Глава 10. У староверов

Старообрядчество или древлеправославие - совокупность религиозных течений и организаций в русле русской православной традиции, отвергающих предпринятую в 1651-1660-х годах Московским патриархом Никоном и царём Алексеем Михайловичем церковную реформу, целью которой провозглашалась унификация богослужебного чина Русской церкви с греческой церковью и прежде всего  с   Константинопольской.   Впоследствии богослужебная реформа была одобрена и подтверждена постановлениями ряда соборов, проходивших в Москве.   Противников реформы   предали анафеме как еретиков. Реформа вызвала раскол в Русской церкви. В результате появились оппозиционные группы раскольников, впоследствии разделившиеся на многочисленные течения.
При Екатерине II использование слова «раскольник» в официальных бумагах и в устной речи попало под запрет. Начиная с 1788 года вместо него введено употребление слова «старообрядцы»  Приверженцы старообрядчества (за исключением единоверцев) до 17 апреля 1905 года в Российской империи официально именовались «раскольниками» и преследовались церковными и светскими властями.
То же происходило и после октябрьской революции в СССР. Старообрядцы были вне закона.

(Историческая справка)

       Вверх по реке с многочисленными ответвлениями шли еще четыре дня. Над головами     высилась дремучая тайга с туманными гольцами, лето шло к концу. По утрам выпадала холодная роса, в полдень жарко  пригревало солнце, вечерами играли зарницы.
       Одним разом  по предложению Орокана  вошли  в неприметную, прикрытую зарослями лимонника  протоку.
       - Зачем? - спросил, загребая веслом Громов.
       - Надо, - лаконично ответил тот.
       Поднялись  выше (сужалась) удэгеец показал  на глинистый    берег, - пристаем.
       Выбрались в его складку, там вниз по камням бежал ручей. Прошли  вдоль него   пару сотен метров, остановились у  врезанной в откос  полуразрушенной  землянки без двери.
       - Это место мы с Муской нашли случайно, когда возвращались в оморочке от староверов, - показал на нее старик. - Внутри были кости человека, снаряжение и мешочек золота. Останки похоронили вон под тем деревом, - кивнул на ближайший ильм. - Больше ничего не трогали. Вам оно может  пригодиться.
       - Может - переглянулись остальные.
       Зажгли куски сухой бересты, согнувшись, вошли в тесное жилище.
       Потрескивающий огонь высветил сырые стены, топчан в углу с осклизлым тряпьем и ржавой винтовкой  рядом. В центре очаг и колченогий стол. На нем кожаный  кисет   и блеснувшую россыпь  самородков.
       Шаман взял в пальцы один и,  внимательно осмотрев, выдохнул, - точно золото.
       - Никогда такого не видел, - наклонился  над столом Трибой.
       Шаман между тем осторожно ссыпал все в кисет,  затянув шворку, взвесил на руке, - не меньше килограмма будет. Передал Лосеву, - держи командир.
       Тот,  расстегнув клапан, определил в  полевую сумку.
       - А вот и   инструменты, осветил Громов угол.
       На земле валялись   кайло с лопатой и  медный с прозеленью  таз.
       - Скорее всего, золото   мыл в   ручье, - подойдя,    взял  посудину в руки Шаман.
       Все выбрались наружу.  Он же, походив по берегу выбрал  место и, сняв  улы, закатал до колен штаны. Войдя в воду, нагнулся, зачерпнув тазом  донного грунта и стал совершать им круговые движения, понемногу сливая муть.
       Ничего заслуживающего внимания не оказалось, прошел  на десяток метров вверх. Начал повторять.
       - Интересно, отчего помер  тот человек? - кивнул на землянку Громов.
       - У него была сломана бедренная кость, - ответил Орокан. - Наверное откуда-то свалился, дополз до жилища и там помер от голода. Был сам. Без напарника.
       - Есть! - донеслось со стороны ручья.
       Шаман выбравшись из воды, оставил на берегу таз и поспешил обратно.
       - Вот, - разжал ладонь, на ней заблестели три самородка размером с булавочную головку.
       - М-да, интересно, - взяв   в пальцы  стали рассматривать их друзья.
