Ромашки

     Стояли последние летние деньки, ласковые и тёплые... До меня дошли разговоры, что пошли лисички, которые я обожаю...
     По своему новому роду занятий мне мало выдаётся свободного времени, а отпускные дни выдаются лишь зимою. Случилось мне вдруг заболеть, и больничный выписали на целую неделю – как говорится, по блату: состоял в дружбе с врачом. А проболел всего-то три дня. Воспользовавшись тем случаем, решил отправиться за грибами, за лисичками. Лесной воздух пойдёт мне только на пользу, тем более не мешало бы подышать им после болезни.
     Блуждая по лесу, лесным полянам, я всё больше терял охоту собирать грибы: как чертовски мало их было, как мало мне они попадались, а лисичек и вовсе не было. Я, расстроенный и уставший, думал уже вернуться домой. Но, к удивлению своему, встретил целый рой детей – мальчиков и девочек, больших и маленьких. Они о чём-то шумно говорили, выразительно используя такие слова, что наверняка поразили бы красноречием взрослых. Увидев меня, рой детей притих. Кто небрежно нёс растрёпанный букет цветов из ромашек; кто грибы, бог весть какие; кто ягоды, съедая их на ходу; кто так просто, составляя компанию.
     – Эх, сколько вас тут! – удивился я.
     Дети заговорили живо, вразлад. Я так и не понял, о чём это они.
     – Что это вы здесь делаете? – спросил я, усилив голос.
     И снова возобновился разноголосый шум. Я напряг слух. Одно только мне удалось расслышать: «Вот, я ромашки собираю...»
     – Ромашки?.. Это здорово! Стало быть, ты их любишь?
     – Ну, – ответила девчонка с букетом из ромашек, которые осыпались и ломались от небрежности.
     Кто-то из детей, посмеиваясь, заметил ей:
     – Катька, у тебя не букет, а веник чмошный какой-то.
     Дети заразительно засмеялись.
     – Ой, да дурак ты, – обиженно ответила та, – сам ты чмошный, – и выбросила истрёпанный букет цветов.
     Дети, вновь не удержавшись, залились добрым, чистым смехом.
    – А хотите, я расскажу вам про ромашку? – предложил я. – Про пришвинскую ромашку?
     Дети, наконец умолкнув, непонимающе и удивлённо смотрели на меня.
     «Что это ещё за такая пришвинская ромашка?» – спрашивали их глаза.
     – Ну, про ту самую, – продолжал я, интригуя, – которая любит-не-любит...
     Мы вышли на лесную поляну. Я, ведя их по усеянной белыми цветами поляне, рассказывал про пришвинскую ромашку... Рассказ завершился, и дети разбрелись по всей поляне и, останавливаясь возле белых цветков, глубоко втягивали в себя их запах, который, однако, не был приятным.
     – А ты, дяденька, любишь ромашки? – поинтересовалась та самая девчонка.
     Я промолчал. Подошёл к ромашке, склонился над нею и сделал глубокий вдох, после чего, не удержавшись, сорвал цветок.
     – Любит, значит, – сказал кто-то тихо.
     На обратном пути дети наперебой рассказывали мне всякое разное, о своём...
     Вдруг позади себя слышу:
     – Любит? Не любит? Любит? Не любит?..
     Я оглянулся назад и увидел мальчика лет десяти, который гадал на ромашке, выдёргивая лепестки.
     – Любит, не любит, – продолжал он, – любит, не любит... Любит!
     Гадание его на этом прервалось. Он подбежал ко мне и с великой радостью сообщил:
     – Дядя, а он и вправду любил ромашки!
     – Пришвин?
     – Ну да!
     А ближе к вечеру, нехотя расставшись с детьми, вернулся домой. Я испытывал сладкую истому, которая благоприятно действовала на меня, на моё здоровье.