Глава 40. Ах, Таня, Таня, Танечка!

      Онегин тихо увлекает
      Татьяну в угол и слагает
      Её на шаткую скамью
      И клонит голову свою
      К ней на плечо.

      А.С. Пушкин «Евгений Онегин»

      После удушающей жары первых дней лета, вечер выдался прохладный, полный того таинственного беспокойства, которое всегда чувствуется при смене погоды.
      Отойдя от светлого, шумного дома лишь на пару метров, я погрузилась во мрак и тишину. Цветущие липы обволакивали меня сладким медовым ароматом, заслоняя от света, своими клейкими листочками-сердцами гася льющиеся в распахнутые настежь окна весёлые звуки мазурки. Пеоны – будто бы тех, что срезали для украшения залы, было мало, – белели в клубящемся мраке призрачными невестами.
      Я знала, что мне нужно вернуться на бал, найти Дарси и сделать всё, что нужно, даже то, что кажется совсем немыслимым – при этой мысли рука сама собой потянулась к кошельку – споррану, – чтобы вернуть назад свою комфортную, сытую жизнь в привычном мне времени и месте. Знала. Но…
      Ночь была упоительна и полна звуков, а, подняв голову, в обрамлении листвы я уставилась в самое звёздное небо из всех, когда-либо виденных мною.
      — «Now haply down yon gay green shaw,
      She wanders by yon spreading tree;
      How blest ye flowers that round her blaw,
      Ye catch the glances o' her e'e!»*.
      Голос Дарси, мелодично выпевающий строки этой грустной, почти народной, но, всё же, авторской баллады Роберта Бёрнса, раздались во тьме. Но странно: я не вздрогнула, будто бы всё в этом саду – и липы, и звёзды, и цветы, – шептали мне о неизбежной встрече.
      — «С лучом прощаясь на ходу,
      Она идёт в зелёный сад.
      Цветок, раскрывшийся в саду,
      Её прощальный ловит взгляд».
      Я ответила, вспомнив строки в переводе Маршака, словно вот мы – двое незнакомцев, на тайной явке обмениваемся прихотливыми литературными паролями.
      Иэн Дарси, в своём чёрном костюме неотделимый от ночного мрака, поднялся со скамьи под старой разросшейся липой и сделал шаг в мою сторону.
      — «Без милой Джинни нет цветов, без милой Джинни рай – не рай…»** – сказал он, потянувшись ко мне.
      — «А с нею вместе я готов перенестись в Лапландский край», – закончила я, порывисто вздохнув. – Так значит ты…
      Нет, я не противилась, когда он, всё ещё в своей маске, властно притянув меня за талию, медленно склонился к моим губам, не сводя с меня стального голодного взгляда. Ах, эти его глаза! «Ночное небо над Невою», или сама Нева, вечна холодная и опасная в этой своей холодности. В такие глаза раз глянешь – и, не смотря на всю осторожность, спасательный круг и дутые нарукавники, утонешь в них, проваливаясь всё глубже и глубже…
      Прикосновение его губ я ощутила остро, как и в прошлый раз – огненным, ярко окрашенным вспышками молний Духова дня. На краткий миг забыв, что хотела сказать что-то крайне важное, только что дошедшее, я подалась вперёд, в его объятия, не только телом, но и, кажется, самой душой. Нежное лёгкое касание переросло во властный, чуть ли не грубый поцелуй. Поцелуй, утверждающий своё право, поцелуй-диктат, корёжащий волю и отрицающий само твоё «я». Но переводящий ли «я» в разряд «мы»?
      Рука Дарси крепко сжимала мою талию, а пальцы второй руки скользнули вверх, срывая берет, зарываясь в рассыпавшиеся по плечам локоны. Маска его сползла куда-то вбок, он, оторвавшись от меня на секунду, сбросил её, раздражённо зашвырнув куда-то вглубь куста пионов.
      Откровение лица, открывшегося мне, стало полной неожиданностью. Его глаза горели лихорадочным огнём, а в чертах не было и следа вселенской тоски, сменявшейся у него-привычного лишь ироничным выражением. Словно бы шотландец снял сейчас не одну, а сразу две маски, и я, возбуждённая этим внезапным душевным стриптизом даже более поцелуя, ещё плотнее, до хруста суставов прижалась к его скрытому доспехом телу, позволив целовать себя, как он хотел, и отвечая на поцелуи с не меньшей пылкостью.   
      В голове мелькнула шальная мысль, что Александр Сергеевич, несомненно, был бы доволен такой африканской страстью (уж простите за расизм!) – но я-то, я куда со своим прагматическим умом лезу?
      И тут, словно по щелчку невидимого тумблера, мой размякший под нехитрым воздействием физиологии разум переключился из режима Татьяны Лариной в родной режим Евгении Пушной. Мои руки, ещё секунду назад бывшие везде и повсюду, скользившие по спине, груди, щекам, волосам Иэна Дарси, замерли.
      Шотландец тут же ощутил изменения настроения и отпустил мои губы.
      — Да что ж не так? – восстанавливая сбившееся дыхание, хрипло вопросил он.
      — Что «не так»? – вывернулась я из его рук. – Ты ещё смеешь спрашивать?
      Смекнув, что сейчас лучше держать руки – если, конечно, не хочет лишиться пары пальцев, – при себе, Дарси разжал объятия, для верности отступая на шаг.