       - И это всего с пяти промывок, - восторженно заблестел глазами. - Клондайк!
       - Что еще за Клондайк? -  не понял Трибой.
       - Это такая река на Аляске, где было полно золота. Когда пахал на прииске, один мужик рассказывал.
       - Получается и здесь много? - взглянул Лосев на Шамана.
       - Ага, - утер  рукавом потный лоб. - Никогда такого не встречал.
       Посоветовавшись, решили задержаться  и намыть еще. Золотой запас не помешает.   
       Сходив к реке, вытащили лодку на берег, спрятав в кустах, прихватили часть вещей и вернулись обратно. Шаман снова занялся делом, Орокан с лайкой ушли на охоту. Остальные  принялись обустраиваться.
       Поскольку ночи становились холоднее (шел последний месяц лета) ночевать решили  в землянке. Для начала вытащили оттуда весь хлам и в тряпье, на нарах обнаружили   серебряный полтинник  с профилем  императора Николая  отчеканенный в 1896 году. Проржавленная винтовка  оказалась системы Бердана того же времени.
       - Да, видать давно он тут лежал, имея ввиду умершего, - заявил Громов.
       Очистив жилище, натаскали на нары свежей травы, нарубив дров,  разожгли в очаге огонь, чтобы сушилось, и направились помогать Шаману.
       Работали, меняясь неделю, намыв солдатский котелок драгоценного металла.
Предложили часть Орокану,  тот отказался.
       - Мой народ, как и другие, живущие на Амуре с Уссури, никогда не интересовало золото. Оно нужно только русским да китайцам.
       В один из вечеров, когда пили у костра рядом с землянкой чай, Шаман  рассказал друзьям о Золотой бабе. Про нее слышал, когда работал под Норильском   на прииске.
       - Там был один мужик, - прихлебнул из кружки, - в прошлом  известный ученый. Он и рассказал эту историю. Вроде как  та баба   статуя богини   из Рима. Голая, в рост человека и из чистого золота.
       После того как Рим разграбили, ее захватили  варвары, пришедшие с востока. Потом статую  отбили новгородцы и  доставили на Ладожское озеро к волхвам, объявившим ее святыней.
       А когда на Руси установилось христианство,   попы  посчитали бабу  идолом и хотели  уничтожить. Не получилось. Волхвы вывезли ее  к язычникам  сначала на Урал а потом в Сибирь. Там следы этой самой бабы затерялись. С тех пор ее многие ищут.
       - Все так, - почмокал неразлучной трубкой Орокан. - У нас тоже есть  о ней предания. Их  во время камланий* рассказывают шаманы. 
       Покинули стоянку в начале августа.
       Спустя  четыре дня, в полдень,  пристали к пойменному берегу.  Чуть дальше рос вековой лес, выше каменный хребет с выходами рыжего плитняка.
       - За ним селение староверов, показал пальцем Орокан.
       Вытащив на гальку бат, навьючились мешками и оружием, стали подниматься вверх по осыпи. Добрались до вершины.
       Оттуда открылась зеленая с золотыми нивами долина, пасущееся рядом коровье стадо  и деревня в одну улицу  с избами, окруженными огородами и хозяйственными постройками. По уходящей в тайгу вырубке ехала телега с мужиком в белой рубахе, за ней взбрыкивал каурый* жеребенок.
       - Побудьте здесь, - обернулся Орокан к спутникам. - Спущусь вниз, предупрежу. И вместе с Ергуном стал спускаться в долину. Остальные, сняв с плеч груз, присели на траву.
       - А место выбрано ничего, - оглядывая окрестности, сказал Громов. -  Земля, судя по виду плодородная, опять же укрытое от постороннего глаза, неподалеку река.
       - Интересно куда она течет дальше? Старик не говорил, - кивнул в ту сторону Трибой.
       - Узнаем у местных, - пожал плечами Лосев. - На карте ее нет.
       Между тем  удэгеец   подошел к крайним  избам, навстречу с лаем  вынеслись несколько  собак. Окружив  бегущего впереди Ергуна обнюхались, принялись играть. Вслед за ними появились несколько мужиков, обменявшись с гостем рукопожатием.
