Красные рассветы -30

  Тем утром, когда совсем рассвело по свежевытоптанной копытами дороге в Фоминки, истоптанной сапогами, изрезанной колёсами, скакали двое верховых.
  Первым в деревню въехал рыжий Королько. Он направился ко двору деда Серафима где, как ему указали караульные был на постое полковник Самарин. На стук копыт подъезжающей лошади Самарин и Еремеев вышли из избы и остановились у плетня.
Королько подъехал к ним, сбросил с седла связанного Павлика, выдернул тряпку из его рта.
- Получайте, - сказал он Самарину.
  Полковник стоял, как вкопанный над своим племянником. Павлик со спутанными волосами, посиневший, полузадохнувшийся, лежал в пыли у его ног. Первым желанием Самарина было развязать, помочь встать. Но парень сам поднялся на колени, вскинул голову, поглядел на дядю таким взглядом, что он попятился.
- Развяжите его, - тихо попросил Нестор Трофимович. - Я хочу с ним говорить.
Двое казаков подскочили и развязали Павла.
  Анисимов встал на ноги, потёр запястья, снова поднял на дядю свои пронзительные глаза. Самарин подошёл к нему вплотную и с размаха ударил по лицу:
- Предатель!
  Павел откинул голову назад, но устоял, медленно повернулся, вытер рукавом разбитую губу и, неожиданно размахнувшись, звезданул полковника так, что тот спиной рухнул на плетень, завалив его и растянувшись на притоптанной траве.
Тут же с двух сторон на Павлика кинулись казаки, двое повисли у него на руках, третий кулаком ударил в живот и парень согнулся от боли. Они бросили его на землю и стали пинать ногами со всех сторон. Снова подняли, подтащили к жердям, прибитым к двум кольям, огораживающими поленницу, перекинули его руки через эти жерди, прижали и, держа в таком положении, избивали ногами в грудь. От последнего удара Павлик стал оседать в песок. Его отпустили, бросили и принесли ведро воды с колодца. Самарин, оправившись от удара, стоял рядом с Еремеевым и ощупывал свою челюсть.
- Ну, племянничек! - зловеще проговорил он, наблюдая за действиями казаков.
  Один из них выплеснул воду из ведра на лежавшего Павла. Парня снова подняли за руки с двух сторон и поставили на ноги.
- Что, очухался? - с ухмылкой спрашивал самый старший из казаков с широкой окладистой бородой.
- Да! - неожиданно громко вскрикнул Павел, резко подался вперёд и вырвался их их рук.
  Он одним прыжком подскочил к поленнице, схватил неоструганное бревно, размахнулся и кинул его в этого бородача, попав ему в голову. Тот присел от боли. Двое других бросились за парнем через двор. Он убегал со всех ног в сторону реки, пытаясь за поленницей перелезть через плетень. Его ухватили снизу за ремень, который подпоясывал рубашку, стащили с плетня вниз, снова навалились на него, пытаясь сбить с ног. Павлик продолжал отбиваться. Он ловко отбрасывал от себя, толкаясь плечами, этих двоих, бегал вдоль поленницы, пытался снова влезть на плетень, размахивался и со всей силой бил казаков кулаками по головам, с неистовым остервенением отпихивал их ногами, кидался валявшимися по двору поленьями, пока к тем двоим на помощь не подбежали ещё трое. Они всем скопом навалились на парня, сбив его с ног, но он продолжая яростно сопротивляться, вылез из-под них и снова припустил через двор к реке.
  Он уже закинул ногу на забор, но его схватил за волосы подскочивший бородач, развернул к себе лицом и стал бить кулаком в живот, придерживая другой рукой голову. Павлик согнулся и завалился на него. Двое других ударами с двух сторон довершили дело и оттащили Павлика к поленнице.
- Смотри, ерепенится зараза! - прохрипел самый крепкий казак, стоявший рядом с бородачом, выхватил деревянные вилы, торчавшие за изгородью, и придавил Павлика к земле их раздвоенным концом.
