Первого апреля никому не верю

Первого апреля 1979 г. мы сидели с моим другом и несколько старшим по возрасту коллегой Васей в московском ресторане, вспоминали разные первоапрельские истории и сетовали, что в этом году «День Дурака», как называли его в народе, а также неофициальный День Математика пришёлся на выходной день. А это значит, что переходящий приз за лучшую первоапрельскую шутку своего владельца не сменит.
В ресторане мы выпивали и закусывали скромно, ибо даже с учётом подработок и командировочных наш тогдашний бюджет на шикование в ресторанах рассчитан не был. Да и зашли мы туда не пировать, а от нечего делать, учитывая, что на улице стояла промозглая погода.
Окончательно испепелённые глазами официанта ресторана, которого очень огорчало, что столик мы занимаем, а плана ему не даём (заказали минимум и сидим и треплемся уже три часа), мы покинули тёплое помещение ресторана и двинулись по Калининскому проспекту к станции метро.
Я чуть не поскользнулся на застывшей лужице, но Вася меня вовремя поддержал под локоть и съязвил: «Ты не падай, а то вон менты стоят, загребут нас на 15 суток за нахождение в нетрезвом виде».
Шутка состояла в том, что недавно газеты, радио и телевидение радостно сообщили, что московская милиция усилила борьбу за очищение московских улиц от пьяниц. Разумеется, милиционеры забирали в кутузку и потом заставляли заниматься общественно-полезным трудом не просто подвыпивших людей, а дебоширов. Тех, кто в пьяном виде не давал покоя дома, на работе или в общественном транспорте а также валяющихся на улицах и на вокзалах пьяниц. Нам это не грозило, но…

Не буду вдаваться в детали, как появилась на свет наша идея. Скажу лишь только, что ингредиентами для неё послужили немногочисленные капли алкоголя в нашем организме, зябнувшие милиционеры, несшие службу в тот час на проспекте и здание Телеграфа прямо по курсу. Отмечу также, что творческий вклад в эту идею с моей и Васиной стороны был равный. Но, как это уже и раньше бывало в моей жизни, вкушать горькие плоды этой самой идеи пришлось, как вы увидите позже, мне одному.
Не буду вас дольше томить. Материализацией нашей идеи стала телеграмма, отправленная за нашими подписями на имя заведующего нашего отдела: «В связи с задержанием милицией просим предоставить нам внеочередные отпуска на семь суток».

В том, что речь шла о семи сутках, а не о пятнадцати, была важная специфика, крупинка реальности.
Тем, кто тогда попадал в милицию в первый раз, определяли наказание в виде общественных работ в размере семи суток. А вот попавшимся во второй, третий и т.д. раз, а также оказавшим сопротивление при задержании, давали пятнадцать суток.

Отправив телеграмму, мы поехали на метро на железнодорожный вокзал, где в камере хранения нас ждали наши сумки, а оттуда в аэропорт Домодедово.
В пути мы ещё раз обсудили наш план и нашли его превосходным.
Собственно, плана как такового не было. Всё дальше произойдёт и так, само-собой.
Наш самолёт взлетит из Домододедово примерно в полночь по московскому времени. До Новосибирска (аэропорта Толмачёво) он будет лететь четыре часа. Лететь он будет на восток, и Матушка-Земля будет крутиться навстречу его курсу. И накрутит ещё четыре часа. Так что примерно в восемь часов утра по новосибирскому времени мы преземлимся в Толмачово. Ожидание выдачи багажа и путь от Толмачёва до Академгородка это ещё примерно два-три часа. Значит, часов в десять, а то и в одиннадцать мы заявимся с Васей на ВЦ. К этому времени наша телеграмма уже будет получена, прочитана и по достоинству оценена. Так что нам только останется принять поздравления коллег с лучшей первоапрельской шуткой года.
Чудо, а не план!

