Ина Ильина. Оптимистическая трагедия

Читателю, который открыл этот текст, я рекомендую сначала прочитать рассказ о сыне Ины - «Руслан Волков...»

Книга воспоминаний Ины Ильиной «МОЙ ВЕК» лежит предо мной (и машинописная рукопись тоже). 415 страниц точных наблюдений, обширных знаний, живых эмоций, светлых мыслей, изложенных прекрасным русским языком, неудивительным у отличницы петербургской гимназии. Как хочется, чтобы их открыли мои читатели. Но книга издана в 20 экземплярах, и прочитать её можно только в Сахаровском центре, куда я отдал свой второй экземпляр. В моих силах лишь адаптировать её до 20 - 30 страниц, сократив в 20 раз. Я могу убрать впечатления Ины от многочисленных зарубежных поездок. Могу исключить жгучие рассказы о судьбах женщин - «соратниц» по тюрьме, этапу и лагерю. Могу не повторять эпизоды, которые уже изложены в тексте, посвящённом Руслану. Но этого мало. Необходимо сокращать текст, который исключать нельзя. Имею ли я право на это? Хочется думать, что имею. Во-первых, потому, что цель моя бескорыстна, а сокращения неизбежны. Во-вторых, потому, что чувствую себя причастным к появлению этой книги.

Итак. ЭПИГРАФ. «Знал я зной и знаю холод, Стар вчера, а нынче молод, И за скорбь земли былую,Трижды землю я целую, И земной былинке всюду, Радуюсь, как чуду...» (Ю. Балтрушайтис)

ОБРАЩЕНИЕ: «Дорогие, любимые, прощаюсь с вами заблаговременно. Когда человеку 90 лет, нить его жизни может оборваться внезапно. Как память о себе и своём времени оставляю вам свои воспоминания. Я писала не для печати, а для вас, для себя, подчиняясь неодолимой потребности в этом. Хотелось также рассказать о прекрасных людях, с которыми свела меня судьба. Всё правда. Каждая строка – частица моего сердца.

ДЕТСТВО. (Ина прекрасно помнит своё детство. Оно описано подробно, красочно, с несомненным литературным талантом. Увы, придётся оставить лишь фрагменты).

 Я родилась в 1899 г в Санкт-Петербурге, на Васильевском острове, в двухэтажном каменном домике на 4 окна. Папа – Василий Берентович Шуткер – высокий, худощавый со светлыми волосами, работяга, никогда не сидевший без дела. Работал он на Охтинском Инструментальном заводе, делал хирургические инструменты. Приходил поздно (рабочий день длился не менее10 часов), выглядел усталым и озабоченным. Не помню, чтобы он играл с нами, но часто любовно проводил шершавой рукой по нашим волосам. Мамой, Марией Ивановной, я гордилась и считала естественным, что все кругом любили её. На улице поминутно раздавалось: «Здрасте, Мариванна!». Мама кивала в ответ и для каждого находила приветливое слово. Мои родители были латыши лютеране, простые люди: мама из крестьян, папа – сын столяра. Познакомились они в Петербургском Латышском клубе, где пели в хоре. Не смотря на то, что оба получили только начальное образование, они обладали душевной культурой и высокими моральными качествами. Неистощимое трудолюбие, щепетильная честность, чувство долга. Нас было трое детей – Лида, Ина и Эльза. Жила семья рабочих (мама тоже работала кассиром в лавке) в 4-комнатной квартире, имела прислугу и хорошую обстановку, включая пианино. Пока папа был здоров и работал, у нас было всё для счастливого детства: заботливые родители, здоровье, тепло и уют домашнего очага, по воскресеньям громадный пирог с капустой и мясной рулет. Дни рождения отмечались подарками и великолепным кренделем, ароматным, густо посыпанным сахарной пудрой и украшенным миндалём. А Рождество! А Масленица! А Пасха! А летние месяцы на даче в Токсово!... Конечно, случались и детские обиды на маму, я с детства была обидчива и самолюбива, сёстры часто дразнили меня «обиженная»…. (Детская жизнь протекала безоблачно но, чтобы понять характер Ины, следует оставить описание первого урока жестокости и насилия.)

  Весной 1906 г мама заболела и надолго легла в больницу. Папа отвёз меня и Эльзу в благотворительный лютеранский приют. В этом «богоугодном» заведении, где три раза в день читались молитвы, признавали только один метод воспитания – розги и пощёчины. Дети были запуганы, молчаливы. Процветали ложь и доносы. Пища вызывала отвращение, но если суп оставить в тарелке, в него клали второе и всё заставляли съесть. Несколько раз я подвергалась поркам рогами, после которых долго было больно сидеть. Панический ужас внушала всем начальница приюта – «Liebe-Mutter». Ежедневно старшая сестра уводила к ней на расправу «провинившихся» девочек, которых та секла розгами. После экзекуции девочки должны были целовать ей руку и благодарить за «заслуженное» наказание. Не могу понять, почему я не жаловалась отцу, который навещал нас в приёмные дни. После революции приют закрыли, а администрацию судили за истязание детей. После возвращения домой, я долго ходила по комнатам, прижав к груди старую куклу, вдыхала знакомые запахи…..

