Молитвы деда матвея

                "Молитвы"    деда     Матвея

      Каждый человек, прошедший хотя бы половину отведенному ему Богом жизненного пути, в памяти своей имеет такой запас впечатлений, что они вольно или невольно становятся как бы соучастниками его последующих лет жизни. В памяти продолжают свое, уже не материальное существование лица, с которыми было прежде общение, а вместе с ними и впечатления добрые, радостные или наоборот грустные и трогательные.
Отгремел, отсалютовал праздник Великой Победы - 70-ая годовщина окончания Великой Отечественной Войны. В нашей семье день Победы всегда отмечался как самый значимый праздник. И это понятно. Пламя этой войны и нашу семью не обошло стороной. И вот на высоте уже XXI века на меня снова нахлынули воспоминания о тех ее участниках, которых приходилось видеть в детстве, юности. Слышать от них о событиях и людях того героического времени. И я погрузился в воспоминания.
Мой отец родился спустя 5 лет после Победы, зато дедушка застал войну в подростковом возрасте. Жили они тогда на Урале. Немец вроде и далеко, а голод и горе от похоронок, тревоги - совсем рядом. Четырнадцатилетний подросток Витя, он же мой дед Виктор Титович, в тайне готовился к встрече с врагом. В окрестностях поселка было много пещер, заброшенных штолен, в одной из которых, он устроил тайник, намереваясь собрать себе и другу кое-какие продукты в дорогу на фронт, куда они собрались тайно бежать. Но друг его, Мотя, по паспорту Матвей, старший на три года, сумел как-то получить повестку из военкомата и ушел воевать без него. Вернулся он быстро, и года не прошло. Но вернулся уже инвалидом. Слегка прихрамывая, он с веселой улыбкой показывал всем свою искалеченную левую руку, на которой не было мизинца, а от среднего пальца остался лишь, как он сам называл - пенек. Показывал он ее с веселой улыбкой, радостно объявляя себя счастливчиком и любимчиком Бога, который сохранил его, оставив правую руку.  - "Да и левая еще сгодится", - радостно констатировал он.  - "А там такое было, такое творилось..  Я один и остался." По его виду и выражению лица всем было ясно, что "там" действительно творилось нечто ужасно непередаваемое.
Шли годы, рождались дети. Пришло время и моему рождению. Отец мой вскоре  погиб в Афганистане и с самого раннего детства кроме мамы,  вместо отца у меня был дедушка, деда, дедуля, как я его называл. Он, участник войны, все же,захвативший ее в конце, не дожил до семидесятилетия Великой Победы всего два года.  А сразу после праздника я получил известие и о кончине его друга, деда Моти. А те светлые и теплые воспоминания о них до сих пор живы в моей, уже не молодой памяти. 
В детстве я почти каждое лето  проводил на Урале. И в студенчестве реже, но бывал там. Но сейчас мне вспоминаются три, более поздние встречи с моими дорогими дедами, за последние пятнадцать лет. Помню, мы пошли раз на рыбалку втроем недалеко, мой маленький сынишка  пристроился четвертым. Ну, лещиков понемногу вытаскиваем. А тут гроза разразилась, да такая сильная, страшная просто. У речушки небольшой лесок, дальше горы, холмы, куда прятаться не столько от дождя, сколько от разрядов молнии? Мы, немного отойдя от воды, прижались к стенке речной терраски. Я прикрыл сына своей курткой и пытался шутить, чтоб снять общее тревожное настроение.        - «Дошутишься ты Ленька, как бабахнет сейчас, так и капут», - отреагировал на мое веселье дед Матвей.  -  "Эх ты, Мотя, Мотя, сразу видно, что Библии и в руках не держал", - вступился мой дед.  - "А если бы и держал, то что, молния не шарахнет, мимо пройдет? Да ей все равно где блеснуть",  - не унимался дедуля. Сквозь шумы падающего дождя, взбунтовавшейся речушки, оглушительных раскатов грома, до наших ушей все же дошли тихие слова моего деда Вити.  - "А если бы читал, то знал бы, что без воли Бога и волос у человека с головы не упадет. Так что лучше давай - те помолимся". Надо сказать, что чудом оставшись живым после падения в шурф лет тридцать назад, мой деда стал глубоко верующим человеком, отрастив бороду в знак полного воцерковления. После его призыва, руки всех, в том числе и у моего сынишки под курткой, потянулись ко лбу. Перекрестившись, все как бы почувствовали себя уверенней, мой Серега, даже голову высунул из-под куртки.  - "Слушай Витька, - а вот расскажи мне, почему наш поп все время говорит -молитесь, молитесь. Это когда же работать тогда?», - неожиданно переключился на религиозную тему деда Мотя.  - " А ты Матвей, когда траву косишь или вон камни свои обтачиваешь, о чем думаешь?»  - « О чем, о чем, думаю, однакож, то о том, то о другом».  - "А отец Петр говорит, что мы в это время и должны молиться, руки дело знают, а мы Бога должны поминать. Вечером ты шибко молишься? Небось, Отче наш и на боковую».  - "Можно подумать ты кадило разводишь перед сном, то же, небось, поскорее упаковаться хочешь." - заартачился дед Матвей.  - «То- то и оно что, грешники мы, нам бы поспать, да поесть. Так вот и надо искать время помолиться. Само то, когда руками работаешь. Я вон, когда рубанком строгаю доску, так и твержу коротенько – «Помилуй меня грешного, Господи, Иисусе Христе». Настолько привык, что как только голова от мыслей домашних отходит, так и лезет мне в голову эта молитва. Вот и ты, что ни делай, хоть камни точи, и тверди ее. Можешь иначе как, она по разному говорится". Странное дело, но когда наступила в разговоре пауза, стало ясно, что гроза ушла дальше. Дождь уже лениво шлепал по гальке, раскаты грома были глуше и не пугали ребенка. И все же, ключевыми словами этого дня стали для деда Матвея, как потом выяснилось, евангельские - "И волос с головы не упадет ..."