Но жизнь, как всегда, внесла в этот план свои коррективы.
Вследствие плохих метеоусловий вылеты всех самолётов, в том числе и нашего, задерживались. Сначала на час, потом ещё на час…
Зал отлёта и вообще весь аэропорт стал набиваться народом.
Мы с Васей вышли на улицу подышать свежим воздухом. Уличный свежий воздух вкусно пах горячими беляшами.
- Что-то жрать захотелось, - сказал Вася. - Давай по беляшику съедим?
- В самолёте покормят, - отказался я. - Да и продавщица какая-то сомнительная, с лотка продаёт. Наверняка у неё и разрешения-то нет. Лавочка какая-то подпольная. Продают поди беляши из сырого мяса бродячих собак - подпустил я ужаса, усиливая аргументацию своего отказа.
- Горячее сырым не бывает - спокойно отреагировал на мои предупреждения Вася.
Он купил беляш и с напускным удовольствием съел его у меня на глазах.
Вскоре наш самолёт всё-же выпустили.
Уже в полёте Васю начало мутить. Он несколько раз вскакивал и быстрой рысцой удалялся в сторону туалета.
Когда мы в автобусе подъезжали к остановке ВЦ, он сказал, что он поедет сразу в общежитие и полежит, поскольку живот у него по прежнему гудит.
Так что в родной коллектив отдела я вернулся без него.

Коллектив занимался своими делами. Никаких поздравлений и даже упоминаний о нашей замечательной шутке я не услышал.
Мой сосед по комнате, после традиционного приветствия сказал: «Ах да, тут шеф заглядывал, тебя искал. Сказал чтобы ты к нему сразу зашёл, как появишься».
Я постучался в обитую дермантином дверь кабинета шефа и, услышав короткое «Водите!», вошёл в кабинет.
Увидев меня, шеф показал глазами, чтобы я присаживался, а сам опять погрузился в прочтение лежащей перед ним бумаги.
Читал он долго, и, наконец поставил подпись, отложил её в стопку других бумаг и поднял глаза на меня.
- А второй юморист где? - с ничего хорошего не предвещающей интонацией в голосе спросил он.
- У него живот сильно заболел, он в общагу напрямую поехал, отлёживаться.. - теряя с каждым словом настроение ответил я.
- Ну ладно. Начнём без него - порешил шеф. - По телеграмме… - начал он, и я понял, что вместо шутки произошло что-то очень нехорошее. - Вернее, о её последствиях. Ты заешь, что у нас недавно неприятный случай был на почве алкоголя?
- Знаю - ответил я, хотя и не знал точно, какой случай конкретно имел ввиду шеф. Их было несколько.
- В общем, некоторые твои старшие товарищи по институту начали злоупотреблять алкоголем, в связи с чем произошло несколько эксцессов, порочащих наш коллектив. Виновные уже наказаны, но дирекция и парторганизация решили начать бороться с алкоголизмом на рабочем месте как с явлением.
Шеф сделал зачем-то ударение на слове «явлением». Я пока ничего не понимал.
- Была организована комиссия из представителей дирекции, парткома и профкома. Комиссию возглавил сам Марчук. - Я всё ещё ничего не понимал. - А заместителем председателя со стороны женщин была назначена Софья Петровна из канцелярии, которая за корреспонденцию отвечает…- продолжал шеф и пристально вглядывался в меня, как всматривается игрок в биллиард в лежащий перед ним шар, прикидывая, в какой бок его ударить кием. - Так вот эта Софья Петровна…- шеф начал втолковывать мне произошедшее как преподаватель туповатому студенту - эта Софья Петровна наверное выслужиться хотела, чтобы на неё внимание обратили - продолжил он с некоторым оттенком неприязни к Софье Петровне - она не мне вашу телеграмму передала, а на стол Марчуку положила и в бегунке к ней… (Отмечу для незнакомых с тематикой читателей: «бегунок» - это такая бумажка, сопровождающая входящие документы с пометками об их обработке) - В бегунке написала… - продолжал шеф: «Товарищ Марчук, предлагаю рассмотреть этот случай на ближайшем заседании институтской комиссии по борьбе за трезвость» - закончил шеф свою длинную фразу.
- А он? - спросил я в полном смятении.
- Кто он? - удивлённо спросил шеф.
- Ну Марчук, он что сказал? - пояснил я ему свой вопрос.
- Он… - шеф удивлённо уставился на меня, всем своим видом показывая, что такого глупого вопроса он от меня не ожидал.
- Ты думаешь у него время есть ваши дурацкие телеграммы читать? - Он её и не видел! - уверенно заявил шеф. - А вот Ангелина Константиновна (личный референт Марчука), велела, чтобы вы, юмористы - это слово шеф произнёс с ударением и как-то зло - чтобы вы объяснительные записки написали. А кстати, вас почему так рано выпустили-то? Красную Площадь ударно подмели? - без видимого юмора, скорее деловито спросил он.
- Да нас же не задерживали! - начал горячо объяснять я.
- Ну ладно, ты это всё комиссии объяснять будешь. А сейчас объяснительную иди пиши. Напишешь, мне занеси. Я посмотрю. Да, мне еще её и завизировать надо.
- А как её пишут-то, эту объяснительную?
- Так очень просто, - шеф откинулся в кресле и сопроводил движением рук своё объяснение. - Берёшь чистый лист бумаги. В левом верхнем углу пишешь: «Директору ВЦ СОАН СССР, академику Марчуку Г.И. от стажёра-исследователя Сиротина В.Г.». Потом строчку отступаешь и посредине следующей строчки с большой буквы пишешь «Объяснительная записка». А потом, в следующей строчке, с красной строки «Я, …». Ну, в общем, пишешь всё, как дело было. Ну ладно, иди, пиши, время не теряй! - и он сделал характерный жест рукой, как бы выталкивая меня из кабинета.