       Спустя еще несколько минут удэге оглянулся назад, призывно махнув. 
       - Ну что же, пошли знакомиться, - вскинув на плечо вещмешок, поправил на поясе кобуру с пистолетом  Лосев.  Друзья сделали то же самое.
       -  Как бы не перепугать верующих, - ухмыльнулся Трибой. - Морды у нас русские, одежда гольдская, а к ней  армейские ППШ.
       Против ожидания незваные гости  тех не смутили.
       - Доброго здоровья. Что вы за люди и с чем пожаловали? -  уставился на них из-под густых бровей старший. Рослый  худой старик с длинными волосами и бородой, в руке посох. Два его спутника, тоже в годах, чуть поклонились.
       На всех были длинные посконные рубахи  и широкие штаны, на ногах сыромятные сапоги.
       - Мы бывшие военные отец. Бежали из лагеря, идем в Китай, - ответил за всех Лосев. - А  наш товарищ (кивнул на Громова) хотел бы у вас остаться.
       -  Вот как? - перевел на того взгляд старик. Остальные переглянулись.
       - Он хороший человек, бачка, - приложил к груди руку Орокан. - Я за него ручаюсь.
       - Быстро только кошки родятся, - сказал второй старовер, кряжистый,    с лицом побитым оспой.
       - Точно, - добавил третий малорослый и узкоплечий. - Тут померковать  надо.
       - Ладно - принял решение старший. - Ступайте  за нами. Поговорим.
       Развернувшись, пошел по    улице,  остальные за ним.
       Избы на ней  были рублены из кедра в обхват, крыши крыты щепой, на окнах крепкие ставни. Надворные постройки  добротные, чувствовалась хозяйская рука.
       Пока шли, встретили только стайку детишек, тут же разбежавшихся по домам, да двух  женщин, набиравших воду у колодца. Нацепив ведра на коромысла, обе тоже  исчезли.
       - Да, необщительный тут народ, - бормотнул Шаману Трибой. Тот согласно кивнул, - точно.
       По левому ряду изб, в центре, стояло бревенчатое строение с высокой крышей, на ней восьмиконечный крест. Молельный дом, поняли  гости. Самым последним в ряду стояло закопченное строение, рядом станок для лошадей, под навесом кули с древесным углем.
       - Вроде  кузница? - поинтересовался  Громов у старшего, шагая рядом.
       - Она, - кивнул бородой тот.
       - Почему не работает? 
       - Коваль  по весне помер от горячки. А тебя зачем?
       - Знаю это ремесло, от отца. Был у него подручным.
       - Вот как? - блеснул старик глазами. - Похвально.
       Его спутники исподтишка покосились на Алексея. Сообщение их тоже заинтересовало. Выйдя на околицу,  остановились у отдельно стоявшей у осинника избы без пристроек. Рядом колодезный сруб  с воротом и ведром.
       - Это у нас мирской дом для проходящих, -   пояснил узкоплечий.
       Старший отворил низкую глухую дверь и, пригнувшись, вошел внутрь. Остальные за ним.
       Жилище было довольно просторным, в одну комнату. Пол из сосновых плах,   у глухой стены покрытые овчинами нары, напротив  два окна. В углу глинобитная печь, на полках глиняная с берестяной посуда. Под ними деревянный ларь. В центре  длинный чисто выскобленный стол, по бокам две лавки.
       Уселись друг против друга,  познакомились ближе.
       Старший назвался Киприяном, был  уставщиком* общины. Битый оспой  носил имя  Ермил и являлся старостой,  а узкоплечий  Фокий исполнял обязанности казначея. 
       Назвали себя и гости, вслед за чем хозяева попросили рассказать о себе подробнее.
       Те рассказали, ничего не скрывая.
       - Бесовская все-таки ваша власть, - нахмурился  Киприян. - Не от Бога.
       - Истинно так, брат, - поддержали его Фокий с Ермилом.
       Трибой хотел   было возрастить, но Лосев наступил под столом  ему на ногу, - помалкивай.
       Последовали еще ряд вопросов  касаемых «мирских», а потом  Киприян  взглянул на   Громова.