- Ну, удавить мне тебя, али обождать маленько? - бородач жестом подозвал к себе остальных. - Молотите его, хлопцы!

  Избитого до полусмерти кованными сапогами Павлика потащили через двор к вбитому в землю узкому столу, шириной со скамейку, на двух высоких ножках-брёвнах, на котором починяли конскую сбрую и обтачивали подковы.
  Парня положили на стол лицом вверх, примотали ноги верёвками, руки вывернули вниз и застегнули ремнём под столешницей.
  Ещё одна порция ледяной, колодезной воды отрезвила Павлика и привела его в чувства. Он замотал головой, порывисто вскинулся, но понял, что связан, и подёргав плечами, затих.
  К нему подошли с двух сторон казаки и Самарин с Еремеевым. Вышедшие из дома караульные, тоже обступили этот стол и поглядели с каким-то внутренним страхом на полковника. Он ткнул племянника в грудь указательным пальцем:
- Где Калганов? Куда ты отвёз этого человека и девочку, племянницу Георгия Степановича?
  Павлик медленно повернул голову в его сторону:
- Они уже давно в Ровенках, - был его ответ спокойным голосом.
- Это не правда, ты не мог туда проехать из Слободки ночью, мимо наших дозорных постов и казачьих разъездов. Ты отвёз их в лес на Погорелки, больше некуда... Где их там спрятал? Ну, отвечай мне! Этот человек, Калганов, мне крайне нужен. Освободив его, ты предал наше общее дело, сорвал планы по переговорам и абсолютно всё испортил... Ты мне скажешь, гадёныш, всё! - Самарин оглянулся, но казаки и солдаты капитана Еремеева, обступившие было их с двух сторон, стали отходить от стола.
  Глаза полковника покраснели от гнева и он крикнул своему подручному в конец двора:
- Есаул Охлупин, подойди!..
  К нему протиснулся сквозь толпу крепкий здоровяк с шашкой на боку:
- Слушаю, ваше благородие! - он вытянулся и прикоснулся кончиками пальцев к своей высокой, чёрной папахе.
- Ты, я знаю, умеешь развязывать языки таким вот, упрямым. Пощекоти его клинком по рёбрам, я разрешаю, только не убей и чтобы в сознании был... У нас с ним ещё разговор не окончен, длинный впереди будет разговор, - Самарин снова посмотрел на лежавшего перед ним племянника. - Павлик, тебе сейчас будет очень больно и ты скажешь мне всё, но будет уже поздно. Я не прощаю сломанных пытками предателей, а вот раскаявшихся грешников, молящих меня о пощаде по собственной воле, я ещё милую... Ну, подумал?
- Милуешь, значит! - Павлик тяжело дышал, но смотрел на Самарина всё тем же пронзительным взглядом, испепеляющим душу, которого он так боялся.
- Значит, по собственной воле не хочешь... Что же, ты сам меня вынудил на крайние меры, а я тебе по-честному давал шанс!.. Охлупин, приступай!
Есаул поправил на голове папаху, подошёл к столу, зажал ворот Пашкиной рубахи в своём огромном кулаке и рванул его вниз, разорвав одежду у него на груди пополам. Вытащил из ножен свой острый клинок и, встав с правой стороны над Анисимовым, пропорол ему кожу на боку, медленно вводя под ребро холодную, сверкающую сталь. Павлик откинул голову назад, сжимая кулаки, и крепко зажмурился.

  Его пытали долго и жестоко. Загоняли под рёбра острие шашки, протыкали грудь штыками, но так, чтобы он не погиб при этом, а сильно мучился и стонал от боли, извиваясь всем телом на узком столе. Охлупин с изуверством палача прижигал Павлику ключицы и плечи раскалённым прутом и протыкал им тело, проворачивая в ране по нескольку раз. Когда от боли парень терял сознание, его отливали водой, а потом приступали снова. Но вскоре это уже перестало помогать. Тело от истязаний отяжелело, голова у Павлика раскалывалась пополам, кричать и стонать он уже не мог, не было сил, он лишь поворачивал голову из стороны в сторону и что-то шептал горячими, сухими губами - или молитву, или звал на помощь свою рано ушедшую мамочку!