Я пошёл писать объяснительную…

И вот, я сижу за своим рабочим столом перед чистым листом бумаги и пытаюсь сообразить, как же мне объяснить факт посылки телеграммы.
Никакие мысли на этот счёт в голову не идут.
Вспомнив пояснения шефа, я написал в левом верхнем углу «получателя» и «отправителя», пониже в центре текст «Объяснительная записка», и затем с новой строки «Я…». Но тут процесс застопорился.
«Я дурак и шутки мои дурацкие, так и пиши…» - вдруг прозвучал совет.
Это был он, мой Внутренний Голос.
- Доигрался? Самый остроумный остряк? Теперь вылетишь с работы. Но не расстраивайся. У тебя уже знакомства есть, даже репутация…» - с издёвкой продолжал он. - «Тебя же на Чкаловский Завод переманывали? Говорили, что возьмут. Или в Подмосковье к заказчикам поезжай, там тебя тоже сразу возьмут. Так что может это даже всё и к лучшему… - продолжал он меня терзать.
- Да уймись ты! - застрожился я на него. - Ну напишу объяснительную…
- Ты её сначала напиши…- хихикнул  мой внутренний оппонент, - что писать то будешь?
- Напишу!- огрызнулся я. - А у Марчука наверняка чувство юмора есть. Хохотнёт, бумажку в сторону отложит. Её в архив подошьют и все забудут…- стал я себя успокаивать.
- Какой же ты наивный! Да не дойдёт она до него! А если и дойдёт, то уже рассмотренная на заседании комиссии по пьянству… и  уже с проектом резолюции. А в ней будет стоять…»
- Отстань! Мне нужно сосредоточиться! - прогонял я свой Внутренний Голос, но он наседал:
- Да это всё равно, что ты там напишешь! Позовут тебя на комиссию, начнёшь ты там оправдываться, а тебя спросят: «А Вы эту телеграмму трезвый отсылали?» А ты что ответишь?
- Да почему ты думаешь, что в комиссии монстры какие-то сидят?
- Не монстры, а аборигены. -  (Этот термин надо объяснить. ФМШ-атники и приехавшие в Академгородок из дальних весей студенты упорно называли «коренных» жителей Академгородка аборигенами, видимо чтобы считать себя на их фоне отважными первооткрывателями). - Вас сколько человек на стажировку на ВЦ в прошлом году приняли? - спросил  мой надоедливый собеседник. И сам же ответил - двенадцать человек. А аборигенов среди них сколько? - не дав мне ответить, сам сказал - восемь. А как два года пройдёт, сколько постоянных ставок дадут? Говорят, Марчука скоро в Москву переведут… новое начальство ставки себе возьмёт, а ВЦ скинут только парочку. И даже если тебя сейчас не отчислят, потом не возьмут. Вспомнят, в каком состоянии ты серьезным, занятым людям дурацкие телеграммы слал! А возьмут сынков и дочек аборигенов!