 Где - то через год, может чуть меньше, я был опять у своего деда Вити.  - "Ну как поживает твой друг, дедуль?", - рассеянно спросил я его.  - "Плохи дела у Мотьки, плохи. Зимой захворал, да так, что вот и сейчас еле подымается».  - "Да что ты, деда, что у вас тут край света, врача нет или хотя бы фельдшера. Ведь большой поселок, городского типа, горняцкий."  - "Та ну его, - досадливо махнул рукой мой собеседник, - слишком грамотный стал, научил я его на свою голову. Не хочет лечиться у врачей, чай пьет с медом, травы, а у самого бронхит, видать, кашель мучает. Я ему одно, а он свое твердит: "Сам говорил мне, что без воли Бога и волосинка не упадет. А тут целая хандра навалилась, неужто, Бог не знает? Значит надо мне болеть старому. Пора и честь знать, зажился, вроде и помирать не надо». Так и говорит на полном серьезе. А что я могу ему возразить. С одной стороны он вроде и прав, а с другой и нет. Зачем тогда Бог трав лекарственных насадил, врачей утвердил, аптеки завел. Чтоб лечились, конечно, же».  Дед сокрушенно покачал головой.   - «Врача вызывал ему, когда он от температуры горел, в больницу его хотели положить, чтоб бронхит легкие не задел. А он свое - никуда не поеду, Бог и дома вылечит, если надо. Вот собрал ему тут кое- что…»
- «Ну, деда Мотя, ты в корне не прав»,  – начал я сходу свое наступление, едва переступив порог  его дома и, братски обнявшись с ним.   - «Береженного- то Бог бережет. Это святые люди могут себе позволить не лечиться. Они только Богом и живут, для них мир и не существует, им ничего и не надо от мира. А ты как? Может, тоже ни в чем не нуждаешься, как Ангел на небесах порхаешь?».  Деда Мотя, пряча улыбку в усы, грузно сел на табурет со словами: «Да уж, допорхался старый хрыч».
 На другой день мы уже навещали его в больничной палате маленькой уютной больнички.  - «Вот лежи и тверди молитовку, помнишь, я говорил тебе о ней. На вот и это почитай», - и мой дедуля протянул Моте тоненький буклетик с церковной символикой.
     Последняя моя поездка на Урал была за год до смерти моего любимого дедули Виктора Ниловича. Помню, как он такой слабенький, чуть сгорбившийся радовался  моему приезду. Но вскоре сам и предложил: «Давай сейчас же, и сходим к Мотьке, порадуем деда. Он часто о тебе расспрашивал». Да, заметно как ложится время на человека. Согнулся и старый солдат под тяжестью лет и сильнее стал припадать на раненную более полувека назад ногу.  - «А вот угадайте, что я вам сейчас покажу, никогда не угадаете». И он полез в ящик комода. Достав большой и по всему видно тяжелый пакет, он положил его на стол, и загадочно улыбаясь, не дождавшись от нас ответа, сказал: «Это мои «молитвы»… Как схватит какая лихоманка, никаких сил нет лежать и терпеть, я к своему станочку, моей палочке - выручалочке  – «Господи Иисусе, прости меня дурака старого, помилуй меня грешника окаянного», твержу, а сам камешек полирую. Вроде и полегчает». Он раскрыл пакет, и стол засиял всеми цветами радуги. Яркие, красных и желтых тонов яшмы, зеленые разводы малахита, небесного цвета ониксы, мрамор снежных тонов с бурыми пятнами.  - «Обещался в школьный музей отдать, там ждут. Да вам кое-что приготовил», - заключил старый солдат.  - «Видать хорошо потрепала тебя лихоманка, - со слезами на глазах и дрожью в голосе сказал мой дед, - вон сколько наработал».
Так и стоят у меня на рабочем столе друза горного хрусталя на плиточке оникса цвета осеннего неба, да малахитовая подставка для ручки, - «молитвы» деда Моти.