       - Откуда будешь родом?
       - Из Беларуси.
       - Знаю такую,  поведай  о себе.
       - Ну что сказать? - пожал плечами. - Родился в Гомельской области, деревня Алексеевка, в семье кузнеца. Там же учился в школе, а когда подрос, стал подручным у отца. Затем выучился в районе на механика, работал   в леспромхозе.
В тридцать девятом  призвали на флот, затем война.
       Командовал бронекатером, дошел до Бреслау. По дурости попал в лагерь, откуда сбежал с такими же, как и я фронтовиками. Такая вот история (вздохнул).
       - Крещеный?
       - Да.
       - Церковь посещал?
       - Нет, был комсомольцем.
       - А почему решил пристать к нам? -  наклонился вперед Фокий.
       -  Хочу остаться в России. Китай не по мне.
       Наступило долгое молчание, прерванное Киприяном.
       - Нашу веру примешь? - поднял на рассказчика глаза.
       - Приму, - не отвел взгляда. - И буду соблюдать. Мое слово верное.
       Ермил с Фокием довольно закряхтели.
       - Ладно, - поднялся уставщик  из-за стола. - Располагайтесь, отдыхайте. На вечерней  молитве решим про тебя, Алексий (назвал Громова по имени).
       Стуча посохом, направился к двери. Подручные, встав, двинулись следом.
       - Переговоры вроде прошли нормально, - оценил  Лосев, когда  все трое удалились.
       -  Вроде  того, - глядя в окошко  сказал Шаман. - Серьезные старики.
       - Так что быть тебе Леха  старовером, - подмигнул Громову Трибой.   
       Принялись устраиваться.
       Автоматы и подсумки повесили на вбитые в стену колышки, туда же, сняв, определили верхнюю одежду. Стали разбирать мешки.
       За спинами скрипнула дверь,  оглянулись. В избе появились  парень и девица. Русоволосые, лет  по пятнадцати. 
       - Доброго здравия (чуть поклонились) и прошли к столу.
       Парень достал из холщового мешка пару ржаных караваев, положив на крышку. Девушка  поставила липовое ведерко с молоком,   «кушайте на здоровье».  Вслед за этим быстро удалились.
       - Уже солнышко на ели, а мы все еще не ели, - довольно потер руки Трибой.
       К гостинцу добавили  вяленую рыбу и мясо из своих запасов. Хлеб был недавно испеченный, с кислинкой, молоко густым и пахло клевером.  Пили  все, кроме Орокана. Как оказалось, удэгейцы его не употребляют.
       Подкрепившись, убрали остатки еды в ларь, завалились на нары и уснули, проснувшись на закате. Выйдя из избы, уселись на завалинку. Там свернули по цигарке, проводник закурил трубку.
       Солнце висело за дальними лесами. В небе  белели облака, по деревне со стороны выгона пылило стадо и растекалось по дворам. В разных местах над крышами поднимались дымки, хозяйки готовили ужин.
       Примерно через час снова  явились   гости. На этот раз приятель Орокана -Митрофан с сыном. 
       Митрофан оказался приземистым  с длинными руками мужиком до глаз заросшим  курчавой бородой. Сын - лет двадцати пяти рослым, с густым румянцем на щеках, парнем. В руке нес деревянный   жбан с дужкой. 
       - Здорово - приобнял   Орокана. - Только что вернулись с Клавдием с заимки*. Прознали, что ты у нас, решили заглянуть.
       Удэгеец представил   спутников, пожали друг другу руки, а потом  Митрофан сказал, - айда мужики в избу, мы с гостинцем.
       Там  приняв у сына, поставил    посудину на стол, - давайте чашки.
       Сняли с полки, расселись по лавкам, наполнил шипучей жидкостью.
       - Ну, со знакомством, - поднял свою. Выпили.
       - Брага? - довольно крякнул Трибой, утирая губы.
       - Вареный на хмелю и травах  мед, - откликнулся Митрофан. - Пользительно для здоровья.
       - А я слыхал,  староверы не пьют, -  нюхнул кружку Шаман. - Цветами пахнет.   