Это был перебор. Но мой Внутренний Голос понял, что своего он добился, окончательно испортил мне настроение и… удалился.
Злость придала мне сил. Я написал текст объяснительной записки, подписал и понёс на подпись шефу.
Шеф её внимательно прочитал и удивительно-укоризненно уставился на меня:
- Ты что, правда думаешь, что я эту чушь подпишу?
- Я перепишу…- с нарастающей внутри злостью процедил я сквозь зубы и пошёл переписывать.
Прочитав следующий вариант, шеф ничего не сказал, а вот взгляд его был красноречив. Я всё понял и опять пошёл переписывать.
Не помню, сколько раз я переписывал, пока не разозлился окончательно. Неся очередной вариант к шефу, я твёрдо решил, что если он опять откажет, я скажу ему твёрдо, что его дело не подписывать а только завизировать, поскольку ответственность за написанное несу полностью я.
Прочитав этот вариант, шеф сказал: «Повторяешься. По кругу пошёл. Ладно, лучше уже всё равно не напишешь». Он поставил резолюцию: «Принято к сведению». И подписался.
После этого он сказал: «Неси в приёмную, отдай Ангелине Константиновне. Да, у нас через три минуты семинар внеочередной начинается, коллеги из Института Автоматики доклад сделают. Так что быстро отнеси и на семинар приходи» - сказал он и подал мне заявление.

То, что в церкви Алтарь, то в академическом институте Приёмная директора.
Я подошел к двери, на которой висела большая чёрная пластинка с текстом золотыми буквами: «Директор ВЦ СОАН СССР, Академик Г.И. Марчук. Приёмная».
Я открыл тяжёлую, тугую дверь….

Приёмная, по сравнению с располагавшимся за ней гигантским кабинетом, была относительно небольшая.
Кроме стола личной секретарши Марчука Ангелины Константиновны Лавровой (её имя не изменено), в ней располагалось одно большое кожаное кресло и стояло несколько стульев вдоль стены.
В кресле сидел академик, директор соседнего института, с видимым неудовольствием на лице. Наверное, он не привык сидеть в приёмных.
На стульях сидело два или три человека, в том числе «лютый» профессор, который две трети нашего курса, включая меня, ещё пару лет назад пропустил через многодневный марафон сдачи его экзамена. Мы действительно сдавали ему экзамен с третьей-четвёртой попытки. А принимал он его сам лично в течении нескольких дней, практически круглосуточно, без перерыва.
От его лютости не осталось и следа, он даже как-то на стуле сидел, как-будто стараясь на него поменьше давить. Наверное, он пришёл о чём-то просить и страшно этим смущался.
Увидев в дверях показавшееся ему знакомым моё лицо, он начал изображать приветственную улыбку, но быстро вспомнил кто я, оставил это занятие и засмущался ещё более.
Ангелина Константиновна сидела за столом, внимательно слушая, прислонив близко к уху трубку телефона и делала остро заточенным карандашом какие-то записи в своём блокноте. Я отметил про себя, что трубку она держит от т.н. «кремлёвского» телефона, который отличался от двух своих собратьев, стоявших рядом с ним на тумбочке около стола - обычного «городского» и внутриинститутского особой формой и цветом.
Это, кстати, примета времени. Если вы посмотрите фотографии директоров заводов, областных начальников, членов Политбюро того славного времени в их рабочих кабинетах, их ранг вы сможете весьма точно оценить по количеству телефонов на столе.
Систем телефонной связи в СССР было немало, и все они имели не только собственные закопанные в землю провода, ведущие нередко через всю страну, но и отличались друг от друга видом телефонных аппаратов.

Итак, я открыл тяжелую дверь приёмной.
Ангелина Константиновна бросила на меня удивлённый взгляд. Её взгляд как бы спрашивал: «Ты кто и чего тебе надо?». Она задала это вопрос именно взглядом, поскольку хоть и зажимала микрофон телефонной трубки рукой, но говорить ей явно не хотелось из опасения быть услышанной.
Я показал ей, издалека, всё ещё стоя в дверях, свой листок.
Она успокоенно и даже, как мне показалось, одобрительно мне улыбнулась и свободной рукой, не выпуская карандаша, приветственно открыла мне лежавшую на её столе папку с надписью золотым тиснением «Входящие документы».
Я вложил свой лист в папку и закрыл её. Ангелина Константиновна, что-то быстро записывая в блокнот,  благодарственно стрельнула глазами и взгляд ее как бы говорил: «Спасибо, что догадался. А то у меня обе руки заняты».