(Живые очаровательные зарисовки петербургского быта и нравов: лавочки, уличная торговля, лихачи, конка, похоронные процессии, городские пожары, первый трамвай, начальная школа для бедных, где нередко преподавали богатые дамы-патронессы, приезжавшие в каретах, несколько месяцев брюшного тифа, который лечили голодом и клизмами, летние каникулы в Курляндии у маминого брата Адольфа. Дядя Адольф был незаурядным человеком. Сирота из бедной семьи, он ценой неимоверных усилий закончил Дерптский университет. В качестве врача участвовал в англо-бурской и русско-японской войнах. В своём городке он бесплатно лечил бедноту и пользовался общей любовью. Был широко образован и научил Ину с восхищением смотреть на мир. От него она узнала основные законы биологии, названия и свойства растений, чудо звёздного мира.

Как тяжело мне сокращать этот текст, убирая фразы, абзацы и даже страницы. Как хочется оставить какой-нибудь фрагмент целиком. Ну, например….)

ТЁТЯ АДЕЛЯ. У нашей семьи был добрый гений – тётя Аделя. Этот тип «доброй феи» исчез в наши дни, а тогда встречался не так уж редко. Аделя Бадендик не приходилась нам тётей и вообще не состояла в родстве с нами. Это был друг нашей семьи, покровитель и советчик мамы с самого её детства. Она прожила сорок лет гувернанткой в семье одного царского министра, воспитала его детей, а когда они выросли, продолжала жить в доме и руководить сложным хозяйством этой семьи с целым штатом прислуги. У неё не было родных, жила она на всём готовом, а свой небольшой заработок тратила на тех, кто нуждался. Она не была религиозной, не рассчитывала на награду на небесах, а, очевидно, поступала так из внутренней потребности. Несмотря на свой преклонный возраст, она держалась очень прямо, носила чёрные платья с высоким воротом и золотой брошью у шеи. Седые волосы были гладко зачёсаны назад. Аделя Александровна знала маму с юных лет и «вывела её в люди», как тогда говорили. Мама рано потеряла родителей, бедных крестьян и с пяти лет уже трудилась: пасла гусей и нянчила младенцев у родственников. Когда ей исполнилось 10 лет, старший брат отца – Адольф привёз девочку в городок Гизенпот и определил в начальную школу. Тётя Аделя увидела маму на школьном выпускном торжестве. Ей понравилась чистая приветливая девочка и, узнав, что она сирота, тётя взяла её к себе в Петербург, обучила хорошим манерам и устроила бонной в богатую семью, где мама прожила 12 лет до замужества. Она вырастила трёх мальчиков, которые обожали её. Нас же, девочек, добрая тётушка Аделя всю жизнь обшивала и опекала.

Приезд тёти Адели всегда вызывал суматоху в доме: каждый старался услужить ей. На кухне раздувался самовар, кто-нибудь бежал в кондитерскую за слоёными яблочными пирожками. Чай она любила очень крепкий и без сахара. Тётя всегда привозила большую таинственную корзину. После первых объятий и расспросов, она садилась в кресло, ставила подагрические ноги на скамеечку, придвигала к себе корзину… и начиналась волнующая процедура извлечения из неё всякой всячины. Появлялись лифчики, пышные нижние юбки с кружевами, фартучки с крылышками на плечах, сумочки для носовых платков, для мамы ночная кофта, для папы шерстяной шарф и бутылка красного вина. Всё сделано своими руками, кривыми больными пальцами. На дне корзины всегда оказывалась всякая мишура, оставшаяся после последнего бал-маскарада в доме хозяев: бубенчики, ленты, бусы, искусственные цветы, маски. Тётя сама получала удовольствие от раздачи этих сокровищ, шутила, смеялась, заставляла примерять. После опустошения корзины все садились за стол, на котором уже шумел самовар. Начиналось длительное чаепитие, во время которого тётушка расспрашивала родителей о нашем поведении. Я обычно должна была прочитать стихотворение, Лида – сыграть что-нибудь на пианино. Происходил своего рода смотр наших достижений. Тётя хвалила или распекала нас, никогда не забывая сказать, какие у нас хорошие родители и как мы должны их любить и слушаться.

Когда заболел папа, и нужда пришла в дом, тётя Аделя щедро помогала нам одеждой, питанием, деньгами и, конечно, добрым словом и советом. Даже когда она в 1916 г переселилась в дом престарелых в Курляндии, мы получали от неё посылочки с варежками и носками. Она просто не могла жить без того, чтобы помогать людям. Она умерла в 1917 г с детским чулочком в руках, о чём написала нам её соседка по комнате. На похороны пришёл почти весь городок, так как не было никого, кому милая Аделя не сделала чего-нибудь хорошего.

ЮНОСТЬ. Весной 1912 г я поступила в женскую гимназию при лютеранской церкви св. Екатерины. Пастор не хотел, чтобы дочь рабочего училась в гимназии для привилегированных, но мама добилась моего допуска к экзаменам. Я хорошо сдала их и была принята в 4 класс.

