5. Под ржавой звездой Октября

Анатолий ВЫЛЕГЖАНИН

БЕЗ  РОДИНЫ  И  ФЛАГА
Роман-дилогия

КНИГА ПЕРВАЯ
ИЛЛЮЗИИ

ЧАСТЬ  ЧЕТВЕРТАЯ
ОСЕНИНЫ

5.
К полудню, говоря образно, село Архангельское пело и плясало, торговало и гуляло на берегу Белой. И, казалось бы, вот же повод живописать прелести празднества и не пожалеть для того красок - благо, такой уж день сегодня, единственный в году, - да русский человек на дурное мастак: выставить иное хорошее, до него содеянное, миру на потеху. Эта же площадка по высокому берегу, где,  как и в те годы, сегодня фестиваль.

Если на обрыв берега встать, на что гостей особенно очень подвигает, у иных даже дух захватывает. И то! Внизу, как в пропасти, метрах в сорока, - река под солнцем в кипящем серебре. По тому берегу излучиной - пески, луга заливные, и сена с них наверно здешние берут «уж не с наших тощих подзолов». А по горизонту на полсвета - леса «и грибов наверно там - под корзины бельевые, только лодку надо, чтобы - на тот берег». А над всем этим - полусфера неба, бездонная и праздничная вся сегодня тоже: облачка кучевые пышные, солнышко радостное слепит, тепло!..

Но все эти красоты - для гостей разве, приехавших «попеть да на людей поглядеть». А местным, им уж тут и праздник - в ежедён. У иного местного гость, допустим, спросит - из любопытства да уж и «под ха-ха», - что это у вас, мол, вон на храме, в стороне, по правую руку, на «кумполе» вместо креста звезда пятиконечная? А местный, да если кто из стариков, в этом мире задержавшихся, и тоже «под ха-ха» беззубым ртом уж не преминет. Вспомнит - он тогда еще ребенком был - как в двадцать седьмом прибыли сюда свои, Белоцерковские, да из Орлова - человек семь в черных кожанах и красных штанах. И ведь доброе дело хотели - в честь десятилетия Октября храм взорвать - зачем народу опиум? - да нашлась блаженная, бабка Варвара, и сорвала добрым людям праздник. Забралась, ну-ка, в храм, изнутри заперлась и взрывайте, говорит, ироды. А которые в красных штанах, какие же они ироды? Атеисты они, но хоть и воинствующие, да не звери же. Не стали они бабку с храмом взрывать, а только слазили крест спилили, а на его место - звезду пятиконечную. Железную, в цвет штанов покрашенную, теперь уж, она, правда, поржавела давно. А Варвара хитрая оказалась бестия. Видно, взаперти-то ей понравилось, да семь лет и просидела, будто бы храм от иродов хранила. А ее там всем селом, всей округой и кормили, по ночам еду таскали да в окошко подавали. И вот, говорят, - подвиг: вверху - звезда пятиконечная, внизу - бабка блаженная. Ну, не смех? И - семь лет на халяве! Да тут любой!..

А иные гости еще рощей восхищаются, которая по северному краю площади, между храмом и колхозной конторой, со старыми березами в три аллеи. А местные, тоже «под ха-ха» им сообщают, что рощу эту, но уже в тридцать седьмом, к двадцатилетию, то есть, Октября, тогдашние комсомольцы заложили. И по центру где-то, под корни, закопали капсулу — бутылку стеклянную - с посланием к новым поколениям идти в ногу с ними, закопавшими, в смысле - плодиться и размножаться, поскольку не должно быть у революции конца. А против таких заветов кто бы против?! И вот уж полвека летами тут, вечерами и особенно ночами комсомольцы из местных и приезжих, кто уж как может... под березами тут... в общем... куют себе юную смену... А днем по аллеям потом  комсомолки с колясками с этой «сменой» в красных и голубых  ползунках «революционный держат шаг»...

А еще расскажут - такой уж день сегодня - что тут хоть и поле футбольное, а по документам - площадь Победы. А по-простому - Ванькина площадь. Ванька этот - при жизни Иванов Иван Иванович, хроменький-горбатенький с вечной соской-папироской, был директором детского Дома, вывезенного сюда в начале войны из блокадного Ленинграда. Местным то и в голову бы не пришло, а у него после победы «в одном месте засвербело» увековечить память - и стал хлопотать. А тут тридцатилетие того же Октября. Ну и затвердили для истории. Хоть село, мол, и у черта на куличках, но шито не лыком и мы тоже, мол, «в едином строю». Детский Дом закрыт уж давно, и хроменький-горбатенький почил в бозе, а память оставил, так по Ваньке и площадь.

