Месть интеллигента

I

     Это было давно: в последние годы советского времени, когда существовали школы даже в маленьких деревнях.
     Умерла мать-старушка, проработавшая около полувека учительницей в деревенской начальной школе. Приехал сын на похороны матери; он был у неё единственным и тоже учителем, но городским – проработал там долгое время. Похоронив старушку, он уехал опять в город.
     Целый год деревня оставалась без постоянного учителя: в течение учебного года сменилось трое учителей. Дети ходили в школу и никак не могли привыкнуть ни к одному.
     Через год после смерти матери сын приехал на её могилу и остался в деревне. Решил остаться как-то вдруг; оставшись, он поселился в доме покойной матери.
     Деревня всегда отличалась архаичностью: всё прогрессивное доходило нескоро, а то и вовсе не доходило. И народ здесь казался прежним: простодушным, диким, наивным, озлобленным – но не злопамятным. До простоты груб был в разговорах. А некая непонятная, необыкновенная, удивительно странная жизнь шла по своему собственному укладу, катясь по инерции неизвестно куда... Во многом так и происходит: человек опускается в никуда либо от избытка, либо от недостатка. И учитель ушёл из города от избытка... А что делать?
     Первые дни, проведённые учителем в деревне, выдались спокойными. Он наблюдал за всем, что происходило, и ему казалось, что он не понимал, что, собственно, делается в деревне. Всё происходившее наивно и дико – так казалось на первый взгляд. Мало он с кем начинал разговор, и ещё меньше кто с ним начинал общение. Но о нём уже знала вся деревня, знали, что он будет учительствовать в здешней школе. Во многом это радовало и утешало взрослых, так как было теперь на кого оставлять детей.
     Пришёл сентябрь, а вместе с ним пришло и время школы. Деревенская начальная школа маленькая, маленькие в ней и классы, объединившиеся в один. Непривычным оказалось для некогда городского учителя это маленькое, оно же казалось неполным, скорее неполноценным. Но было великое в нём желание работать и быть нужным.
     И первые дни в школе омрачились. Омрачилось его желание: совсем не то, что ожидал. Как грустно теперь осознавать, что обманулся. Но любимое дело утешало его, этим делом было учить. Он каждый раз приходил в школу с новыми надеждами и с особыми чувствами, осознавая необходимость своего присутствия в деревне. А дети лишали учителя тех самых надежд. Он возвращался домой неудовлетворённым своим трудом.
     Виделись ему глаза детей, которые то загорались, когда рассказывал им о странах и городах, о животных и птицах, о людях, о техническом прогрессе, то угасали, когда в их сознании происходило осмысление безысходного деревенского бытия. Дети сами рассказывали ему о себе с тоскою и болью в душе, а он утешал их, вселяя в них веру и надежду на лучшее, на счастье... Учителя угнетало и то, что к нему на урок приходили неподготовленными, тогда уроки проходили во многом впустую...
     – А ты почему опоздал? – спросил учитель только что вошедшего в класс чем-то обиженного, озлобленного ученика.
     – Да отец опять спьяна бил мамку, а после мне её пришлось успокаивать. Вот как только отец ушёл куда-то, я и прибежал.
     Учитель, сжалившись, позволил пройти на своё место ученику... И на этот раз занятия прошли не так, как было запланировано.
     Вечером учитель встретился с той самой избитой женщиной у неё дома. Но она неохотно встретилась с ним: стыдилась и боялась. Стыдилась своего вида, а вернее, ужасающих следов побоев на лице и руках. Боялась, что узнает о том муж и вновь разгневается. Так и ушёл он, ни о чём не поговорив. А потом, ближе к ночи, стал сожалеть, что вообще приходил, предчувствуя неладное.
     На следующий день ребёнок не пришёл в школу: ему тоже досталось от отца. Могло быть и хуже, если бы он не увернулся и не успел убежать от него. Целый день прятался он у своего друга, у которого отец не меньше избивал сына и жену. Хорошо, что отца друга уже несколько дней не было дома: за побои его увезли в милицию, затем он был осуждён – на несколько суток его закрыли.
     Стоял холодный, с дождём и ветром, октябрьский вечер. Ребята – тот, у которого увезли отца, и тот, который прячется от своего, – сидели в доме взаперти: мать ушла к подруге, соседке. Ребята знали, что она вернётся домой обязательно поздно.
     – Когда я вырасту, – начал говорить один, – уеду в другую страну.
     – И я, – поддержал другой, – когда стану большим, уеду в какой-нибудь город.
     – А Иван Борисыч, – зашёл разговор об учителе, – наоборот, приехал из города сюда.
     – Зачем он старается нас чему-то выучить? Всё равно из нас толку не будет.
     – Вот именно, мне сама мамка не раз сказывала, что из меня ничего путного не выйдет, потому что замешан я на браге.
     – А мне отец давно уже последние мозги отшиб...
     – Как хорошо, что отца моего нет пока дома, а вернётся – всё будет по-старому, станет снова мамку гонять... А зачем она пьёт? – спросил сам себя, вздыхая.
     – А мой отец меня не ищет. Я ему-то не нужен... Зачем сюда приехал Иван Борисыч?
     – Учить нас.
     – Нас учить.
     – Добрый он... А мой отец обзывает его интеллигентом.
     – А что это такое?
     – Сам не знаю, – ответил друг, тупо пожимая плечами.
     – Вот бы отец у меня был бы таким же добрым и умным.
     – И мой бы тоже...
     – Нет, и всё-таки не ищет меня отец, не нужен я ему.
     – И что это ты так переживаешь? Не беспокойся, нужен будешь – найдёт.
     – Ага! Найдёт – и снова отлупит.
     – Вот-вот...
     Давно как стемнело, дети дремали. Пришла мать.

