Гитара семиструнная

     А подбил меня на эту авантюру Мишка Закревский...
    - Ты, Валек, по- прежнему о гитаре мечтаешь?
    -  Ну...
    -  Знаю, где такая есть. Барак помнишь для неустроенных? Комната там на первом этаже, по всему видно, нежилая. А на стене - она красавица. Могу помочь в приобретении...
    - Нет уж, я как-нибудь сам.
 
    Обстановка действительно оказалась такой, какой представил её Мишка. У окна - столик с выцветшей и протертой по углам до дыр клеенкой, колченогая табуретка, в углу узкая металлическая кровать без матраса, покрытая несколькими байковыми одеялами. Под потолком лампочка, обсиженная мухами. Входная дверь с нарисованными по центру двумя случайно  заплывшими белыми лебедями. Стекла в окне с узкими фрамугами и такой же узкой форточкой настолько мутные, что через них едва проникал свет с улицы.
И вот, наконец, она - ценность -  небольшая, с инкрустированным грифом гитара.
    Проник внутрь через непомерно узкую форточку без предварительной разведки...
    Застыл на месте, вслушиваясь в тишину. Понемногу из этого безмолвия стали выделяться слабые звуки: тиканье будильника на столе, таинственное потрескивание старых балок потолочного перекрытия, слабый треск полов под ногами прохожих в коридоре.
     И тут неожиданно обнаружил хозяина. Первое, что бросилось в глаза, были уши - большие жёлтые, с пучками сивых волос, вылезавших из раковин.
     Под моими коленями медленно спадала дрожь.
     - Ишь, какой сон пригрезился... А ничего, ровно ничего не припомню, только что-то страшно доброе, так вот к самому сердцу и подступило...
      Он, похоже, сморённый теплом и тишиной, задремал и просмотрел момент, когда я появился. Проснувшись, с удивлением осмотрел меня, потом медленно пересел на табуретку. Голый по пояс, весь в наколках, внушающих страх, с минуту оценивал происшедшее, а затем тихо сказал :
      - Ну, показывай, малёк, как это ты посмел удивить меня, пронырнув сюда...
Я стоял перед ним, переполненный ужасом, в мокрых сатиновых трусиках и чувствовал, как по дрожащим ногам текли тёплые струйки.
       - Не надо меня бояться, я таких не обижаю, но все же, кто  тебя до меня послал, сам-то ты, хлопчик, вряд бы додумался?
       Я по - прежнему молчал, не в состоянии унять предательскую дрожь в коленках, а  потом медленно перевёл взгляд в сторону гитары.
      - Ладно, малек, понял, остаётся только утолить моё любопытство...
Я вышел на улицу. Желания убежать не возникло. Окинул взглядом ещё раз пугающий воображение двухэтажный деревянный барак, окно с форточкой, взобрался на карниз, подтянулся на руках и просунул голову в форточку. Затем сгруппировался и стал ввинчиваться в проем. Тело моё проникало в отверстие как змея и без особого усилия я оказался на подоконнике. Спрыгнул и встал перед старцем, как на эшафоте.
      - Что удивил, то удивил, есть чему поучиться. Он пристально посмотрел на меня и сказал:
      - Пойду тебе навстречу, уступлю гитару, но не навсегда... Я кивнул, а он продолжил:
      -  Сам я давно хотел научиться играть, встречались в зонах хорошие спецы,но тугой на ухо оказался. Вот ты и должен будешь исполнить мою мечту. Это будет тебе моим наказанием. Очень уж мне пришлась по душе "Землянка", «вьется в тесной печурке огонь...». Со слухом, вижу, у тебя порядок. Как только заиграешь, что и самому понравится, так  и приходи за условно досрочным...
        Почему он откликнулся мне? Устал от невзгод, ему хотелось искренности, был одинок? Может быть, он полюбил  во мне, появившемся ниоткуда пацане, себя?