  Первым не выдержал на всё это смотреть Еремеев. Он отпихнул Охлупина и казака, помогавшего ему издеваться над парнишкой, в сторону, разрезал ножом верёвки на ногах, отстегнул ремень с рук внизу под столешницей и скинул окровавленное, бесчувственное тело Павлика на землю.
  Привели из дома деда Серафима. Ему разрешили подойти к лежавшему на холодном песке внуку и напоить его водой.
  Старик с кружкой в дрожащих руках, опустился перед ним на колени:
- Павлуша, родимый ты мой! - он поднял его голову и приставил кружку к губам. - Что же это они с тобой, голубок мой, делают, что творят?
  Но парень ничего не слышал, на его слова и действия не отвечал. Губы его были чуть разомкнуты, но воды не принимали, она выливалась и стекала на подбородок. Старик попытался ему наклонить голову и всё-таки влить в рот холодную, ключевую водицу. Павлик сглотнул один раз и снова впал в забытье.
  Серафим поднял глаза на полковника:
- Нестор, нелюдь ты проклятый! Что творишь-то?! Окстись! Ведь племянник он тебе, кровинка родная! - и старик горько зарыдал, вытирая крупные слёзы, стекающие потоком по пылающему гневом лицу, рукавом.
- В том-то и дело, дед, что родня! - подошёл Самарин и встал над Павлом, разглядывая его светлое лицо. - Мой долг и честь офицера велят наказывать всякого за предательство, не делая никому поблажек. Что подумают обо мне мои люди и преданные мне солдаты, если я своего племянника возьму под защиту и буду его выгораживать? Они перестанут мне верить, моему слову! Потому я теперь его так жестоко и наказываю!
- Наказывают по другому за бесчестье, - подошёл Охлупин и сальными глазами взглянул на парня. - Девок отцы за такое солдатам отдают... Вот это я понимаю - родительское наказание! - он встал над парнем и громко с улыбкой спросил: - Кто хочет? - Охлупин кивнул при этом головой на Павлика и постучал плетью по ладони, но стоявшие во дворе солдаты и казаки стали отходить от этого места подальше.
- Кому он такой нужен? Кто теперь его захочет?! - вступился Еремеев, кивая на порезанную грудь. - Надо привести его в порядок, а уж после предлагать.
  Серафим побледнел и встал на ноги. Он стоял перед Самариным, испепеляя его своим взглядом, и трясущимися губами говорил:
- Нехристи! Садомисты проклятые! И ты, полковник, на такое согласишься? Чтобы твоего племянника изуродовали и обесчестили на твоих глазах? Так, кто же ты после этого? Какая у тебя будет честь с такой чёрной совестью?! - старик обернулся в толпу, собравшуюся во дворе. - Люди вы или нет? Это же грех какой для православного человека!..
- Это кого ты тут, папаша, православным называешь, его?! - Охлупин ткнул плетью вниз, указав на Павлика. - Это красная сволочь ни в Бога, ни в чёрта не верит. Потому и законы наши на него не ложатся. А стало быть нет тут никакого греха, если его пощупать как следует! - и он во всё горло загоготал, но его веселье никто не поддержал из присутствующих.
- Прокляну тебя за это, Нестор!.. Только попробуй такое с парнем сотворить! - старик как копья вонзил свои глаза в полковника. - Ни на том, ни на этом свете не будет тебе более пощады, злодей! Земля у тебя загорится под ногами и разверзнется, а на голову падут чёрные пеплы и залепят твои бесстыжие глаза!
  Самарин сник. Ему было нехорошо под взглядом священника Серафима, он замотал головой и отступил в сторону.

