Времена не выбирают...

Мой отец, на долю которого выпали неичислимые горести и беды двадцатого века, не был круглым сиротой, но так уж сложилась жизнь, что детство он провел в детдоме.

Я помню папу уже достаточно пожилым человеком, довольно суровым, не склонным к воспоминаниям вообще, а лирическим в частности. Только маме моей удалось что-то (хотя бы факты) вытянуть - частично из него, частично из его матери, моей бабки, так что о папином детстве и молодости я знаю в основном из маминых рассказов. Я, помнится, в детстве комплексовала, дурочка, что у меня такой старый отец. Он мне в дедушки годился. У всех моих подружек родители были намного моложе. Единственное утешение - мой был намного красивее их всех: не только лицо, но и фигуру сохранил, и осанку, и даже волосы, лежавшие красивыми волнами. Правда, они были с сильной проседью, как сейчас говорят - соль с перцем, а тогда мама их называла - серый каракуль.

Родился он ещё в хорошие времена - до Первой мировой войны, в 1910 году. Отец его, мой дед Меер, модный витебский портной, был женат вторым браком. Его первая жена умерла молодой, оставив его с тремя маленькими девочками-погодками. Ему нужно было жениться снова, просто необходимо: в одиночку поднять троих детей, тем более девочек,  он никак не мог.

Желающих выйти за него замуж хватало. Мужчиной дед Меер был видным. Я его, конечно, никогда не видела, но у нас сохранилась фотография представительного господина средних лет в костюме-тройке (моего деда) рядом с первой женой - молодой серьёзной женщиной, одетой и причесанной по моде начала прошлого века, с хорошенькой малышкой на руках.

Деда знакомили с разными женщинами, в основном вдовами, как это принято у евреев, но эти три хвоста, трое малолетних детей всех отпугивали, ведь у вдов еще и свои дети были. В конце концов за него вышла моя бабка Роза. Была она девицей, хотя по тем временам и немолодой, - ей было уже 28 лет. Далеко не красавица, да еще с довольно стервозным характером, она рисковала остаться в старых девах, вот и решила, что для нее это шанс - вдовец с одним ребенком. Да-да, это не ошибка: отчаявшийся дед, видя, что шансы найти жену у него невелики, решился на обман: при знакомстве сказал, что у него  одна дочка, и только через неделю после свадьбы открыл Розе правду: дочек-то - три! Роза высказала деду всё, что она о нём думает, но было уже поздно, поезд ушел.

Бабка родила деду, впридачу к трем его детям, еще четверых - трех мальчиков (мой папа был средним) и девочку Фаню. Жили трудно, не шиковали, хотя дед трудился не покладая рук, в одиночку содержа семью из девяти человек - двоих взрослых и семерых детей.  Но и не голодали. Жизнь стала стремительно ухудшаться, когда в 1914-ом началась война. Однако совсем невмоготу стало после революции - голод, холод... И тут в 1918-м году заболел тифом и вскоре умер мой дед, единственный кормилец. Бабка осталась с кучей детей на руках почти без средств к существованию. И тогда она приняла решение - отдать детей в детский дом. Правда, не всех, а только мальчиков. Девочек мужа от первого брака и общую дочку она оставила при себе. Так мой папа вместе с братьями в восьмилетнем возрасте оказался в Витебском еврейском детском доме.

***

Старший его брат  которому было тогда уже 11, очень быстро сбежал из детдома, звал и остальных, но младшему было только 6, и мой папа решил остаться - без младшего брата он убегать не хотел. Братья выросли в детдоме, выучились... А старший брат их вернулся к матери - побеспризорничав с год, помыкавшись. И мать оставила его, не смогла уговорить вернуться в детдом.

Со временем бабка моя перебралась в Ленинград, нашла там работу, через какое-то время умудрилась (с пятью детьми!) выйти во второй раз замуж и решила забрать двух своих мальчиков из детского дома. Папе было тогда 12 лет, его брату - 10. Папа был согласен, а вот его младший брат наотрез отказался уезжать с матерью. Мало того, он сказал, что еще вопрос, мать ли она им, он ее знать не знает. Папа стал убеждать его, что это точно их мать, он ее помнит, но младший стоял на своем - никуда он с этой чужой теткой не поедет. Так они в детдоме и остались. Мать приезжала их проведывать раз в год, но с ней встречался только папа, брат не хотел поддерживать с ней никаких отношений, говорил - у нас нет матери.