У родителей были прогрессивные взгляды на женщину. Они никогда не говорили с нами о замужестве как о цели, к которой мы должны стремиться. Им страстно хотелось дать детям образование. Сёстры окончили прогимназию, а меня как отличницу решили отправить в гимназию. Обучение составляло около 300 руб в год, но папа тогда был здоров, и родители рассчитывали, что ценою некоторых лишений им удастся сводить концы с концами. Потянулись годы неистового учения; меня увлекал сам процесс овладения науками , точно я взбиралась по волшебной лестнице, откуда открывались всё более далёкие горизонты.

(Ина всем сердцем полюбила новую школу, помнит и подробно описывает каждую деталь. Гимназия считалась прогрессивной по уровню преподавания и методам воспитания. Ни грубых окриков, ни унизительных наказаний! Изучались немецкий, английский и французский языки. В старших классах девочки читали литературу в подлинниках. Гимнастику, рисование, пение, танцы, преподавали мастера своего дела. Гимназия воспитала у Ины чувство красоты, привила любовь к искусствам. Конечно, и история, и литература преподавались в строго верноподданническом духе. Незабываемы и другие впечатления. Празднование 300-летия дома Романовых. Первое посещение Александрийского театра в присутствии царской семьи (по счастливо выигранному лотерейному билету). Гимназический бал с приглашёнными «кавалерами». Очень обогатившая Ину дружба с богатой талантливой девочкой Наташей Леви.)

БОЛЕЗНЬ ПАПЫ. Металлическая пыль в заводском цеху в течение 30 лет, гнилой питерский климат. У папы открытая форма туберкулёза. Папа в больнице. С завода его уволили без какой-либо компенсации. Умолкли мамины песни. В доме поселилась нужда. Пришло для мамы время показать силу характера, неукротимую энергию, изобретательность, умение бороться во имя любви к близким…. Прежде всего, мама решила забрать меня из гимназии – платить было нечем. Вернулась задумчивая, ничего не сказала. Я уже мысленно прощалась с любимой школой, когда начальница остановила меня на лестнице: «Ина, ты остаёшься у нас. Скажи маме, что тебе предоставлена Романовская стипендия, платить за обучение не надо. Я рада за тебя и за маму». С тех пор все годы учения старушка-начальница поддерживала меня, незаметно дарила учебники, тетради, а в праздники – коробку марципана и кое-что из тёплых вещей…. Мы переехали в маленькие мрачные комнаты, продали пианино и уютный буфет….

Мама действовала, ведь любовь – это дела! Определила папу в санаторий с бесплатным лечением, построенный на пожертвования (прошения, слёзы, томительное ожидание в приёмных и, конечно, помощь тёти Адели). Мама сняла «приличную» квартиру и сдавала комнаты с пансионом. Этим мы жили. После года в санатории папа нашёл должность механика в гараже, работу непосильную, но выбирать не приходилось. Дома подрабатывал мелкими починками. У папы были золотые руки, но в деловой жизни он был неудачником. Сквозь сон я часто слышала, как мама распекала его за излишнюю гордость, доверчивость, неумение постоять за себя, услужить начальству. Лишь в одном плане папе повезло: мама всю жизнь была ему верным другом. Он нежно любил её. Папа умер в Одессе в возрасте 47 лет….

Днём я училась, вечером давала уроки, мне платили 50 коп в час. Несмотря на горести в семье, сила юности била через край. Иду из школы. Свежий день. Голубое небо. Ветер, запах талого снега, предчувствие весны. Радость заливает сердце. Впереди целая жизнь и огромный прекрасный мир! Милые люди, как я люблю вас! Отдать всю себя служению людям! В чём же счастье, если не в этом? Становясь старше, я о многом задумывалась. Вера в нашей семье была основой жизни, стержнем морали, руководством в поступках. Но постепенно мои религиозные чувства остывали. Меня стали увлекать идеи гуманизма и просвещения. Я много и жадно читала русскую и зарубежную классику. Я верила в самоусовершенствование и трудилась упорно, возможно наивно, над формированием своей личности. Думая о будущем, я всё более склонялась к профессии врача. Три года (1914 – 1916) меня устраивали репетитором в отъезд в зажиточную семью, чтобы я «дышала воздухом» и заработала на зимнюю одежду и учебники. Поэтому начало войны застало меня в городке Алатыри Симбирской губернии в семье русского священника.

(О войне, февральской революции, своей первой любви Ина пишет кратко. Семья с тремя девочками и больным отцом слишком занята была проблемой элементарного выживания. В мае 1917 г Ина получила «золотой» аттестат; самих медалей не выдавали в связи с войной.

ОДЕССА. Здоровье папы ухудшалось. Доктор советовал ему уехать из гнилого Питера куда-нибудь на юг. Дело решило объявление в газете: «Одесскому заводу требуется специалист по хирургическим инструментам». Семья переезжает в Одессу. В Питере остаётся сестра Лида. Она работает в Министерстве почт, куда её устроила тётя Аделя, с хорошим жалованием 30 руб, и у неё уже есть жених. После хмурого Петрограда яркий южный город ошеломил Ину. Особенно обилие продуктов. Сняли убогую комнату. Однако юг не пошёл отцу на пользу. Он ослаб от непривычной жары, исхудал, и вскоре вынужден был оставить работу. Средства на жизнь добывала мама. Она покупала муку, пекла калачи и продавала их на базаре. Чтобы быть учительницей Ина должна была окончить педагогический класс гимназии. Маме как-то удалось добиться для неё бесплатного обучения. Ина работала с утра до вечера. Утром занятия в гимназии, вечером печатанье на машинке судебных документов за 15 руб в месяц. Но денег всё равно не хватало, и семья жила впроголодь.