       - Бесовское зелье нет, а  мед сам Господь велел. По праздникам и с устатку. Давай, сынок  по второй, - приказал Клавдию.
       Тот налил еще, повторили. Завязался разговор.
       Митрофан оказался словоохотливым мужиком и рассказал, их   община часовенного толка*. Переселилась в эти места сотню лет назад с Урала. Проживала в верховьях реки Бикин, занималась хлебопашеством и охотой.
       - Была много больше, исправно платила подати. Царские власти особо не притесняли. Советские поначалу тоже, -  вздохнул. - А потом в тридцатых началась коллективизация, всех записали в кулаки, стали разорять хозяйства и отправлять в лагеря.
       Мы восстали, оборонялись четыре месяца, но силы были неравные. Захватив семьи и скарб, ушли дальше в тайгу.  Часть общины осталась здесь, а три десятка семей  переправились через Уссури и  обосновались в Маньчжурии.
       - Получается, и сейчас там живут?  -  спросил Лосев.
       - Да. Чуть в стороне от  Китайско-Восточной  железной дороги. Деревня Романовка.  Есть там и другие. Из раскольников, тоже бежавших из России.
       - Контакты поддерживаете?
       - Само собой. И даже торгуем. Мы им пушнину, взамен получаем нужные товары. Те же ружья с припасами, мануфактуру  и другое. Порой заходят и китайские торговцы. Доставляют, что заказываем.
       - А как же граница? - удивился Трибой, на что рассказчик рассмеялся.
       - Своим пограничникам дают взятки, а русских обходят стороной. Тайга, она брат, большая.
       Поговорили бы еще, но из деревни  донесся звон колокола.
       - Засиделись мы у вас, пора на молебен, - поднялись с лавок  староверы.
       - А жбан? - кивнул на посудину Громов.
       - Вернете когда допьете, - сказал  Митрофан и вместе с молчаливым сыном направился к двери.
       - Получается,    староверы живут и  в Китае, -  когда  прошли под окнами  прогудел Громов. 
       -  Получается, - согласно кивнул  Лосев. - Так что, может, все-таки пойдешь с нами? (пытливо взглянул).
       - Нет, командир. Хочу остаться на родине. Чужбина не по мне.
       Поутру встали  под кукареканье петухов, а когда вымылись у колодца, снова появились те же парнишка и девчонка.  На этот раз  принесли  еще хлеба, лукошко зеленых огурцов и завернутый в холстину изрядный шмат солонины.
       Когда забрав пустое молочное  ведерко собирались уходить,   поинтересовались у них, как зовут?
       - Я буду Федька, а она Аленка, -  взглянул исподлобья парнишка. -  Некогда с вами, - и  поторопились обратно.
       - Да, не особо приветливая тут молодежь, - оценил Трибой.
       -  Скорее всего, не привыкли к чужакам, -  возразил  Шаман.
       Когда заканчивали завтрак,  пришли уставщик со старостой.
       - Хлеб-соль, -  чуть поклонились и сообщили, на молебне община дала согласие принять к себе Громова.
       - Но прежде обратим в нашу веру, -  уставился на него Киприян.
       - Приму с честью, - выдержал взгляд Громов. - И буду свято соблюдать. 
       Таинство состоялось на следующий день - это была суббота, у часовни, при участии всей общины. Пришлым тоже разрешили посмотреть.
       Уставщик был облачен в черную рясу и скуфью*, на груди червленого  серебра крест, остальные в праздничных одеждах. Громова обрядили в белого полотна рубаху и штаны, ноги были босыми.
       Для начала Киприян прочел короткую проповедь (паства внимала), затем первым вошел в часовню. Обращаемый и остальные за ним. Мирские остались на месте, поскольку в святое место не допускались.
       Далее  изнутри раздалось песнопение, когда кончилось  все вышли обратно.
Впереди три мужика - с иконой и хоругвями, за ним уставщик с обращаемым. Под песнопение несколько раз  обошли часовню, остановились у заранее наполненной водой большой кадки.
       По знаку Киприяна Громов ступил на приступку, а оттуда в купель. Осенив себя двуперстием и бормоча на старославянском уставщик трижды погрузил его в воду с головой, вслед за чем объявил  новое имя  обращенного - Михаил.