Когда папе было 15, а его брату - 13, оба закончили семилетку: они учились в одном классе. Брат остался в детдоме, доучиваться в средней школе, папа же поступил в Витебский еврейский педагогический техникум. Закончив его, вернулся в свой детдом - сначала воспитателем, а через какое-то время стал его заведующим. Брату его к тому времени уже исполнилось 16, он мечтал поступить в лётное училище (и поступил - со временем). 

Какое-то время папа директорствовал в своем детском доме, но он был еще очень молод, так что неудивительно, что вскоре он получил повестку из военкомата (или как они тогда назывались). Его призвали в армию, на срочную службу. Отслужив, он вернулся в Витебск, но к тому времени еврейского детдома в Витебске уже не было, он был расформирован. В Витебске его ничего не держало (брат его к тому моменту уже учился в лётном училище), и он решил поехать в Ленинград, поступить в какой-нибудь институт. Работать учителем ему не хотелось, он не чувствовал никакого призвания к педагогической деятельности. Как, впрочем, и ни к какой другой, потому никак не мог определиться, в какой из институтов подать документы.

Помог случай. Папа, живший в то время у матери, как-то раз встретил возле дома девочку, знакомую по Витебску. Разговорились, девочка сказала, что тоже решила поступать, выбрала Первый медицинский институт. Предложила поступать вместе. Папе было все равно, медицинский, так медицинский, тем более, что сначала нужно было поучиться на подготовительных курсах (на рабфаке). А на курсах он блистал - народ вокруг был в массе неграмотный, а он после педтехникума, профессор, можно сказать. В общем, в институт он попал без проблем (девочка, кстати, не поступила), да и пару первых курсов, пока шли общеобразовательные предметы, проскочил как на автомате.

Шел 1935 год. Проблема была одна - где добыть денег на жизнь. Опять полуголодное существование, не во что одеться, приходилось подрабатывать ночами: санитаром в больнице, в порту - на погрузке-разгрузке судов...  К третьему курсу почувствовал, что и учиться не так легко, как казалось поначалу - ко всему прочему добавилась зубрежка, к которой не привык, ведь всегда всё схватывал с лету. Зубрить приходилось почти все спецпредметы. Память у него была хорошая, но все равно было очень трудно, сказывались бессонные ночи, проведенных в больнице в качестве санитара.

Но вдруг несказанно повезло - в 1938 году у них в институте создали Военно-морской медицинский факультет, на базе которого впоследствии образовалась Военно-морская медицинская академия. Оценки у папы к тому времени были так себе, слишком много времени отнимали усилия, направленные на то, чтобы выжить, поэтому он боялся, что его туда не возьмут. Но заявление на всякий случай все равно подал. И его приняли! Как оказалось, главным критерием были не оценки, а внешность. Папа говорил, что у них на факультете учились все как на подбор: высокие подтянутые красавцы с армейской выправкой. А рвались туда многие, ведь там давали стипендию 625 рублей, в 5 раз больше обычной (125 рублей в месяц), и обмундирование - морскую офицерскую форму, повседневную и парадную (включая обувь). Для моего папы это стало решением всех проблем, отпадали заботы о хлебе насущном и одежде, можно было полностью отдаться учебе.

***

В начале  1939 года папа попал на практику в одну из ленинградских больниц, сейчас уже не припомню, в какую. Кажется, это была больница Эрисмана, но не поручусь. Там он и встретил свою первую жену. У нас сохранилась фотография: очень красивая молодая женщина (на вид 34-35 лет) с мальчиком лет семи в матросском костюмчике. Папина первая жена и ее сын. К тому моменту, когда папа пришел в больницу на практику, она была вполне успешным врачом, заведующим отделением, давно и прочно замужем. Муж, тоже врач, работал в другой больнице. И вдруг такая женщина совершенно необъяснимо зациклилась на моем папе - нищем студенте, без кола без двора, довольно замкнутом, не легко сходящемся с людьми. Любовь - вещь, трудно объяснимая... Но она прогнала своего мужа (у них было 2 комнаты в коммуналке на Большом Проспекте Петроградской стороны) - он безропотно ушел, и предложила моему папе жить вместе.

