Незваные гости

     Помнится детство... В один из августовских дней нам захотелось позабавиться – влезть в чужой сад. Так хотелось отведать яблок, а у нас своих не было. Чужое всегда казалось сладким, непременно вкусным. Но, завидев хозяина или услышав лай пса, незваные гости, как говорится, брали ноги в руки, и несдобровать тому, кто попадался, а такие были...
     Итак, мы – я, мне тогда шёл двенадцатый год, и Васька, что был младше меня на три года, – направились к одному человеку. К человеку одинокому, о котором шла недобрая молва. Потому и побаивались ходить к нему. Побаивался и я. Слышал, что он был озлоблен – таким его сделало одиночество. Что значило быть озлобленным одиночеством, мне на ум не приходило, как и не понимал я ещё много чего другого.
     Идти нам пришлось долго: жил он далеко, да и незнакомая, неизвестная дорога всегда кажется долгой. Помнится большой сад, огороженный деревянной невысокой изгородью. В глубине сада, купаясь в зелени, стоял деревянный дом, большой, серый, с белыми оконными наличниками. За домом – большой хозяйственный двор. Я перелез через забор, примеру моему последовал и Васька. Он вдруг сделался храбрым – решительно направился в глубину сада, забыв о мерах предосторожности. Я же трусил и шикал на него. Васька залез на яблоню быстро и легко, точно кошка. Оглядевшись, полез и я. Но не успел сорвать и одного яблока, как откуда ни возьмись появился большой, с длинными ушами пёс. Бегая вокруг яблони, на которой мы сидели, он рычал, лаял, вставал на задние лапы, а передними скрёб по стволу дерева от досады, что не может нас достать. Васька, недавний герой, испугался и чуть было не свалился с ветки, но вовремя крепко ухватился за другую, после чего надул толстые губы и заревел. Я срывал яблоки и бросал их, стараясь угодить в пса, думая, что таким образом его можно будет отогнать. Старания мои были напрасными: пёс умело уворачивался и по-прежнему оставался неугомонным.
     Через некоторое время, услышав шум-гам, подошёл тот самый человек, о котором шла недобрая молва. Человек был в годах.
     Он действительно сердито поглядел на нас и, ласково успокоив пса, строго скомандовал:
     – А ну-ка, слезайте-ка поживее.
     Не помнится мне – не то сорвался я, не то спрыгнул, но помнится, что вмиг оказался внизу, на земле. Васька сидел на яблоне и продолжал реветь; наревевшись, сполз и он.
     Встав перед строгим, недобрым человеком, Васька виновато опустил голову и тихо, несмело заговорил:
     – Прости, дяденька, мы больше не будем.
     Тот самый дяденька, как выразился Васька, недоброжелательно сдвинул брови, взял нас за руки и повёл к себе в дом. Пёс, радостный, что выполнил свой долг, бежал впереди, махая тонким длинным хвостом, который от злости мне так хотелось вырвать. Мы же шли, еле переставляя от страха ноги, в ожидании, как обычно бывает в подобных случаях, самого худшего.
     Зашли в дом. Комнаты небольшие, но уютные, светлые. Строгий человек потребовал, чтобы мы сели на указанный им диван. Ничего особенного в комнатах не было, по крайней мере в той комнате, где мы остановились. Диван, на котором сидеть нам казалось страшно и неуютно, располагался между двумя окнами. Рядом с диваном, впереди него, стоял стол. В стороне, справа, точно прикованный к стене, стоял шкаф, широкий и толстый. На полках беспорядочно выстроились книги, большие и маленькие, толстые и тонкие.
     – Так-так, – начал тот человек презрительно и подозрительно, – значит, за яблоками ко мне пришли. Яблок вам захотелось, да?
     – Да, за яблоками, – признался Васька, – воровать пришли.
     Тот вдруг улыбнулся.
     – А знаете что, а давайте познакомимся, – неожиданно предложил он. – Ведь редко, очень редко у меня бывают гости, да вот чтобы ещё такие... Меня зовут Иваном Андреевичем, а проще – дядя Ваня. А тебя как звать? – поинтересовался он у меня.