  Его притащили за ноги со двора и бросили в сарай на соломенную подстилку. Спустя некоторое время туда вошёл Нестор Самарин. Он встал над Павликом, который сейчас ничего не видел и не слышал, и начал внимательно его разглядывать. Светлое лицо племянника было очень спокойным, даже, как показалось Нестору, умиротворённым. Полковник опустился рядом с Павликом, подтянул к себе на колени его бесчувственное тело, обхватил руками его лохматую голову, убрал со лба свесившиеся пшеничные колечки волос, и стал прижиматься губами к его сильно побледневшему лицу. Он нежно целовал его губы, щёки, лоб, потом руки. В Самарине сейчас боролось два человека - это русский патриот, обиженный и униженный большевиками, вынужденный, как вор прятаться и пробираться по своей земле, и просто человек со своими слабостями и жалостью к этому юному, родному существу, лежавшему тихо на его коленях. Просто дядя, просто Нестор Самарин! Кто победит? Сейчас он выйдет отсюда из этого тёмного сарая на яркий свет и включит в себе военного, офицера русской армии, который не будет давать пощады своим врагам, никому, за предательство Родины, Царя и Отечества! Даже своим родным и близким людям, которые по его мнению и являлись таковыми. Да, пусть, пусть Павел один отвечает за весь их род, за брата Ивана, продавшегося большевикам, омоет и очистит его своей невинной кровью. Почему невинной? Он дал возможность побега человеку, который замарал честь офицера, вставшего в ряды этих грязных, красных самозванцев, а значит уже являлся в глазах Самарина - предателем!

  На хутор Михайловский к вечеру подошли кавалеристы бригады Сергея Капорина. Как только стало заметно продвижение в сторону Ровенок через лес по восточной окраине белоказаков, бригада вместе с солдатами охранения заняла крытые позиции. В штабной землянке на краю хутора был сход красноармейцев и местных комиссаров.
- Госпиталь эвакуировали в Ровенки, мне сегодня доложили, что люди уже прибыли на место, - говорил, стоя у стола над картой Антон Ивлев. - Потери есть, как в момент круговой обороны, когда от белоказаков держали дорогу, так и в момент отхода. Семён Родько тяжело ранен, отправлен в госпиталь в Ровенки вместе с остальными больными, без сознания сейчас, - он посмотрел на Правдина. - Ребята с тобой были на отходе?
- Да, мы с Митрофаном, Родько и ещё с шестью товарищами стали под утро отходить, и дали приказ группе, что прикрывали наш отход от дороги, чтобы по сигналу они сами отошли. Но ребята не вернулись, - был его ответ. - Мы хотели прочесать потом лес в той стороне, откуда раздавалась стрельба, но дорога была уже занята белыми.
- Получается пропали Потехин и Анисимов, - Ивлев стоял, уперев руки в стол, - скверно это. Если погибли наши товарищи, земля им пухом, но если попались к полковнику живьём... Ничего нельзя выяснить через разведку? Может пошлём кого-нибудь в Фоминки? Там штаб сейчас у Самарина.
- Это невозможно, ребята сразу попадутся, там везде на дорогах дозорные стоят, - был ответ Правдина.
  Ивлев прошёл по землянке и нервно пожал плечами, потом достал из кармана кисет и свернул самокрутку.
- А может долбануть по этим Фоминкам, а? - спросил Митроха. - Вон уж и товарищи кавалеристы туточки пожаловали!
- Нельзя без приказа, к тому же мы не знаем ещё каким силами они располагают и где Свиридов, что шёл вслед за Самариным на Севск,- прохаживаясь вдоль стола, говорил Ивлев. - Если мы сейчас от хутора наступать будем и ввяжемся в бой с Самаринскими сотнями, а Свиридовцы обойдут нас и дадут под дых? - он оглядел своих притихших товарищей. - Нужно получить все последние данные из Ровенок, дождаться приезда сюда Жукова, а потом уж и наступать. Но сперва движение начнётся от Новлянки, чтобы уж действовать на окружение, и как только получим приказ, сразу выступим отсюда.
  В первом часу ночи приехал из Ровенок посыльный от Жукова Богданов и сообщил, что Свиридов со своими людьми пошёл на соглашение с новыми властями и уже движется в сторону Дона. Это облегчало принятие решения о выступлении, но всё упиралось в приказ и в подход к Новлянке тульских бригад.