       Избранный в качестве крестного Митрофан передал  духовнику медный крест на гайтане*, тот одел его новому брату на шею.
       На этом крещение закончилось.
       Спустя  короткое время община сидела вокруг длинного расстеленного рядна на лугу у березовой рощи, вкушая праздничную трапезу. Допустили к ней и мирских, усадив в дальнем конце. Те были не в обиде.
       - Ну что, Леха, - сказал  Шаман новому староверу когда возвращались в гостевую избу. - Вот и стал ты старовером. Теперь не выпить не закурить. Я бы ни в какую.
       - Ладно, переживу, - улыбнулся Громов. -  Только я теперь не Леха а Михаил.
       И широко перекрестился двуперстием.
       - Вот что вера делает с человеком, - притворно вздохнул Трибой.- Точно - опиум для народа.
       Лосев ничего не сказал.
       Он раздумывал над услышанным накануне от Митрофана. Коль у местной общины  есть контакты с земляками в Китае, она  при желании могла помочь уйти к ним и там обосноваться. Майор отлично понимал, оставаться здесь не имело смысла.
       Война закончилась, рано или поздно власть доберется и в эти места. А вот туда вряд ли. Громова не осуждал, решил - значит решил. Это личное дело каждого.
       На следующее утро  бывший Алексей а теперь Михаил, после завтрака,   отправился в кузницу. Остальные пошли с ним, было интересно.  У закрытых дверей уже ждал староста, поприветствовав всех, отворил.
       Кузня была добротной, из закопченных  сосновых бревен. Внутри  горн с дымоходом и поддувом, рядом ящик с древесным углем, в центре наковальня. Тут же кадка с зацветшей водой,  у глухой стены длинный верстак  из плах.
       На стенах всевозможные инструменты и кожаный, прожженный в нескольких местах фартук.   В темном углу кучей сваленное железо.
       - Видно хороший  у вас был кузнец, -  пересмотрев  инструмент, взвесил Громов  на руке стоявший у наковальни молот.
       - Грех жаловаться, - кивнул староста. -  Жалко рано Бог прибрал.
       - Молодой?
       - Не. Моих лет.
       - Подручный имеется?
       - Ка же, есть. Зовут Лазарь, щас придет. Только со скотиной управится.
       Разговор прервал  стук колес  снаружи, донеслось «тпру», в дверном проеме появился Митрофан, - здорово живете!
       - Куда собрался однако? - пожал ему Орокан руку. 
       - Еду с сыном на заимку, метать сено. Может и вы с нами?
       - А почему нет? - ответил Лосев. Другие тоже были не против.
       Спустя еще несколько минут, оставив  Громова разбираться в кузнице, катили на громыхавшей телеге по просеке уходящей в тайгу.
       Заимка оказалась в получасе езды от деревни  в солнечной  долине на берегу светлой речки. Переехали ее вброд, через сотню метров свернули к рубленой избушке с мшаником*. На цветущем лугу за ней    стояли два десятка  ульев. Дальше  открывалась широка полоса скошенной травы.
       - Только у тебя такая? - имея в виду хозяйство, поинтересовался Шаман.
       - Почему? И у других есть. Для сенокосов, пасеки и охоты. Народ у нас работящий. 
       Выгрузившись, все кроме Орокана,  получили от хозяина деревянные грабли с вилами,  принявшись сгребать  подсохшую траву и складывать   в копны.  Тот же  взяв у Митрофана сетку, отправился   ловить рыбу.
       Работу закончили, когда солнце  покатилось к западу, а от зимовья потянуло вкусным запахом. Сняв пропотевшие рубахи, ополоснулись в речке, подошли к костру с висевшим над огнем котлом.
       - Из чего уха, отец? - наклонившись потянул носом  Шаман.
       - Поймал щучку и  тайменя, помешал ложкой  золотистое  варево  Орокан. - Все готово. Можно кушать.
       На расстеленном в тени рядне Митрофан нарезал два ржаных каравая, добавив к ним  копченый окорок  и овощи с огорода.  Клавдий принес из избушки ведерный  жбан браги, посуду и туес липового  меда. 