 В унылом настроении я поплёлся назад, в лабораторию. И на этом недлином пути картина мира докристализовалась у меня в голове, подобно тому, как стеклышки мозаики занимают свои места в витраже.
Дружелюбная и одобрительная улыбка Ангелины Константиновны, ясное дело, была не случайной. Просто она вспомнила мой случай и порадовалась тому, что в придуманном и запущенном ей процессе сделан первый шаг. К каким последствиям для меня это приведёт, она конечно не думала, ей об этом некогда думать.
А что будет со мной - абсолютно ясно. Я сам, по своей глупости, засунул свою голову в пасть льву и не должен удивляться последствиям.
С этими невесёлыми мыслями я приблизился к двери кабинета шефа, где вот-вот должен был начаться семинар.
Сквозь толстую дверь было слышно, что шеф что-то рассказывает под дружный хохот собравшихся.
Я открыл дверь и зашёл в кабинет. Увидев меня, собравшиеся, на мгновение остановившись, засмеялись ещё интенсивнее.
У меня стало крепнуть подозрение, что смеются они надо мной.
Смеялся и шеф, глядя на меня.
Немного просмеявшись, он спросил:
- Ну что Витя, отнёс объяснительную в приёмную?
- Отнёс…- с тяжёлым сердцем ответил я.
Этот мой ответ вызвал буквально взрыв хохота присутствующих.
Эти люди, которых я так уважал, некоторых прямо-таки боготворил за их профессионализм и знания … бессовестно ржали мне в лицо.
Адреналин ударил мне в голову. «Да я вас…» - промелькнуло в голове… А что бы я сделал? И тут я вспомнил. В Университете на курсе военной подготовки у нас один раз было упражнение в стрельбе из положения стоя, от бедра. Инструкторы предупреждали нас о сильной отдаче АК-47. Так оно и оказалось. Стреляющий автомат было трудно удержать. Но как бы я сейчас хотел иметь его у своего бедра! Я жал бы на курок и резал бы пулями эту смеющуюся надо мной толпу бывших моих кумиров. Каждого пополам!
А они как бы не замечали моего зверского настроения.

Просмеявшись и даже вытерев рукавом проступившие от смеха слёзы, шеф сказал: «Ты, Витя, хорошую с Васей шутку придумал.».
«Да…», согласилось несколько голосов, прервав смех.
«Но мы тоже шутить любим…» - продолжил шеф. «Вот она, ваша телеграмма» - и шеф достал из папки бумаг на столе характерный синенький бланк. Она сразу ко мне пришла. Ангелина Константиновна никакой резолюции делала, да и не знает про неё. Так что беги скорее назад в приёмную, выручай свою объяснительную, пока ей хода не дали!».

Повторять мне было не надо. Я действительно понёсся сломя голову к приёмной.

Когда я открыл дверь, картина в приёмной была таже самая. И академик и лютый профессор сидели на тех же местах, а Ангелина Константиновна по-прежнему внимательно слушала, прижав к уху трубку телефона и делая пометки.
Она удивлено перевела на меня глаза и взгляд её как бы спрашивал: «А сейчас-то что тебе надо?».
Я указал пальцем на папку. Она характерным движением плеч, выражавших лёгкое удивление, дала мне согласие и снова стала что-то записывать в своём блокноте.
Я открыл папку. Моя объяснительная записка лежала сверху. Я схватил её, быстро закрыл папку и вылетел из кабинета.
Придя к себе в кабинет, я разорвал этот лист бумаги вместе с листами с забракованными шефом вариантами на мельчайшие кусочки и бросил их в мусорную корзину.

Видеть коллег мне не хотелось. Я сказал секретарше шефа, что мне надо сдать документы в бухгалтерию, а потому мне придётся пропустить семинар.
Это была полуправда. Сдать документы можно было и завтра, да и акт сдачи занял одну минуту.
После этого, успокоив себя, что уже и так конец рабочего дня и полёт в самолёте это тоже рабочее время, я поехал в общежитие.

Совсем вечером я зашёл в комнату к Васе. Он лежал в постели зелёный, но заверил, что самое страшное позади, реактивной тяги при посадке на унитаз уже больше нет.
Я, опустив пересказ своих эмоций, рассказал о произошедшем. На фоне его физических страданий мои душевные страдания его, очевидным образом, не взволновали и он только сказал: «Хорошо что меня там не было».
Не согласиться с ним было трудно.
А думаю сегодня, спроси Васю, он эту историю даже и не вспомнит…