        Много дней прошло с нашего необычного знакомства. И вот опять он сидит на этом колченогом табурете, а я перед ним перебираю аккорды и пальцы делают такие точные, спокойные движения по струнам, словно гладят их, как котёнка.
        - Ну что, малек, обрадовал ты меня, а я по тебе скучал и все ждал, каким образом ты появишься, в дверь войдёшь или опять в окно? В окно  почти всегда за чужим стремятся, а в дверь, в основном, с добром являются. Так что приходи, тебе всегда открыта дверь. Добро на дороге не лежит, кем-то потерянное, его случайно не подберешь. Добру человек у человека учится, помни это!

      Слова его воодушевили меня и я опять коснулся гитарных струн и запел тихим голосом с хрипотцой:
                Чтоб не было следов, дорогу подмели,
                Ругайте же меня, позорьте и трезвоньте.
                Мой финиш  - горизонт, а лента - край земли
                Я должен первым быть на горизонте...

      - А почему вы так бедно живёте? - спросил я, прервав пение.
      - Во первых, не положено по должности. А потом, у меня никогда ничего своего и не было. Даже ложка с кружкой всю жизнь казенные. Ремень и тот со шнурками в сизо отбирали. А на нет, малёк, и желания нет.Захочешь удобств, они ещё что-то за собой потянут. Зачем  у других отбирать, тем более, если мне на этом столе прибора не поставили. Он ещё подумал, а потом, вмиг осевшим голосом, закончил:
        - Ты  ещё в своей жизни многое поймёшь и оценишь...
        Он как-то несмело привлёк меня к себе, прижал к груди, и я почувствовал его дрожь, которая, как огонь по фитилю, мгновенно передалась и волнами пошла по моему телу...
         Когда я, оставшись один, шагал от барака к своему многолюдному приюту, хотелось чтобы хоть кто-то смотрел мне вслед...

                *  *  *               

        Я стал приходить к нему, мы подолгу разговаривали. Он называл дни, месяцы, имена и фамилии, пересылки и номера зон, даже помнил, где и при какой погоде все происходило. А мне невольно думалось: как неразумно с человеком распорядилась судьба,наградив его изумительной памятью и в то же время таким безразличием к самому себе.
        Я смотрел на человека, чья слепая упорная ненависть к общественному так перевернула и искалечила его душу, что выхода для него из этого уже не существовало. Он, больной, сломленный, жалкий  и одинокий, именно он жалел меня, оберегал, как сына.
       Я навещал его почти каждый день. Он мне охотно открывал, протягивал руку и говорил, что всегда рад меня видеть. Но я иногда намеренно пропускал сутки-двое, чтобы он поскучал.Не знаю, догадывался ли он о моей хитрости, но вида он не подавал. Я же сам все время жил только ожиданием предстоящей встречи.
       - Мы, малек, ещё поборемся. Не раскисай раньше времени, не одну весну встретим...
         Бывает в жизни так, что несколько слов, вовремя сказанные добрым человеком, западают в душу навсегда. За эти годы почти стёрлись из памяти  его черты лица,образ, фигура, а слова помню и, думаю, не забуду никогда.
               
                *  *  *
       Тупиковым для меня стал 1953 год : мама умерла в январе, бабушка, единственный оставшийся родной человек, надолго слегла в больницу, и мной занялись официальные лица.
       Светлой майской ночью, когда так страстно надрывались соловьи в детдомовском фруктовом саду, умерла и бабушка.
       И я остался совсем один на всем белом свете.

                *  *  *

       Они встретились мне на дороге, ведущей к бараку. Торопилась, ускоряя шаг. Две держиморды - Свеча и Граня, без определённых занятий. Что здесь забыли, не их территория, не их интересы? Озабоченные лица, бегающие взгляды.
       В конце послевоенного десятилетия авторитет блатного определялся громкость дел, количеством судимостей, местом в криминальной иерархии. Но тут вдруг после смерти вождя народов из всех щелей полезли не нюхавшие лагерной похлебки и от того особенно наглые, молодчики. В отличие от предшественников, они не прятались, не маскировались ни в Ростове, ни в Одессе и плевали на
законы, не ставя в грош " годков".
                *  *  *

