Надо верить в чудеса!

                НАДО ВЕРИТЬ В ЧУДЕСА

      Я ехал из Керчи, древнего Пантикапея, куда после окончания восьмилетки меня под присмотром моих тётушек спровадили осваивать профессию плотника-столяра в местной "бурсе". Ехал в курскую деревушку к моим милым родителям, к младшему братцу, к моей добрейшей бабуле. Тётка Полина каким-то чудом смогла достать мне билет, снабдила гостинцами, и аккурат тридцатого в ночь я оказался в общем вагоне пассажирского поезда среди мешков-баулов, среди спящих и бодрствующих, среди хмельных и трезвых, весёлых и смурных... Был канун Нового, 1966 года, были каникулы!
      ...Не стану описывать все перепитии того путешествия -- их хватило бы на небольшую повесть, скажу только, что в городе Рыльске, откуда мне предстояло добираться до дома ещё добрых два десятка километров, меня ожидал неприятный сюрприз: автобусы в тот день не ходили; я же вполне резонно полагая, что на последний успею по-любому, вразвалочку продефилировал к автостанции. День истаивал, быстро темнело, мела лёгкая позёмка, гудело в чёрных ветвях городских белых акаций.
      Крохотное помещеньице автостанции невесть кем и когда прозванное скворешней, было битком набито проезжим людом: кто угрелся у единственной на весь зальчик батареи отопления, кто восседал на собственном мешке или чемодане. В углу расположилась и, видать, надолго, весёлая компания из четырёх парней с гитарой и густо напомаженной, фривольного вида девицей. Большая же часть потенциальных пассажиров стояли столбиками, притопывали и негромко переговаривались. Остро пахло хвоей -- видимо, от оброненных, но так и не убранных с бетонного пола сосновых и еловых веток.
      Кое-как я пробрался к кассе, протянул денежку, сказал:
   -- До Большой Алешни, пожалуйста!
   За моей спиной кто-то хохотнул: "Размечтался!" Пухлая тётенька в мизерном окошке на мой, как ей показалось, преглупейший вопрос, прикрыв ладонью зевок, протянула:
   -- Я же вам русским языком сказала: на трассе заносы, рейс от-ме-ни-ли-и! Ну, народ: и спрашивают, и спрашивают... Скока можно!
      Засунув трёшку туда, откуда минутой раньше выудил её, я поплёлся к выходу. Выбор был невелик: либо остаться здесь и ждать неведомо чего и невесть сколько, либо идти за город и "голосовать" попуткам. Мне вовсе не хотелось встретить Новый год в холодной и тесной "скворешне" и я, выбрав второе "либо", понуро поплёлся на "трассу".
      Метель усиливалась. В тонком плаще-разлетайке, суконном беретике, жиденьких парадно-выходных бурсацких ботиночках, с гостинцами тётушек в оранжевом рюкзаке, томиком Джека Лондона, парой сменных рубах и свежей записью Ободзинского на рентгеновской плёнке, битый час проторчал я в ожидании оказии. Увы! вдрызг разбитая по осени, изрезанная глубокими колеями "трасса" была пустынна и уныла. И я решил двинуть пёхом. Где-то на третьем километре меня нагнал ГАЗ-51, за дурной "голос" движка прозванный шофернёй точилом. Я поднял руку... "Точило" остановилось... Ура! Однако моя радость омрачилась тем, что я оказался лишним: вкабине вместо положенных "по штату" водилы и двух пассажиров оказалось пятеро... Конечно же мне хотелось "сделаться" шестым, ох, как хотелось, но рулевой только руками развёл: "Куда? Хочешь -- в кузов полезай..." и я с благодарностью принял его предложение прокатиться в весёлой компании порожних молочных бидонов.
      Кое-как, по яминам-ухабам, через перемёты, со стоном и скрежетом грузовик доковылял до деревеньки Высторонь, а сразу за ней при отчаянном наскоке на очередной снежный бархан закопался в нём, аки жук-скарабей в песке, по самые борта, дёрнулся взад-вперёд, утробно уркнул и заглох. Бывалый шоферюга, утопая в снегу, ползал вокруг своей колымаги; не плевался, не матюгался, только воздыхал сокрушённо: "О-хо-хо! О-хо-хо! Надолго теперича..." И ко мне:
   -- Эй, не замёрз там? Чего будешь делать, парень?
   -- А вы чего? -- спрашиваю.
   -- За трактором пойдём, -- отвечает.
   -- А я домой, -- говорю, -- полем... напрямки -- короче так...
   -- Может всё-таки с нами -- отогрешься, чаю попьёшь... а то и заночуешь...
   -- Не-е, -- говорю, -- домой; меня дома ждут.
   -- Эт где? Я тут все хутора изъездил...
   Я назвал деревню. Шофёр присвистнул:
   -- Фийю! Далеченько однако; не меньше шести километров будет... Дойдёшь ли? -- вон как встречный задувает... Ночь, правда, лунявая... Ну, так что?