       Благословив трапезу, Митрофан налил всем прохладного напитка, выпили. Дружно заработали ложками.  Выхлебав из котла  уху и съев  рыбу, под сочные ломти окорока повторили, хрустя пупырчатыми огурцами и зеленым луком.
       Затем все кроме староверов закурили. Касьян, собрав посуду, отправился к речке, а Лосев снова завел с Митрофаном прерванный накануне разговор  об ушедшей в Китай части их общины.
       При этом выяснилось, что через месяц, оттуда ожидается  маньчжурский торговец для обмена добытой зимой пушнины на товары.
       - И что за человек? - прищурился  Шаман.
       - Орокан, - кивнул на удэгейца, - хорошо его знает.
       - Зовут Ювэй, - пососал тот трубку. - В молодости был хунхуз, теперь торговец. Хитрый как лиса и жадный.
       - Сможет перевезти нас через границу к вашим людям? - взглянул Лосев на Митрофана.
       - Если хорошо заплатить.
       - Золото пойдет?
       - У вас разве есть? -  вскинул густые брови.
       - Есть немного.
       - В таком разе можно не беспокоиться. - За него  родного отца удавит.
       - А кто такие хунхузы?  -  задал вопрос Трибой. - Никогда про таких не слышал.
       - Разбойники, - пыхнул дымком Орокан. - Очень злые и жестокие. При царе приходили на Амур, грабили и убивали много народа в тайге. Удэге, нанайцев, эвенов.
       - А теперь?
       - Приходят и теперь. Но редко. Русских солдат боятся.
       - Так значит, этот Ювэй точно  будет у вас? - уточнил Лосев у Митрофана.
       - Будет - тряхнул волосами. - Зимняя  охота удалась, и он про то знает.
       Назад возвращались в синих сумерках, над дальними гольцами слался туман, «но!»  потряхивал вожжами   Касьян. Мерин, екая селезенкой,  живо переступал копытами.
       Решили обождать в селении маньчжурского торговца. Уставщик со старостой и прочие не возражали.
       Громов с первых дней  проявил умение в своем деле.  С раннего утра и до позднего вечера из кузни доносился веселый перезвон, не было отбоя от местных.
       Одному нужно было подковать лошадь, другому ошинковать  тележное колесо или поправить на плуге лемех, всего не перечесть.
       Оценив мастерство и сноровку «брата Михаила», общинный совет выделил ему  участок под  хозяйство  и десятину пахотной земли на окраине деревни, супротив гостевого дома. А еще пообещал лошадь с коровой.
       - Теперь для тебя  нужно построить дом, - решили друзья в тот же вечер. - А потом займешься поиском невесты.
       Митрофан одолжил свою лошадь с телегой, вторую  упряжку с инструментом и тремя плотниками дала община.
       Выехав в тайгу, свалили нужное число кедров, раскряжевали и доставили на участок. Застучали топоры, через неделю вывели  в двенадцать венцов сруб с оконными проемами. На нем  установили стропила и обрешетку. После напилили досок,  настелив пол и забрав крышу. Сбили из глины печь и выполнили  прочие работы.
       На этом не остановились - срубили сарай с баней, участок обнесли жердями, а еще выкопали колодец.
       В конце августа, отпраздновали новоселье, пригласив гостей. Староверы не обманули.  Дали лошадь - трехлетку с дойной коровой и другое, для домашнего обихода. 
       Одним таким днем Орокан распрощался с друзьями, Митрофаном и Клавдием. Пришло время возвращаться  в стойбище. Проводили старика до речной поймы за хребтом,  где оставили лодку. На прощание тот пожал всем руки и пожелал  удачи.
       Ергун, весело взлаяв, уселся   на корме, удэгеец оттолкнулся шестом. Бат отошел от берега, подхваченный течением.
       - Благослови Бог, - осенил его двуперстием старовер, остальные  растроганно молчали.
       - Удивительный человек, - глядя  вслед удалявшемуся бату, - сказал Лосев.
       -  Да. Кабы не он, вряд ли мы здесь стояли, -  согласился Шаман.
       - Точно, - добавил Трибой. - Всегда буду это помнить...