     – Павлом.
     – Павлом! – удивившись, повторил он. – Совсем как взрослый... А какое имя твоё? – спросил он моего друга.
     Васька тоже назвался.
     – Вот и познакомились. Значит, за яблоками ко мне пришли? – как бы убеждаясь, спросил Иван Андреевич вновь.
     Но ответа не последовало: ни к чему было говорить известное. И тогда Иван Андреевич, выходя из комнаты, посмотрел на нас и тихо, спокойно сказал:
     – Подождите меня здесь, я недолго, вернусь скоро.
     И правда, вернулся он довольно скоро – и с яблоками.
     – А эти яблоки вкуснее... Угощайтесь.
     Некая напряжённость и боязнь постепенно исчезали. А вскоре мы не только успокоились, но и повеселели...
     Наш новый знакомый оказался не таким человеком, как о нём говорят, а оказался добрым, радушным, хотя и лежал на его лице тяжёлый отпечаток угрюмости. Его нельзя было не полюбить. Он был несказанно счастлив, что мы пришли, что нарушилось его одиночество, пусть нарушилось на какое-то малое время. Поверил, что теперь он не один, что теперь всё иное, иначе увиделось ему всё живое. Всё теперь ожило: ожили травы, к запахам которых так принюхивался, от которых исходила пряность, душистый аромат; ожили насекомые, птицы; ожило небо – спокойно и радостно плыли облака в синей выси... После того как помогли мы собрать ему некоторые травы, Иван Андреевич повёл нас на пасеку, где нам впервые довелось отведать душистого мёда... Был уже вечер.
     – Нам пора, дядя Ваня, – сказал я, будто произнося приговор, – а то беспокоиться станут.
     На лице Ивана Андреевича изобразилась грустная улыбка, и он с досадой тихо заговорил:
     – Ну, если пришло время, значит, пора... Приходите ещё, но только, прошу, в следующий раз в калитку, в дверь, а не через забор. Обязательно приходите, буду ждать.
     А пёс вертелся вокруг нас и казался теперь добрым другом. На дорогу Иван Андреевич дал нам сладких яблок, после чего мы распростились. Он стоял возле дома и смотрел на нас прослезившимися глазами, пока мы окончательно не скрылись из вида за поворотом. Пёс проводил нас недалеко и вернулся к хозяину.
     Как неумолимо скоротечно время! И в этом безостановочном течении времени я иногда вспоминал о том человеке, оказавшемся, вопреки разговорам, столь добрым. Вспоминалось, с какими намерениями мы пришли к нему тогда, а он даже и худым словом не побранился. Было стыдно мне. Было совестно вновь показываться у него, даже приглашённым.
     Как-то по рассказам взрослых я узнал, что самое тяжкое в жизни у людей, у человека – одиночество. И я понял, насколько, оказывается, мы были ему нужны тогда. Поняв это и уговорив вновь Ваську, той же дорогой отправились к доброму и одинокому человеку.
     Встретил нас вновь первым, как ни странно, пёс, но уже другой: злой и неприятный. Он, привязанный тяжёлой цепью, залаял, увидав нас. Лаял до хрипоты, брызгая слюною, и рвался с таким усердием, будто был рад разорвать нас. Отворилась дверь дома, и на крыльцо вышел мужчина, тоже другой, незнакомый.
     Он недовольно и неохотно под вопли пса выкрикнул:
     – Что вам?
     – А мы в гости пришли, – ответил я громко.
     Тот недоброжелательно удивился.
     – Ко мне? – уточнил, не сходя с крыльца.
     – А где дядя Ваня? – спросил я.
     – Кто?.. А кто он вам?
     – Знакомые, – крикнули мы с Васькой одновременно.
     – Нету больше вашего знакомого, – сухо отвечал незнакомец, – ещё весной как помер.
     Нам ничего не оставалось делать, как возвращаться обратно, чтобы никогда сюда больше не ходить. Слышно было, как сердито хлопнула дверь, а лай пса ещё долго доносился издали... И дорога, по которой мы уходили, раздваивалась и расплывалась.