   -- Надо идти! -- твержу упрямо. -- Дойду!
   -- Ну, дело твоё. С виду паренёк ты крепенький, вот только одежонка на тебе жиденькая, не зимняя совсем... Слушай, возьми мою фуфайку... правда, она маленько старовата и слегка в мазуте, но обогреть ещё может вполне... Возьми, не побрезгуй! И шапку мою возьми, а мне твою "таблетку" отдай... Неча раздумывать, бери!
   И "староватую" фуфайку я не взял и от обмена головными уборами отказался, о чём вскоре очень пожалел: шапка, она и есть шапка, пусть и не соболья, а дешёвенькая кроличья с мазутным "макияжем" по свалявшемуся серенькому меху, не одну зиму спасавшая уши своего хозяина. Ну, чего уж после драки...
      Я шёл домой! Шёл, как думалось мне, споро и легко. Без труда преодолел заметённую луговину с одиноким овином, взобрался на бугор, и вот передо мною ровное, как стадион, клеверное поле. Ещё совсем недавно, прошлым летом, на это поле я приносил батяне полдник, когда он на красненьком одноцилиндровом, без кабины тракторце косил густющий тёмно-зелёный клевер, а из-под отполированного до блеска  ножа трескучей косилки нет-нет да и выбегала серенькая птичка-перепёлка с выводком. Маленькие, с напёрсток, жёлтые пушистые перепелята быстрыми ручейками растекались по стерне, в то время как их мамаша, беспомощно поволакивая то одно крылышко, то другое, пыталась изобразить подранка... Отец, отжав рычаг муфты, давал несмышлёнышам утечь на безопасное расстояние, и косилка вновь продолжала свой монотонно-деловой стрёкот.
                *   *   *
      Теперь это поле встретило меня свирепом ветром с колючей вихревой позёмкой... Оно всегда казалось мне большим, сейчас же представилось просто бескрайним! Я  шёл и явственно видел над собой полную, в зыбучей сизой дымке луну, редкие проблески крупных звёзд, впереди же, по горизонту -- ни зги!
      Судя по времени, даже если бы мне пришлось идти гусиным шагом, ползти по-пластунски, и то я давно должен быть у цели.
      Поначалу меня хоть как-то защищали отращенные до плеч густые битловские патлы, но и они превратились вскоре в брякающие сосульки... Ах, напялить бы сейчас шапчонку, хотя бы и ту, замусоленную, с головы доброго шоферюги!..
      Непогодь била меня то слева, то справа, то секла в лоб... Я понял, что блужу. Закричать? Кому, да и кто услышит? Я выбивался из сил, я был близок к панике. Мне начала грезится всякая чушь: я вдруг оказался внутри некоего симфонического оркестра, меня обволакивали голоса таинственного , неумолчного хора; я отчётливо слышал басы, баритоны, теноры, мягкие женские контральто, нереально высокие дисканты... Эта странная смесь музыки и монотонного многоголосья и пугала меня и убаюкивала... Мне хотелось упасть, зарыться в снег, заткнуть уши -- пережить это сумасшествие...
   Вдобавок к слуховым мне явились галлюцинации зрительные. Навстречу, мимо меня, сквозь меня летели, проносились, пронзали дико гогочущие чудища с зеленогорящими очами и отверстыми малиновыми пастями. Явно потешаясь над моей беспомощностью, чудища строили мне рожи, выделывали невообразимые кульбиты; за мной крался (я видел его затылком!) некто ужасный, кровожадный, готовый в любой момент сигануть мне на спину и... Никакими усилиями не мог я заставить себя оглянуться -- мою шею будто свинцом залили... Подступала противная тошнота....И я обратился с мольбой к Господу. Я, воспитанный на безбожии, на отрицании самого сущствования Всевышнего, стал творить молитву. Молился неумело, коряво, как мог: "Боженька, миленький, помоги мне, ну пожалуйста! Помоги, Боженька!"
                *   *   *
      Знаю, прожжённые материалисты до хрипоты будут отстаивать постулат: "Чудес не бывает!" Бывают, господа, бывают! Чем, ежели не чудом, можно объяснить то, что после моей по-детски наивной мольбы я увидел свет, затеплившийся в метельной кутерьме, и пошёл на него и вскоре оказался там, куда так жадно стремился: я пришёл домой!
      А в доме стояла ёлка -- большая, красивая, пахучая и было тепло... Встретили меня отец, мать, моя милая бабулечка, братишка на улке загулялся... На столе, покрытым белой крахмальной скатертью, стоял присыпанный тёртым хреном холодец, горка мочёной антоновки в глубокой миске, самовар на табурете... Кот Пельмень с печки слез, подошёл, трётся о мои мокрые клёши, поуркивет -- вспомнил... Я дома! Вой, пурга, беснуйся! Взяла? Дудки тебе!

                Владимир ХОТИН
                18. 03. 2020