакого агента, скорее всего…»

Вероятнее всего, именно поэтому он и дал дёру от группы майора Гийома. Справедливо рассудив, что не по Сеньке шапка. В окопах оно как-то привычнее, тем более, что отношения с немцами весьма неплохие, а вот с Советами…

«Это всё?» – спросил Колокольцев. Ибо пора было закругляться – его уже заждались и на аэродроме Темпельхоф, и в Париже.

«Почти» – несколько неожиданно ответил Бонни.

«Почти?» – эхом переспросил Колокольцев

Пьер Бонни вздохнул: «Как неожиданно выяснилось, капрал Люк… в смысле, капрал Арбогаст, оказался на удивление неплохим художником-портретистом…»

«Почти как фюрер в молодости» – подумал Колокольцев. «Только тот больше по натюрмортам, пейзажам и архитектуре – портреты у него как-то не получались»

«… и нарисовал два портрета лиц, имеющих отношение к группе майора…»

«Один сержанта Симона от которого толку ровно ноль, ибо того спешно эвакуировали в надёжное место, а второй?»

«Второй…» – задумчиво произнёс Бонни «второй это портрет женщины…»

«Женщины?» – удивился Колокольцев. «Женщина в чисто военной организации?»

«Ничего удивительного» – объяснил Бонни. «Ещё в самом начале Великой войны женщин активно набирали в медицинскую службу французских Вооружённых сил – как армии, так и флота… а затем и ВВС. А с началом уже этой Великой войны дамам разрешили записываться добровольцами… да куда угодно, на самом деле. Хоть в авиацию. В небоевые подразделения, разумеется» – добавил он.

И уж теперь совершенно неожиданно продолжил: «Говорят, что её – имя её мне неизвестно – пару дней назад взяли во время облавы. Сейчас она вроде сидит в одиночке изолятора Специальных Бригад. К ней никого не пускают, о ней никто ничего путного не знает… в общем, если она Вам нужна…»

«Очень даже нужна» – подумал Колокольцев. «Просто жизненно необходима»

«… то обратитесь к старшему комиссару Фернану Давиду – руководителю Специальных Бригад. Только он в курсе – ну и его зам старший инспектор Пужоль, конечно…»

«Вот теперь разрешаю выполнять» – отдал боевой приказ Колокольцев. «До встречи в Париже, комиссар»

«До встречи в Париже, господин полковник» – эхом ответил Бонни. И предсказуемо добавил: «Надеюсь, по делу Потрошителей я смогу для Вас найти нужную Вам информацию, пока Вы ещё в Берлине»

«Я тоже очень на это надеюсь» – вздохнул Колокольцев. И повесил трубку.

Затем взглянул на настенные часы – и отдал ещё один боевой приказ.

«Двенадцать с четвертью. В два мы должны быть в Темпельхофе. Так что…»

Колокольцев подошёл к сейфу, открыл, добыл из него два небольшого размера листка бумаги, протянул коллегам:

«Это пропуска в столовую руководства РСХА…»

Предназначенную для Гейдриха, начальников управлений и отделов, ключевых рефератов-подотделов (в частности, «еврейского», возглавляемого Адольфом Эйхманом) … и их почётных гостей.

«… та вот уже четверть часа как очень вкусно кормят…»

«А ты?» – хором удивились его подчинённые.

«А мне» – заговорщически улыбнулся Колокольцев, «нужно встретиться с нашим общим знакомым. Полковником абвера…»

Хансом Остером.

«Чтобы организовать дополнительный ход в запасном выходе?» – усмехнулась Ирма. Колокольцев кивнул. Ибо из всех своих… соратников в полной мере доверял только Остеру и его людям. И больше никому.