II

     Вскоре пришла зима. Кто-то подло учителю выказывал своё недовольство. И к этому приучал своих детей, которые не хотели того, не понимали, для чего это нужно делать. Иван Борисович не мог не замечать этого: слишком демонстративна была неприязнь. С каждым днём он обнаруживал в себе негативное состояние – гнев; сквозь гнев жалел он детей. По-прежнему учил их быть добрыми и творить добро. Детям хотелось быть такими, таковыми по существу они и были. Но приходили домой, в родной дом – вновь становились прежними, мало что их увлекало.
     Иван Борисович всё более вглядывался в глаза детей и с болью, с тревогой обнаруживал в них притворство, леность, недовольство. А учитель настаивал на своём: понуждал учиться. Тем самым трудные дети ещё более становились недовольными, что раздражало их родителей.
     Так росло недовольство, или, если хотите, само зло.
     После Рождества кто-то по злому умыслу совершил подлость, своей выходкой скверно поступил с Иваном Борисовичем. Довольно скоро об этом скверном поступке узнали и другие. И узнали, кто это сделал, – сказали о нём учителю. Зато другие, которые с уважением относились к Ивану Борисовичу, дали по-своему понять подлецу, что не следует поступать так с учителем.
     Удивительно, окажись на его месте кто-нибудь другой, давно бы уехал из деревни со злобой, проклиная её. Иван Борисович, напротив, всё более осознавал необходимость своего присутствия в деревне, хотя и приходили мысли о напрасности его труда, безысходности жизни в деревне, собственной беспомощности. Каждый день учитель приходил в школу, учил, творил добро – другого он делать не мог. Дети по-прежнему то приходили в школу, то пропускали занятия: домашние заботы, проблемы нынешнего дня их волновали куда более, нежели будущее. Нет, деревенский уклад жизни ему был чужд и таковым останется, и с тем ему нужно будет смириться. А что ещё делать?
     – Пока есть кого учить, – говорил Иван Борисович, – стало быть, я нужен буду.
     Труд учителя в основе своей неблагодарный, кропотливый, долгий. Никто не может сказать наперёд, что силы будут отданы на доброе напрасно... Нет, Иван Борисович не умел мстить. Он этого делать не умел вообще. Творил добро, в которое верил, которому служил, точно зная, что оно не напрасно. Творил добро – и то была его месть, то был ясный и твёрдый ответ злу...
     Пришла весна...
     Потом школу закрыли, детей стали возить в соседнее село, что в пятнадцати километрах. А учитель... А учитель скоро скончался, и его схоронили рядом с матерью.