...Так вот местные приезжим рассказывают, а те, как вернутся, - родне да знакомым и тоже под «ха-ха» будто, для веселья: так с праздника вернулись. А ей, Валентине, с этих праздников... Она выездную торговлю эту вообще не очень, не сказать - не любила. Но начальники требуют, а ты вертись. Машину сходи к председателю выпроси, утром рано погрузи да тащись куда в тридевятую деревню, да было бы с чем. А вечером - обратно; устанешь, как собака. И ярмарки не лучше. Хоть и рядом, вроде, от магазина вон - рукой, а все равно...

Сегодня встала только светало, оделась да по дому чего. Около семи потребсоюзовский шофёр Павел Иванович из города прибыл на «буханке». Выпечки привез с хлебокомбината: ватрушки картофельные, пирожки с повидлом, с мясом, рисом да капустой - еще теплые. С базы гороху мешок - «народу в лакомство». Свое, из наличия: яблоки, морковь, «Завтрак туриста»; из конфет «Гусиные лапки» да «Подушечки», хлеба три лотка из своей пекарни - пышного, душистого - его-то расхватают.

Пока столы расставили, продукты разложили да ценники, стала и другая торговля подтягиваться, с прилавками тесниться в общий ряд. Местные, архангельские, и из деревень, кто на машинах, кто на мотоциклах - с товаром, кто чего приготовил. А тут и «рафики» и большие автобусы, с товаром тоже да и с артистами появляться начали, как в те годы, да под березы в тень, хорониться. Из Орлова - на-ка, что-то нынче вдруг?! - с хладокомбината «морозилку» всю в картинках про «пломбир» принесло: выручку обрушить. Не было печали! И денек вон тоже - под ихний «пломбир». Утро, когда встала, погожее было, потом, вроде, - тучки, а вон разгулялось - солнце, облачка. Не жарко: сентябрь, но тепло и ветерок с реки, из-под берега.
 
Павла Ивановича они с Клавдией в город отпустили, а если и чего, так и сами справятся, а то кого попросят. Халаты магазинские синие надели - вот и наряд. Клавдия Аркадьевна, в сорок лет уж бабушка, толстуха, - в пилотке тоже синей в белых окоёмочках, проседь на висках на шпильки прибрала и будто деловая - при мешке - ага! - с горохом. А она, Валентина, в бигудях сегодня ночь спала ли не спала ли, а вы на нее гляньте! Видная, статная, «праздничная» вся; белые локоны после «химии» ветерок кокетливо так перебирает над ушками; и щечки в ямочках, если улыбаться, - а сегодня надо, и она будет стараться. Не для выручки, - больно сдалось ей, а...

Ничего вы не знаете!..
И не надо вам!..

...Площадь оглядела, на солнце щурясь. Народу нынче, как в прошлый год, а может и поболе - человек под двести. В такой толчее Митю где уж тут, а ночь-то в бигудях - чего, зря она?..

Торговые ряды, как в прошлые разы. Один, по берегу, - для приезжих, второй, в котором они с Клавдией, напротив, под березами, вдоль крайней аллеи. В котором для приезжих, если день погожий, продавцам за столами задом к солнцу целый день стоять, вроде как и лучше - не слепит и не щурься, так опять ветер с реки: погожий - не погожий день, а того гляди поясницу просифонит, схватишь радикуль. А местным под березками-то и уютно, и у всякого «насиженное» место. А меж торговыми рядами в ширину шагов двадцать да во всю длину площади - покупательское праздное гулянье.

