Зелёная фея. Глава 14

Дома, в Красноярске, когда следом за видавшим виды, гремяще перекатывающимся чемоданом, стихали шаркающие отцовские шаги, а командировка стиралась до синонима «отсутствия», Вика и Леночка проводили вечера вместе. Ещё раньше, лет до 12, Вика запрыгивала в родительскую спальню втихаря, как шуганный дикий зверек. И, когда Леночка выходила из ванной, та уже лежала, сверкая опушенными ресницами угольками из-под одеяла, тоненькая, взбудораженная, разрывающаяся от уже выступающих, готовых брызнуть слов.

Леночка спускала ей давно минувшие 10 стрелки. А та с упоением припоминала ещё теплые мелочи дня: светина вероломная шутка над ее жирными послелетними веснушками, краткая учительская истерика над рухнувшей классной тишиной, тоскливый, влажный взор ее партнера по танцам, когда они, впиваясь друг в друга костлявыми локтями, карикатурно сплелись на полу. О, ее маленькая Вика – та ещё болтушка. А Леночка – ее неофициальная лучшая подруга. Вскоре, впрочем, это прекратилось.

Леночка и не могла сказать, когда утратила эту негласную власть, ориентировочно – между четвертым и шестым классом, где то ли танцы, то ли ее собственная, леночкина изящная конституция вылепили из бесполого существа плосковатую миловидную девочку. Ныне Леночке причитались уже ненавязчивые советы и сугубо родительские вердикты: пойти туда-то, остаться у той-то, взять денег на это и прочая банальщина. Кто-то другой стал хранилищем подростковых тайн и сборником советов. А той прежней Вики Леночке очень не хватало.

Визиты в родительскую спальню наносились теперь, может, от безысходности, может, от пронзительной, волнообразной и редкой тоски, которую взрослый ребенок испытывает к матери. Она приходила, когда в светином диалоге не висело непрочитанных, все выпуски Comedy были пересмотрены, домашка – вычеркнута построчно простым карандашом. Тихонько лежать. Листать ленту. Вдыхать травянистый леночкин кондиционер и впитывать детскую иллюзию материнского всемогущества. Пока Леночка восклицает что-то про гаремные дрязги и вездесущую рекламу.

С переездом в Ульск их родственные планеты начали какой-то новый, ещё более далекий круг. Вика к ней больше не заходила. В сопровождении телефона в ванную, на обед, перед сном. Любой вопрос, застревающий на отмахивающейся односложности «Ага» или «Да, мам». Скорее, соседи по квартире, чем родственники– сугубо вынужденное сосуществование… Господи, как так получилось? Сперва Витя, теперь Вика.

Тем пятничным утром Леночка, минут сорок теряясь в функциях их огромного, преумного самсунга, удалила весь «Великолепный век», а следом – всю стопку тысячу раз пересмотренных, ежегодно пересматриваемых фильмов: «Один дома» - о, как Вика смеялась, пятилетняя, кажется, всё же над их супружескими влюбленными тычками: «Отдай чипсу. Лена, это последняя. Отдай мне чипсину, ну!» - чем на комедий. «Мама, мне-мне отдай!» Последняя всё-таки, ладно уж, порешили. Леночка кладет заветный кусок в по-птичьему готово разинутый рот, а Витя… Витя такими влюбленными глазами…

«Один дома», «Пираты Карибского моря», «Гарри Потер и узник Азкабана» - «удалить», «удалить», «удалить».

Всё ведь ещё можно исправить, правда? Командировка, каждая – часами по телефону, она укладывала рядом, уже подросшую, но все еще совершенно кукольную Вику, и едва-едва, шепотом передавала ему весь этот выжидательный - ещё неделя, месяц, три дня – день со всеми памперсами, очередями в поликлинике, сварливой воспитательницей. «Говори-говори, Лен. Я слушаю… Как она там, спит?»

Всё ещё можно исправить. Гудки отправлялись в пустоту и, наконец, оборвались. Минута. Леночка ещё раз нажала неизменное «Витя». «Лена, я занят,- рыкнули в трубку. – Я сам перезвоню».

Некий знакомый капитан, стопка, ещё стопка – он и правда планировал перезвонить, пока телефон не затанцевал в пальцах. Надрался, сразу поймет по голосу. Позже. А позже ничего не было… Ни когда Вика, непривычно веселая, вернулась со школы, ни когда прошмыгнула шустро после своего «физического занятия», ни когда Леночка, бессонная, до полуночи караулила телефон. Сытый, со сбитыми кулаками, как откормленный боров, капитан Полянский пускал слюни, все ещё по форме, со свесившейся с койки ногой, в беспамятную гостиничную подушку.