Однако бесчисленные жизненные передряги не могли заглушить голос молодости. Ине было 18 лет. Воскресные дни она проводила в молодёжной компании гимназистов и студентов, где пели, танцевали, читали стихи, слушали музыку. Оставаясь ночевать у подруги, Ина зачитывалась Куприным, Гамсуном, Чернышевским. В городском саду слушала симфонический оркестр: Чайковского, Бетховена. Это период оставил заметный след в её жизни.

Ине лично пришлось пережить всю одесскую революционную фантасмагорию, которую так любят показывать наши кинематографисты. Сначала нашествие банкиров и аристократов с севера; пир во время чумы. Калейдоскоп власти: красные, белогвардейцы, петлюровцы, григорьевцы, гайдамаки, интервенты. Разгул бандитов и мелкого хулиганья. Какими-то путями маме предложили место экономки в богатом имении в 200 км от Одессы. Она уехала туда с папой и Эльзой. Ина работала машинисткой-стенографисткой в торговой конторе и отчаянно голодала. Зарплаты едва хватало на хлеб, да и тот не всегда можно было достать. Осенью 1920 г Ина своими глазами видела панический исход белой армии и беженцев. Прочно установилась советская власть. Умер папа и мама с Эльзой вернулись в город. И опять, отложив заботы о сокращении текста, предоставлю слово Ине)

Вскоре из Петрограда приехала Лида. Воскресное утро. Сидим за завтраком. Робкий стук. Приоткрыв дверь, вижу сидящую спиной ко мне жалкую фигурку с острыми плечами и стриженой головой. Нищенка! Я, было, повернулась за куском хлеба, как раздался едва слышный голос: «Ина!». Невозможно описать радость и боль этой встречи! Мы на руках внесли Лиду и усадили в кресло. Я встала перед ней на колени, обнимала худые как палки ноги в рваных чулках. Все мы плакали навзрыд. Неужели этот скелет – наша Лида, цветущая, жизнерадостная, с ярким румянцем и каштановыми кудрями.

Постепенно Лида рассказала, как её сразил сыпной тиф, свирепствовавший в голодном холодном Петрограде. Жених исчез. Она лежала дома одна, без врачебной помощи. Её спасли добросердечные соседи, делившие с ней свой скудный паёк. Тиф дал осложнение на лёгкие – чахотка! Спасти может только мама! Едва встав на ноги, Лида пускается в далёкую Одессу – к маме. Битком набитые поезда шли без графика, места занимались с боем. Лиду втащил в окно вагона какой-то обросший мужичок с котомкой. Поезд подолгу стоял в тупиках. Пассажиры сами добывали дрова для топки паровоза. В разбитое окно дул холодный ветер. Иногда кто-нибудь подавал Лиде кружку кипятка; обхватив её, она грела руки, пила мелкими глотками, чтобы подольше растянуть блаженство. На Украине появились кое-какие продукты. Изголодавшиеся петроградцы, не задумываясь, отдавали пиджак за кусок сала. Перед Киевом объявили, что поезд дальше не пойдёт. Пронёсся слух, что на киевском вокзале формируется состав в Одессу. Поднялась лихорадочная суета. Люди вьючили на себя поклажу и, перегоняя друг друга, спешили к вокзалу. Лида со своим узелком стояла у поезда и с мольбой смотрела на людей. Она еле передвигала ноги и, конечно, сама не могла проделать трёхкилометровый путь. И снова её выручил простой солдат. Он энергично подхватил её и дотащил, а может быть и донёс – много ли она весила – до одесского поезда. Лидочка без сожаления отдала ему своё золотое колечко, единственную ценную вещь, которая была у неё.

Бедная мама! Недавно она похоронила мужа, а теперь эта проклятая болезнь грозила отнять дочь. Но думать, что мама пала духом, значит не знать её. Она консультировалась у врачей и знахарок, покупала всевозможные лекарства. Я ездила к какому-то врачу на Ланжерон за дорого стоящей медовой микстурой. Наконец мама повезла её в степную деревню: там чистейший воздух и у крестьян можно выменивать молочные продукты.

Мы переселились из голодной Одессы в село Мангейм в 40 км от города. Я учительница в советской трудовой школе. Мама заведует общественной столовой и ютится в комнатушке там же. Мне отвели проходную комнату при школе, а питалась я поочерёдно в каждом дворе. Сочельник. Лидочка сегодня встала с постели, приоделась. Каштановые локоны обрамляют худенькое лицо. Она поджидает Эльзу, уехавшую в город за покупками к празднику. Было уже темно, когда окоченевшая от холодного ветра вошла Эльза. На столе появились яблоки, пряники, дешёвые карамельки. Мама внесла целое блюдо своих пирожков со шпиком. Зажгли свечи, тихо пели песни, как когда-то в счастливые годы. Лида тоже пыталась петь, но сразу умолкла; её душили слёзы. Она умерла осенью следующего 1921 г. Меня уже не было с ними. Я вышла замуж и уехала с мужем на Украину.