Ряд по берегу, который гостевой, немного покороче. Потому что с левого конца, ближе к площади у конторы, сцена с тентом синим полушаром тоже задом к солнцу и реке. А над полушаром этим и над сценой во всю ширину на отдельных столбах полоса красной материи и по ней мало не метровыми белыми буквами - «Вперед нас партия ведет!» А под этим лозунгом, перед сценой - зрители по лавкам в два широких ряда на солнце пекутся. Справа от сцены будто клумба огромная от нарядов артистов опять с восьми районов. Пока одни кучкуются, в очередь, готовятся, другие на сцене под баян голосят про родину, любовь да миленков неверных; а то загикают да в пляс, каблуками дробить - грохот деревянный на всё село. С утра, поначалу, из-под берега, с реки, тянуло прохладой не больно и заметно, а к обеду все покрепче да порывами, так что от песен по-над ярмаркой одни лохмы носит -  захочешь, не послушать; а транспарант треплет, того гляди сорвет, и слова в беспорядке в глаза кидает - «партия», «партия», «нас», «нас», «нас»!.. Это чтобы не забыли - по прихотям ветра...

В прошлом году - вспомнила - фифа одна в юбчешке кожаной только срам прикрыть - а еще из журнала «Культура»! - приезжала на такой же фестиваль да потом размечталась на пяти страницах про высокую духовность советского народа. А в позапрошлом пара, муж с женой, французы, ученые по какому-то фольклору были. С какими они рожами тут ходили! Как брезгливо, помнится, косились-озирались, носами горбатыми водили, отстраняясь от всего, будто от заразы. Пожалуй! Эта бедность вон так в глаза и бьет. Бабы местные в платьях линялых, старухи в кофтах кроя довоенного, мужики небритые, опойки в пиджаках, слоняются да «Примой» вонючей дымят. И лица у многих, - будто с похорон. Да еще семеновцы да эти... мурашинские, с мангалами опять народ кормить приехали, и вся Ванькина площадь, как шашлычная. Сизый дым с двух концов столбами солнце тмит, небо застит, и дух от жирной свинины жареной нутро прямо все так и выворачивает.

Справа от них с Клавдией, в сторону церкви, два главных браконьера: Мишка-чешуя из Омеличей да Игнат из Большой Шиловщины, рыбу под ногами на «Отечестве» мятом разложили, стоят курят да Горбачева матерят. За ними - Колька-сальцо с вилами трехрогими. И ведь под десяток их, в дерн воткнутые, и он под ними будто в осиннике. На чем это привез, не на себе же? Рядом внучек топчется, мороженое лижет. Алексей Поликарпович Некрасов да Василий-пилорамщик многодетный подошли, на вилы пялятся. Сморкалов Михаил, вечно небритый, с женой Манефой прошли неблизко мимо, на пирожки-ватрушки покосились. А так, по рядам если глазом окинуть, - все, как в те годы: кринки глиняные, горшки, корзины под грибы, лукошки под ягоды, плетюхи под траву, «морды» - под рыбу, берестяные короба, туеса, бураки и даже , ну-ка! - лапти вон лыковые! А еще: лопаты деревянные в печь хлеб садить, кадушки для солений, грабли, топорища, косы - литовки и горбуши. Бери не скупись, да было бы на что...

На конце торгового ряда, под липами у церкви... погоди-ка... Ива-ановна из Большой Шиловщины. Точно - она. На картонных коробках, как на прилавке, в две стопы - вышитые наволочки и занавески на окна. Андрей Дорофеев с Галинкой своей, два алкоголика, подошли, на наволочки щурятся и будто прицениваются, зачем бы вышитые подушки алкоголикам? Вот этих Дорофеевых она, Валентина!.. Как на улице увидит или в сельпо к ней за хлебом заявится, так будто по сердцу кто!.. Из-за этой ихней, из-за Настьки этой, ветром надутой, точно - надутой! Восемнадцать лет ей - и что?! Чего она?.. Чем она его, ее Митю, уж так, чтобы и ромашки ей в поле с доставкой!?.. Про вишню белоснежную и она, Валентина, споет не хуже...

Ушли, не купили ничего, а Ивановна...

Вспомнила: вчера еще, вечером уж поздно, да две уж последние недели про нее, про Ивановну эту, вспоминала. Думала она, очень думала! Да ведь - позор: комсомолка - комсомольца! Ворожить! Присуха! Узнают, - позорище! Из комсомола выпрут, - куда она тогда? Нет! - решила. Не пойдет она! Сама уж как-нибудь.

А как - сама?!..
Двадцать два!
Двадцать два против восемнадцати - с ума сойти! 
Но - не пойдет!
Нет!
Ну-ка - позорище!

...Какой-то день сегодня — праздник, а не в радость...

(Продолжение следует)