Лет в пятнадцать, когда меня стали интересовать вопросы взаимоотношения полов, я донимала папу вопросами типа:

- Ну, как ты мог? Ты, такой правильный, и опять же - она была старше тебя намного, замужем, ребенок у них был, а ты завел с ней роман. Ты что, так ее любил?

- Да как тебе сказать, - отвечал папа, - любил, наверное. Конечно, не так, как твою маму, но она мне очень нравилась. И как человек, и как женщина. Только мое мнение роли все равно не играло. Главное - она меня любила без памяти и все решила за себя и за меня. Она мне очень помогла - и в профессиональном смысле (я почувствовал себя врачом только после практики у нее в отделении), и в материальном - у меня наконец-то появилось жилье. И вообще, мне уже было под 30, никаких серьезных отношений у меня ни с кем не было, и когда она предложила расписаться, я подумал - а почему бы и нет?

В общем, они поженились, и в январе 1940 года у них родилась девочка Неля, моя единокровная сестра, так, кажется, это называется. А в феврале того же сорокового года папа окончил институт. На его дипломе стоит странная дата - 29 февраля 1940 года, вот сейчас взглянула, и мне это бросилось в глаза. Високосный год, 29 февраля...

Назначение папа получил на Дальний Восток, на Тихий океан, не на корабль - в береговую оборону. Папа уехал один: дочка его была еще совсем маленькой, так что жена с обоими детьми осталась в Ленинграде. Собиралась к нему приехать, но не успела - началась война.

***

Можно считать, что папе повезло: на Западном фронте он оказался не сразу. Рапорт-то о переводе он подал тут же, они тогда все были такими, все рвались добровольцами туда, где военные действия. Но на фронт он попал только в 42-ом, когда самые страшные первые месяцы войны уже миновали. Однако и на его долю испытаний тоже хватило: почти всю войну на передовой прослужил, начальником медсанбата, до победы чуть-чуть не дотянул. На Тихом океане он не знал, куда ему его знания военной хирургии применить, оперировать-то почти не приходилось, зато на Западном фронте эти знания оказались бесценными. Ранили его уже в самом конце войны. Осколочное ранение, хоть и в голову (еще б немного - и в глаз), оказалось нетяжелым. А тут и война закончилась, но для него мало что изменилось - он ведь был кадровым военным, так что демобилизации не подлежал. Так он оказался в Эстонии. Воинская часть, в которой он служил, базировалась в эстонских лесах, он был там начальником медицинской службы.

А жена его и приемный сын погибли в Ленинграде, в блокаду, во время авианалета. Бомба попала в дом, где было бомбоубежище. Их откопали - мертвых. Бабка моя их и опознала. Нели с ними не было - она была в яслях, ведь в блокаду ясли были возможностью хоть как-то подкормить голодных детей, им там какую-то еду давали. Бабка знала, что девочка в яслях, но где эти ясли находятся - не имела ни малейшего представления. Она ни разу там не была, знала только, что недалеко от дома. Тогда она решила обойти все ясли в округе и в конце концов нашла Нелю - по красному пальтецу, которое висело на вешалке. Бабка с дочерью Фаней, незамужней папиной сестрой, которая тоже не успела эвакуироваться, ее и воспитали. Со временем они все перебрались на Петроградку, в квартиру, где папа когда-то жил с женой и детьми, как-то им там удалось прописаться. Там все-таки было 2 комнаты, а у бабки - только комнатушка, оставшаяся от последнего мужа, умершего от голода в блокаду.

Погиб на фронте и старший папин брат, под Сталинградом, в 1942 году. О трех сестрах - дочерях моего деда Меера от первого брака - неизвестно ничего, они были эвакуированы из Ленинграда, а дальше - следы их затерялись. А бабка с Фаней и Нелей выжили. Остался в живых и окончивший лётное училище до войны младший папин брат, хоть и был тяжело ранен, но об этом они узнали намного позже, через много лет после того, как война закончилась. Братья так больше никогда и не встретились.

Наступили мирные времена, надо было жить дальше. Папа считал, что в его жизни всё расписано минимум на 20 лет вперёд: военные - народ подневольный, куда пошлют, там и будет служить. Ну, разве что жЕнится, мать ему все уши прожужжала с женитьбой: надо, надо, нельзя девочке без матери... Но человек предполагает, а бог располагает. Послевоенная жизнь оказалась совсем не такой, какой папа себе её представлял. Но это уже совсем другая история.