НИКОЛАЙ КУПРИЯНОВ. (Историю любви и первого замужества Ины можно было и пропустить, но не могу, и вот почему. Большинство современных читателей представляют коммунистов или как кучку бандитов, захвативших власть в 1917 г при помощи немецких денег, или как комиссаров в кожаных куртках, расстреливавших российских дворян, или как друзей Зюганова, марширующих с портретом палача Сталина. А ведь большинство коммунистов первых лет советской власти были другими. Николай был первым коммунистом, которого встретила Ина. С чужих слов она знала, что это жестокие хамы, способные расстрелять человека ни за что ни про что. К её удивлению, председатель райисполкома Мангейма, прочитав её путёвку, любезно предложил сесть на единственный стул, без звука выдал деньги за проезд на извозчике и, застенчиво улыбнувшись, предложил со всеми школьными затруднениями обращаться к нему. Исполком был напротив школы, и вся жизнь Николая протекала на глазах Ины. Всегда занят, вечно спешит. То сидит в своём кабинете до глубокой ночи, а то и до утра (огонёк в окне), то скачет куда-то на коне, то горячо убеждает окружающих его людей на улице. Иногда заходит в сарай, где сельская молодёжь, сшив из мешков занавес, при свете двух керосиновых ламп репетирует небольшие пьески по Чехову и Гоголю. Как-то он попутно подвёз Ину на бричке до города за школьными принадлежностями. Рассказал о своём детстве. Родители умерли рано, его воспитала бабушка, учиться пришлось мало, работать с 14 лет. Любит музыку, поёт, играет на струнных инструментах. После этой поездки они стали искать встреч, а когда встречались – страшно смущались. Ина краснела, Николай молчал. Ни о каких ухаживаниях, свиданьях и прогулках при его загруженности не могло быть и речи. Но они знали, что полюбили друг друга. Николай, такой смелый, энергичный и волевой в работе, терялся и робел перед Иной. Свадьбы не было. Регистрация брака тогда тоже не практиковалась. Просто Ина переселилась в комнату мужа, где были топчан с соломенным тюфяком, стол без скатерти и две табуретки.

В районе преобладали немцы-колонисты, прослойка бедноты была незначительной, и первого посланца советской власти встретили в штыки. Круг обязанностей Николая был неограничен. Топливо для школы, посуда для столовой, музыкальные инструменты для Народного Дома, но главное – проведение в жизнь первых декретов советской власти, борьба с бандитизмом. Коммунисты тогда не имели никаких привилегий. Он ходил в чёрной косоворотке, высоких сапогах, грубошерстной флотской шинели, которая не защищала от ледяных степных ветров. После одной дальней поездки верхом Николай слёг с воспалением лёгких. Не было врача, не было медикаментов и, когда он, наконец, встал, сразу окунулся в привычный водоворот работы.

Весной 1921 г Одесский губком направил Куприянова в Жмеринку для борьбы с бандитизмом. Жители Мангейма устроили ему торжественные проводы. Ина гордилась им. Попрощавшись с мамой и сёстрами, супруги двинулись в путь. Поездка оказалась мучительной. В те голодные годы тысячи мешочников колесили по Руси в поисках муки, сала, соли. Поезда шли нерегулярно. Люди сидели на крышах вагонов. Случалось, человека сталкивали с крыши, чтобы завладеть его мешком. На полу вокзалов, на привокзальных площадях вповалку лежали тысячи людей, ожидая возможности уехать. На долго не мытых телах кишели вши. Многие тут же умирали от сыпного тифа, испанки или просто от истощения. На поезда нападали бандиты – грабили, уводили женщин, убивали коммунистов. В районе Белой Церкви, где активно действовала банда, поезд шёл медленно, чтобы машинист мог обнаружить разобранный путь. Николай в числе вооружённых пассажиров с наганом стоял на площадке вагона. Его партийный билет Ина спрятала.

В Жмеринке Ина всегда одна. Николай во главе конного отряда громит бандитов. Вернувшись домой, вконец измученный, обросший щетиной, валится на кровать и спит, не просыпаясь, иногда более суток. Жизнь Ины совсем не похожа на мечты юности о счастье. Многое для неё кажется неприемлемым. Аресты, расстрелы, облавы внушают отвращение. Осенью супруги решают, что Ина поедет в Москву учиться. Будет врачом! Ину берёт в свой вагон партийный товарищ Николая, переезжающий в Москву. Для неё в углу товарного вагона соорудили топчан. Впереди Москва, университет!

В Москве, плохо освещённой, грязной, голодной, кишевшей карманниками, жизнь кипела ключом. Со всех концов страны в Москву тянулась молодёжь: в столице театры, лекции, литературные диспуты. В домах, отапливаемых «буржуйками», в невообразимой тесноте люди жили, учились, любили, мечтали о прекрасном будущем. За морковным чаем и мороженой картошкой горячо спорили, читали стихи. Приютила Ину в своей комнате знакомая Николая Надя Глинка. В Университет её не приняли; она не знала, что для этого нужна путёвка от профсоюзной или комсомольской организации. Чтобы получать паёк, пришлось срочно искать работу. По газетному объявлению её приняли в Военную академию, где нужна была машинистка со знанием английского; готовился англо-русский военный словарь. В ноябре в отпуск приехал Николай. После ликвидации банд он работал в жмеринском исполкоме. На живописном Смоленском рынке Ине купили новые ботинки; летние туфли со сквозными дырками на подошвах тут же выбросили в мусор. Николай расплатился мукой. Вскоре Николай заболел сыпным тифом. В мрачном фургончике Ина отвезла его в Пироговскую больницу. Миновал кризис. Как известно, у выздоравливающих появляется огромный аппетит. Но чем Ина могла помочь мужу? Только своим пайком. Голод стал её постоянным мучителем. Выяснилось, что Ина беременна, но от мужа она это скрывала; он перестал бы принимать от неё передачи. У больничной койки сидела молча, чтобы не разрыдаться.