       Вопреки завещанному мной обещанию мне пришлось опять попасть к нему в комнату через форточку.Дверь была закрыта изнутри. В этот день мне её впервые не открыли.
       В комнате тишина. В углу на полу - его фигура. Рубашка, как птица на взлёте, раскинула свои створки, открыв суховатую грудь и предплечье.
       Запекшиеся побелевшие губы плотно сжаты, глаза прикрыты, на щеках кровь... Но сиплое дыхание успокоило - жив!
       Сделав несколько глотков воды, он медленно приходил в себя. Потом вдруг проронил:
       - Видишь ли, срок мне отпустили... сутки подумать, - затем глубоко вздохнул, - на чужое падкие, общак потребовали...
        Он был уголовником старой закалки, больше держался в тени... Я помог ему подняться,и  он сразу же обратился ко мне:
       - Хочу просить тебя, выполни мою просьбу, доставь записочку по адресу и подай лично в руки Григорию Забаве...Срочно это надо...
      ... Он и раньше не отличался крепким здоровьем, а этот случай вконец подвёл черту под его физическим состоянием. Он стал таять на глазах: осунулся, чётче выделились скулы, обозначились глубокие морщины, во взгляде застыл холод вечного одиночества.
Он почти не слышал и не говорил. Только иногда открывал глаза и издавал тихий стон. Пальцы рук изредка сжимали угол байкового одеяла. Лёгкий озноб пробежал от головы до ног... Это особенно страшно воспринимать со стороны, зная, что наступает последний миг, а ты ничем помочь не можешь...
        Умирал он спокойно, без суеты, как и жил.
        Я снял со стены гитару и пробежал дрожащими пальцами по струна. И, кажется, до него дошла любимая мелодия " Землянки". Из-под прикрытых век медленно поползла мутноватая слеза. Мне стало не по себе. Я в испуге выскочил на улицу.
         Хоронили его  на сутки раньше умершего в один день с ним И. В. Сталина. Собралась добрая сотня человек.Когда процессия проходила мимо горсовета, я увидел перед входом на крыльце много людей. Они, все как один, задрав головы, смотрели, как рабочие пытались водворить над массивной дверью портрет вождя в чёрном траурном обрамлении. В нашу сторону никто из них так и не оглянулся...
         Деревья на кладбище стояли еще голые. На соседних могилах последний срок доживала желто- бурая трава, а в складках земли гнили прошлогодние листья...

         Наверное я ошибся тогда, думая что вряд ли когда еще встречу такого человека, но надеялся, что мне еще повезёт.
         Я не стал сыном полка " армии прокаженных", те люди, следуя строгому закону братства, не могли  принять меня в свою семью. Но почти следующих четыре года пребывания меня в детском доме каждый месяц, а то и чаще, на моё имя приходили посылки с продуктами и вещами от неизвестного отправителя.

                *  *  *
        Случилось мне побывать на Украине в конце семидесятых. Редколлегия одного из дальневосточных журналов направила меня участвовать во всесоюзном семинаре очеркистов, который проходил в Одессе.
        В первый же день я поехал на его могилу, где я был только  в день похорон.
        Кладбище ухожено, тропинки меж могил выложены плитами известняка. Откуда-то доносится запах мёда и увядшей, недавно скошенной травы.
         На огромном шестигранном, грубо отесанном камне надпись:
               
                ГРАФ ЗАНУЛЬСКИЙ, СЫН МОИСЕЯ
                Родился  -  третья декада июля  1882 г.
                Скончался  - март, первая декада 1953 г.
                Вечная скорбь по ушедшему...

     Я сделал углубление в слежавшейся могильной земле и опустил туда комплект струн от того инструмента, на котором он так и не научился играть.

                *  *  *

          Будто чтобы навсегда разлучить с ним, меня перевели в другой детский дом. Сопровождала в поездке уполномоченная областного отдела народного образования. За все время пути она даже имени моего не спросила. По прибытии на место она передала меня и документы встретившей нас женщине. Когда небрежно сунула ей моё личное дело, на лицевой стороне голубенькой папки я заметил вместо  моей фамилии номер - 246.
         А ту его гитару у меня украли. Случилось это уже в Херсоне на вокзале. После ухода из жизни вождя чаще стали встречаться люди, охочие до чужого. И это было не авантюрой, а становилось нормой жизни.
                2023 г.