Тепло

               
               
        Я сижу у печи,  круглая дверца её открыта.  Догорающие  дрова  начинают подергиваться  пепельными и черными прямоугольниками  обугленной поверхности, вспыхивают  блуждающим  синеватым пламенем.  От печи,  из её чугунного устья, несет жаром,  но в полумраке большой комнаты  еще холодно.  Печь кафельная,  на маленьких  металлических  колесиках-ножках.  Она прогревается медленно,  первая порция дров скоро начнет рассыпаться  рдеющими углями,  но только через час станет по-настоящему тепло.               
        Топка печи чаще всего на мне.  Как и заготовка дров на зиму:  еще по весне нам доставляют дрова,  сваливая их огромной кучей во дворе рядом с подъездом.  Теперь нужно перенести их в сад,  сложить у дальней стены - кирпичного брандмауэра соседней школы.  Здесь они будут сохнуть,  и в течение всего лета мы будем понемногу распиливать их и складывать поленья в стоящий в правом углу сада сарай.  Можно, конечно, нанять пильщиков - они придут, установят козла и длинной двуручной пилой напилят все за один день.  Но денег на пильщиков снова нет,  и мы занимаемся этой работой сами.               
        Печь мы топим только одну,  в большой конате,  где спят родители. Там, где сплю я сам,  в маленькой комнате с окном в Учебный переулок,  там стоит напольный электрический рефлектор.  Я выключаю его перед уходом в школу и включаю заново,  когда сажусь делать уроки.  Его спираль, змейкой вьющаяся вокруг керамической трубки,  нагревается почти мгновенно, а зеркало рефлектора направляет поток жара,  такой,  что даже с расстояния в два метра делает горячими ножки стола рядом со мною.               
        В квартире еще две печи,  стенных,  но мы  ими не пользуемся.  Одна, в коридоре, согревала раньше  комнаты с окнами на улицу.  Её перестали топить, когда умерла бабушка.  Вторая, в зале, когда-то была камином.  Камин заложили, замуровали еще в 51-м,  но и её топить  перестали:  слишком много  уходило на неё времени и дров.  В результате  мама купила эту вот,  кафельную,  и вывела ее трубу в дымоход бывшего камина.               
        Пол под печью и перед нею  застелили толстым листом кровельного железа - чтобы не случилось пожара - и выкрасили его коричневой краской, немножко отличающейся по цвету от той, что на половицах.  Я сижу на маленьком детском стульчике, так удобнее возиться с растопкой и дровами,  и мне совсем не хочется уходить отсюда:  я люблю смотреть на огонь.  Иногда читаю.  Вся стена справа от меня  заставлена  книжными шкафами.  Над ними висит мой собственный портрет,  карандашный рисунок,  который сделал Бажбеук три года назад.  Мне пришлось тогда сидеть - позировать - больше часа,  и я помню, как после этого у меня болела шея:  я сидел вполоборота и мне было запрещено не только вертеться - даже поворачивать голову.  Портрет, правда, получился хорошим.  На нем мне до сих пор 12 лет - подростку с глазами, как на картинах старых испанских художников.               
               
        Именно с этих пор, с зимы 61-го года,  научился я жарить шашлыки не на мангале, а в печи:  в глубине, у задней стенки  поставил на ребро кирпич,  на который можно было опереть  конец вертела.  А рукоятку - на спинку того самого стульчика, на котором я обычно сидел.  Когда дрова прогорали,  я разравнивал кочергой угли,  просовывал в дышащее жаром устье один за другим три шампура  и начинал проворачивать  заранее замаринованное мясо. Тяга была хорошей,  в комнате не чадило.  Но время от времени шпажки,  капающие на угли соком и жиром,  приходилось вытаскивать: угли вспыхивали,  их нужно было спрыснуть маринадом:  иначе шашлык мог и подгореть.               
        Только в 67-м году нам провели наконец центральное отопление.  Печку убрали - вынесли в сад и разобрали.  Отверстие в дымоходе,  там,  куда была вставлена труба,  заложили плиткой и заштукатурили,  а подо всеми окнами установили тяжеленные чугунные батареи.               
        Но ещё до этого, в январе 66-го года, ты впервые оказалась у меня в гостях.  Тебя пришлось долго уламывать: ты стеснялась моей мамы, бывшей своей  учительницы,  ее мужа,  лектора Политеха.  Я прилетел тогда после сессии на каникулы.  Мы сидели у печки,  и это было так необычно - жарить мясо вдвоем!  За столом родители нахваливали наш шашлык, а я подливал в твой бокал красного Телиани.  Когда мы встали из-за стола,  отец в шутку посетовал - никто-де после застолья  не спляшет "шалахо"! - его самого  не научили,  и мама не умеет,  а я так вовсе ни на что, кроме буги-вуги,  не способен.               
               
        - Почему же "никто"? - вдруг ответила ты, - в нашем квартале, у Верийского моста,  этот танец танцевали все!               
               
        - И ты!?               
               
        - И я, конечно!  Но ведь здесь нет  ни барабана, ни дудуки... Как же я без музыки стану подымать с пола платок зубами?               
               
        Родители были ошарашены. Эта девочка, она же родилась в Буденовке, в совершенно иной среде - как, интересно всё же,  она станцует?               
               
        - Ничего, - ответил отец, - вместо музыкантов мы будем просто отбивать такт, ладошками!               
               
        И мы втроем стали хлопать, а ты, бросив на пол свой шейный платок, стала, раскачиваясь, все шире расставляя ноги, приплясывать вокруг него и вдруг, изощрившись, одним движением, не прикасаясь к нему руками,  махнула лицом к полу и подняла платок - зубами!               
        Отец и я - мы смотрели на тебя с восхищением.               
        Мама...  она тоже любила,  когда мы восхищались - ею.               
               
        Через неделю я улетел,  далеко,  туда,  где учился.  А когда вернулся,  печки уже не было.  Батареи грели исправно,  но разве можно было сравнить это новое,  почти казенное тепло  с тем, прежним, с бегущим по поленьям пламенем,  с отблесками его на полу,  на стенах,  на стеклах книжных шкафов?               
        Сидеть у чугунной батареи  вдвоем - так,  как сидят у печи,  у костра,  у камина?               
               
        И почему - не понять! - сама жизнь наша,  становясь всё комфортней,  делается всё холоднее?