Молодой организм Николая – ему было 27 лет - переборол сыпняк, но обнаружился туберкулёз. Узнав о беременности, он убедил Ину поехать к его старшей сестре в город Сычёвку под Смоленском. Сестра Николая Александра приняла Ину радушно, хотя сама с трудом перебивалась с тремя дочками школьницами. Первое время Ину так мучил голод, что она прятала в карман хлебные корки, оставленные на столе. Вскоре она поступила машинисткой в Исполком, стала получать паёк и зарплату. А когда приехал Николай и им предоставили комнату, сердце Ины наполнилось радостью: свой дом, свой угол, какое счастье! Воскресла надежда на выздоровление Николая.

2 июня 1922 г у Ины родилась дочь Татьяна, Тасенька с такими же, как у отца пронзительно голубыми глазами. А дома её ждал сюрприз. Приехали мама и Эльза, которых Ина давно звала к себе. Теперь всё дышало мамой, во всём видна была её умелая хозяйственная рука, её любовь и забота. Жизненный уровень людей заметно поднимался. НЭП творил своё благое дело. Всё бы хорошо, но очередное обострение болезни заставило Николая уйти с работы. Он слёг. От сычёвской больницы отказался. Считал, что если его ещё можно спасти, то только в московской больнице. Ина кормила грудью дочку, в Москве жить было негде, и Николай категорически возражал, чтобы Ина ехала с ним: «Твоё место здесь, возле ребёнка. Мария Ивановна довезёт меня. А вернусь я сам, если…». Прощаться было тяжело, Ина чувствовала, что это навсегда. Они прожили один год и пять месяцев. Вскоре Ина получила извещение о смерти Николая Куприянова. Ушёл один из тех коммунистов, без которых победа революции была бы невозможна. Они действительно мечтали о светлом будущем, не ожидая для себя ни орденов, ни почестей, ни материальных благ. Его похоронили в братской могиле как бездомного. Впоследствии Ина узнала, что брат Николая, которому она слала письма и телеграммы, был в это время далеко от Москвы.

ПАРТИЯ. Вскоре после смерти мужа Ина вступила в партию. Большинство коммунистов Сычёвского комитета были похожи на Николая, и Ине казалось, что она приняла у него эстафету. Воскресли юношеские стремления к большому делу в жизни. Она инструктор женотдела. Трудно было перебороть равнодушие женщин к делам, выходящим за пределы собственного дома. Боязнь мужей, часто кулаками препятствовавших жёнам. Пробудить доверие к новой власти. Она устраивала женщин на работу, а детей в ясли, добивалась жилплощади, разбирала конфликты с администрацией. Кружки ликвидации безграмотности открывались на предприятиях, в мастерских и многих деревнях. Ина чувствовала себя членом братской семьи коммунистов. Эльза вступила в комсомол и целиком посвятила себя комсомольской работе. За Тасенькой присматривала 15-летняя сиротка Дуня, которую Ина взяла из детдома.)

В маленькой Сычёвке я часто встречала Степана Ильина, военного прокурора. У него была высокая стройная фигура, бледное лицо, глаза, печально и внимательно смотревшие на мир. После смерти Николая Ильин стал ненавязчиво помогать мне. Он появлялся в нужный момент как бы случайно и, выполнив трудную работу, исчезал, не ожидая благодарность. Сначала я принимала эту помощь как братскую, но вскоре поняла, что Ильиным руководят и другие чувства. После собраний он стал провожать меня домой. Приходя под тем или иным предлогом, всегда приносил для Тасеньки какое-нибудь лакомство или игрушку. Я была одинока, а жизнь полна трудностей. Поразмыслив, я ответила согласием на его предложение. Он был на 14 лет старше меня. Политическое воспитание получил у питерских рабочих наборщиков, начав работать в типографии 12-летним мальчишкой. За участие в вооружённом восстании 1905 г Ильин был приговорён к пожизненной каторге. Пешком, закованного в кандалы, его пригнали из Питера в Ярославскую каторжную тюрьму, где он просидел 12 лет в одиночной камере до Февральской революции. Как ни парадоксально, тюрьма дала ему возможность пополнить своё скудное образование. Политических тогда не заставляли работать и не препятствовали передаче книг. Он изучил немецкий язык, основы медицины, прочитал много классики. За 37 лет жизни он не знал другой страсти, кроме революционной. Вся сила нерастраченного чувства, потребность заботится о более слабом – всё это буквально обрушилось на меня. Я отвечала благодарностью, но больше позволяла себя любить, чем любила. Тем не менее, мы были счастливы, радовались настоящему, верили в будущее.