  Ночь нависла над деревней глухая и тёмная. Небо накрыло как крышкой фиолетовой тучей после заката, установилась немая тишина. Где-то в лесных болотах выла выпь и накатывало холодом от притихшей реки. В этой густой тишине Павлик пришёл в себя и открыл глаза. Он лежал на жёсткой соломе в сарае с высокой соломенной крышей, в некоторых местах обвалившейся до дыр, в которые проглядывал заплатками синий полог ночного неба. Он как раз смотрел сейчас на такой островок. Фиолетовая хмарь стала передвигаться на север и в промежутках облаков показались яркие звёзды, они неспешно мерцали из своей холодной глубины, совсем не давая света. Одна из них ярко вспыхнула у Павлика над головой, он не мигая смотрел на неё, вспоминая постепенно в проявляющейся памяти вчерашний страшный для себя день. Боль в тело стала возвращаться, снова затуманилась голова и отяжелела, но этот кусок неба... Да, как же он сразу не понял? Павлик поднял голову и постарался приподняться сам, но тут же вскрикнул от пронзившей его боли. Он упал обратно на эту жёсткую подстилку продолжая смотреть на дыру в крыше, через которую можно было бежать. Но как туда влезть с его-то ранами на теле? Он огляделся в темноте, глаза уже привыкли видеть предметы без света, и остановился взглядом на просвечивающих сквозь чёрный мрак стропилах. За ними у самой стены, он помнил, была горка сена. Если забраться туда наверх, то можно и под крышу вылезти, а там за что-нибудь уцепиться? Он снова сделал над собой неимоверное усилие и сел, оперевшись руками в солому. Разорванная рубашка на груди прилипла к кровавым сгусткам своими лохмотьями. Он провёл рукой по своему израненному телу и согнулся от боли. Сильно горели обожжённые раскалённым железом ключицы. И всё-таки молодость взяла своё и ему удалось встать на ноги. Он, шатаясь, дошёл до врытого в землю по середине сарая столба, который держал крышу и вскинул голову на верх. Уцепиться за него руками и влезть на стропилы он мог когда был в силах, это никогда для него бойкого мальчишки не составляло никакой проблемы, именно там они однажды с Иваном прятались от разъярённого соседского быка. А теперь он не мог даже рук поднять, а не то чтобы удержаться на весу и долезть до крыши. Но нужно было что-то делать, а то утром будет уже поздно.
  Он попробовал залезть на самый верх по плотной горке сена, но сорвался и покатился вниз со стоном, потому что упал на больную, изрезанную шашкой грудь. Павлик перевернулся обратно на спину и немного отдохнув, снова поднялся на ноги, но тут же опустился на колени, он вспомнил в этот момент ещё один секрет - это лаз в углу под брёвнами, который они с Иваном специально вырыли для собаки, чтобы та не замёрзла зимой в своей будке, а имела возможность согреться в сарае, куда обычно запускали коз и овец. Он ползком добрался до этого угла, сел у самой стены и стал раскапывать этот лаз, отбрасывая свалявшуюся в тугие комки солому. Дыра там была, но оказалась совсем небольшая, пролезть в неё он не смог бы, но она была... Её надо было расширить и углубить, и Павлик приступил к этой нелёгкой для себя работе, обливаясь потом от сильной боли. С рассветом всё было закончено и можно было попробовать пролезть туда. Парень опустился на солому, лёг поудобнее ногами к лазу и стал протискиваться под брёвнами наружу.
  Он выбрался с трудом и прислонился к стене сарая, так как не мог уже больше двигаться, перед глазами всё кружилось и больно жало в груди. Над лесом занималась заря нового дня, пылая красным рассветом над лесами и сопками, таким же красным как и его кровь, выступившая на открывшихся ранах. Он смотрел на небо своими бездонными глазами, дрожал от боли, но всё ещё не терял надежды на этот рассвет сегодняшнего дня и своей молодой жизни.

  ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.