      Да, Духов день со своими грозами действительно преследовал нас – но в этот раз молнии генерировались вовсе не на небе.
      — Ты! – от гнева мне перехватило горло, и я могла лишь шептать, наставив на шотландца обвиняющий перст. – Ты-ы! С самого начала притворялся, что память потерял! Сговорился с Демиюргом! Что, «Крокодил Гена», скорешился с дядей, решили на пару поиздеваться… над сироткой?   
      Дарси дёрнулся, словно я только что влепила ему пощёчину.
      — Пушной не враг ни тебе, Евгения, ни мне.
      А вот это действительно смешно. Три раза «ха»!
      — Ты идиот, или удачно прикидываешься?
      Иэн Дарси, шокированный моей откровенной грубостью, оскорблённо надулся, но мне, честно говоря, стало наплевать.
      — Давай-ка я тебе, мистер Дарси, расскажу  моё видение ситуации. Рейдерский захват – да-да, что нос морщишь? нужно называть вещи своими именами! – так вот, твой рейдерский захват «Цифрослова» дядя просчитал на раз-два. У меня тоже за спиной косячок имелся. И вот – ахалай-махалай, и сразу от двух неугодных избавляются, запихнув в биосимуляцию. Изящно, правда?
      Ответа от иностранца я не ждала. Но он ответил, надменно и пафосно, в лучших традициях Евгения Онегина, роль которого столь удачно играл последнюю неделю:
      — С Демидом Юрьевичем мы смогли прийти к взаимопониманию.
      Господи, неужели этот шотландский осёл не понимает?
      — Демид Юрьевич приходит к взаимопониманию только с Демидом Юрьевичем, – по слогам, как малу дитю, постаралась я донести эту простую истину до иностранца. – Неужели ты думаешь, что дядя пойдёт на сделку – что именно ты и люди, на которых ты работаешь, смогли ему предложить? 60 процентов? 70? Место в Совете директоров? Вы, болваны, в самом деле верите, что Демиюрг позволит разодрать корпорацию на куски, передав часть капитала в чужие руки?
      По лицу Дарси было понятно, что именно это он и другие «болваны» и думают. А ещё – что его просто выбешивает общий посыл моей самодовольной речи.
      Но тут меня посетила другая закономерная мысль.
      — Ок, ладно, давай представим, что я поверила, будто с дядей можно договориться, когда речь идёт о «Цифрослове», который, считай, его кровное дитя. А я – я что, тоже являюсь частью сделки?
      Дарси протянул руку, вроде желая этим жестом подкрепить – но что? Благородность и чистоту своих мошеннических намерений? Истинность внезапно проснувшихся чувств?
      Да полно!
      — Евгения, хоть тебя и поместили в биосимуляцию против воли, но тебе ничего не грозит – ни сейчас, ни в дальнейшем.
      — «В дальнейшем»? – передразнила я его, бросив презрительный взгляд на протянутую руку. – В «какейшем» дальнейшем?   
      В голове всё вертелось и крутилось. Мозг заработал с утроенной силой, задавливая обиду, разочарование и прочие «бабские», сейчас совсем не нужные эмоции. Да, Демиюрг, всё ты ловко просчитал. Всё и всех, в том числе, меня. И предложил единственно правильный выход – тот, что с ядом, всё в лучших литературных традициях.
      Мне следовало хитрить, улыбаться, что твоя Леди Макбет Мценского уезда, готовя свой кубок яда. Мне следовало смотреть в настоящее, не думая о будущем.
      Но Дарси был старше, опытнее, увереннее. Дарси был мужчиной – а, значит, смотрел в будущее без страха, не замечая страшного настоящего.
      — В дальнейшем, которое у нас, видится мне, будет общим, – легко ответил он, покровительственно глядя на меня сверху вниз.
      Ох, этот покровительственный тон, этот взгляд! Ох, это снисходительное отношение к женщине!
      — Я-то была уверена, что у вас там, на Западе, давно победил феминизм третьей волны, – презрительно скривилась я. – Ан нет, ты – более русский, чем можно было представить.
      Дарси предпочёл проигнорировать мой сарказм – или же ответить на него сарказмом обратным.
      — Приму за комплимент!
      Я видела, что первенство в разговоре с ним потеряно. Вот он, передо мной, во всей красе:  уверенный самец, для которого женщина с её интеллектом – всего лишь существо второго сорта, забавный зверёк, который, в зависимости от сиюминутного порыва, может рассмешить или куснуть, а всё не тянет на равноценного партнёра.
      — Значит, я тоже значусь частью сделки? – грустно хмыкнула я. – И тут Демиюрг тебя обставил – ну взгляни на меня, ценен ли трофей?   
      Да, я – единственная наследница Демида, в России семейственность в бизнесе значит много, даже в такой семье, как наша. Нет, я вовсе не напрашивалась на комплимент – но именно так, конечно же, подумал Иэн, вновь по-хозяйски обнимая меня, словно окаменевшую от собственного бессилия и обречённости, за талию.
      Его дыхание вновь сделалось порывистым, губы прикоснулись в моему уху, и Дарси шепнул:
      — Ценен. Ценнее, чем ты можешь себе представить!

      _________________

      * Роберт Бёрнс «Что видят люди в городке» (1795 г.).
      ** Там же.