(Степана перевели в Москву. О сычёвском периоде, периоде энтузиазма, убеждённости в необходимости того, что делаешь Ина вспоминала с удовольствием. В дальнейшем она работала в учреждениях, где партийная работа часто была формальной и не давала прежней радости.

Лето 1923 г. Разгар НЭПа. Москва резко изменилась. Открылись рестораны, появились нарядные женщины, обилие продуктов. У Ины и Степана две комнаты в густо населённой коммуналке. Отопление печное, готовка на примусе. Они в восторге от нового жилья. Приехала мама, есть кому ухаживать за Тасей. Ина – переводчик в Наркоминделе. Кругом культурные люди. Боясь оказаться отсталой, Ина яростно занимается самообразованием. Одновременно английский и французский кружки. Лекции по философии. Читает запоем. Консерватория, Третьяковка, Музей изобразительных искусств! Она молода и полна сил! Ину охватил настоящий духовный голод. А Степан? Предоставим слово самой Ине.)

Степан не понимал моей жажды знаний, стремления приобщиться к культурным ценностям столицы. Считая, что я достаточно образована, он начал борьбу с моими, как он считал, «светскими наклонностями». Начались противоречия. Больше всего Степан хотел сберечь своё личное счастье. Он страдал от жгучей ревности ко всему, что отрывает меня от дома. Многочисленные доказательства его любви не могли вернуть утерянную близость. Он приезжал за мной на работу, делал подарки, исполнял мои женские прихоти, но его любовь только тяготила меня. Различное восприятие жизни всё более отдаляло нас. За этими скупыми словами – бездна горестных переживаний - трагедия Степана, тревожные раздумья у меня. Поиски компромисса. Бессонные ночи… Мама заклинала меня не разрушать семью: «Что тебе ещё надо? Мы сыты, одеты, тебя любят, ты жестокая, эгоистка». Наверно, так оно и было. Но я не могла иначе, не могла жить с человеком, с которым утерян внутренний контакт… .Сейчас я лучше понимаю Степана, понимаю и жалею. Но не оправдываю. Он, как умел, оберегал свою любовь, первую и единственную, свой домашний очаг, наконец обретённый. Когда весной 1924 г мне предложили место переводчика в Советском посольстве в Вене, мы ухватились за этот выход. Степан надеялся, что я затоскую по семье и скоро вернусь к нему. Но я знала, что это невозможно и уехала с чувством огромного облегчения.

ГОДЫ СТРАНСТВИЙ. ЛЮБОВЬ. (Наконец-то можно делать большие сокращения без особого ущерба для образа Ины.) Переводчиком в посольствах Ина работала сначала в Вене, затем в Риме. Не упускала ни одной возможности лучше узнать эти страны, природу, архитектуру, историю, людей, не отказывалась ни от одной прогулки по городам и паркам, ни от одной поездки по окрестностям, знакомств с новыми людьми. Описания её подробны, красочны, эмоциональны, но я считаю возможным их опустить.

Пришло длинное письмо от Степана, где он излагал свои поистине «домостроевские» взгляды на семью и брак. Что Ина могла ответить? Только то, что считает их брак невозможным. (Тем не менее, всю жизнь Ина носила фамилию Ильина.) Больше писем не было. Степан добился перевода в Ленинград, на родину. Сначала писал маме и Тасеньке, потом связь оборвалась. Вскоре он умер от инфаркта. Слово Ине:) «Виновата ли я? Поступила ли непростительно жестоко с хорошим человеком, прожившим тяжелейшую жизнь и любившим меня беззаветно, на моей ли совести лежит его смерть? Можете осудить или оправдать меня. Я пишу правду, не приукрашивая свои поступки. Моё оправдание: неуёмная жажда жизни, которую не мог разделить со мной Степан».

(В Рим в командировку приехал Илья Герценберг, немного знакомый Ине по Москве, Он попросил показать ему Рим и вскоре стал её неутомимым спутником. Илья хорошо помнил древнюю историю и много интересного добавлял к тому, что они видели. Приблизился конец командировки. Грустно расставаться: Илья и Ина поняли, что дороги друг другу. При прощании Илья написал на коробочке от папирос: «Всё пройдёт и забудется не совершившееся чудо». Потом поцеловал Ине руку и быстро ушёл. Но не забылось… Переписка началась непроизвольно. В письмах было сказано всё, о чём они молчали в Риме. В конце лета пришла телеграмма: «Приезжай, счастье ждёт своих гостей!». И Ина приехала. (О первой жене Ильи Лене Запольской я уже написал в тексте, посвящённом Руслану).

Об Илье, отце Руслана, я тоже коротко уже писал. Революция застала его в Женеве, где он учился на 3-м курсе химфака и тесно общался с российскими политэмигрантами. Будучи убеждённым революционером, он тут же вернулся на родину и уже через несколько месяцев стал коммунистом. Он участвовал в гражданской войне на восточном фронте, сражался с басмачами. Затем работал в отделе печати Наркомнаца, в секретариате Дзержинского, в ВСНХ – экономистом. После создания Наркомвнешторга перешёл туда и вплоть до ареста работал в области промышленного экспорта то в Москве, то за границей. Любую работу он совмещал с журналистикой – это было его призвание. Помогали блестящая память, эрудиция, знание трёх языков. Основная черта его характера, по мнению Ины, безукоризненная честность и принципиальность во всех сферах жизни. Это сочеталось в нём с жизнерадостностью, юмором, любовью ко всему, что делает жизнь привлекательной. В значительной степени ему Ина обязана тем, что после полного крушения жизни, у неё остался свой большой внутренний мир и способность к радости.

Процитируем Л.Толстого: «Все счастливые семьи похожи друг на друга….». Это даёт возможность значительно сократить описание счастливых лет жизни Ины с Ильёй. Небольшой отпуск Ильи они провели вдвоём. Илья удочерил Тасеньку и очень любил её. 15 июня 1927 г родился Руслан. Всё лето супруги с мамой, Тасенькой и Русланом провели на даче. В Москву вернулись осенью вместе с Нюшей, краснощёкой девушкой, няней Руслана. Ради правды Ина признаётся, что чувство материнства расцвело у неё лишь с рождением второго ребёнка. Супруги прожили в Москве 4 года. В конце 1928 г Илью командировали в Грецию. Страна нуждалась в импортных машинах, а чтобы закупать их, необходимо было резко увеличить экспорт. Поехали всей семьёй, включая бабушку. Дорога была трудная: авария на железной дороге, сильный шторм на море. В местечке Кифиссия сняли небольшой дом с апельсиновым садом. Ина работала секретарём советского консульства: к ней обращались осевшие в Греции русские, желавшие вернуться на Родину. Работа ей нравилась, и она вкладывала в неё много старания. Счастливую жизнь семьи в Греции и подробные описания её красот и достопримечательностей мы опустим.

Осенью 1930 г Илья получил новое назначение - Германия. От Пирея до Бриндизи плыли пароходом, оттуда скорый поезд вдоль всей Италии, через Альпы доставил их в Берлин. Два года, прожитых в Германии, прошли под знаком уверенного продвижения Гитлера к власти: парады, факельные шествия, военизированные игры молодёжи в парках и скверах. Тася ходила в немецкую школу, Русик в детский сад. Оба в короткий срок овладели языком. Ина с Ильёй побывали в Дрездене, Лейпциге, на Шварцвальде. В Москву вернулись вскоре после поджога Рейхстага.

Снова Родина, Москва. Семья живёт в трёхкомнатной квартире с замечательными (!) удобствами: центральное отопление, ванная, газовая колонка, телефон. Илья работает заместителем Совпольторга, Ина в секторе внешних сношений торгового отдела ЦК партии. Тася ходит в немецкую спецшколу, Русик с бабушкой. «Перегибы» в коллективизации, и страшные политические процессы вызывали глубокое недоумение и тревогу, не более.

ВСТРЕЧА С АМЕРИКОЙ. «Амторг» - организация, осуществлявшая экономические связи СССР с Америкой. В 1933 г, после признания Америкой СССР, деятельность этой организации приняла грандиозный характер. В течение нескольких лет в Нью-Йорк прибыло около 700 советских специалистов, в том числе Илья. Поехали с Русланом. В ожидании визы неделю провели в Париже . Для Ины и Ильи это был подарок судьбы. Океан пересекли за четверо суток на знаменитом «Британике».

Первый год, когда в Нью-Йорке ещё не было советской школы, жили в зелёном пригороде Маунт-Верноне в деревянном доме с садом. Руслан ходил в американскую школу. В следующем году приехала 13-летняя Тася, и дети пошли в советскую школу в Бруклине. Тасенька училась музыке, ей купили пианино. Хозяйство вела шведка Анна, отличная хозяйка и кулинар. На работу ездили в своей машине. На лето дети уезжали в пионерский лагерь (кэмп). Им отлично жилось там.

Илья работал в «Амторге», изредка выезжая из Нью-Йорка в Сан-Франциско и другие города для переговоров с отдельными фирмами и заводами. Ина руководила отделом печати и рекламы Нью-Йоркского отделения «Интуриста». В Чикаго, Сент-Луисе, Канзас-Сити, Сан-Диего она обслуживала советские отделы на международных туристических выставках. В те годы к советской экспозиции люди приходили толпами, учителя приводили целые классы, на всех не хватало брошюр, на все вопросы не было возможности ответить. Уставая до изнеможения, Ина гордилась ролью представителя легендарной страны Советов. В те годы Америка, уже вышедшая из Великой депрессии, конечно, потрясала советских людей, приехавших из страны только начавшей выходить из беспримерной разрухи. Технические достижения поражали, фантасмагория Бродвея приводила в шок.

Вот где было поле для Ининой любознательности, жажды новых знаний и впечатлений. Но ей этого было мало. В 1936 г она одна (Илье не предоставили отпуск) отправилась в двухмесячное путешествие по Америке. Второй месяц отпуска взяла за свой счёт. И опять масса свежих наблюдений, впечатлений, знакомств с простыми (и непростыми) американцами. Чикаго, Канзас-Сити, озеро Мичиган, штат Нью-Мексико, штат Аризона, Гранд-Каньон, индейцы, Лос-Анжелес, Голливуд, яхточка со стеклянным дном, открывающим подводную жизнь, Йосемитский заповедник, Сан-Франциско, секвойи, отдых на ранчо в штате Айдахо. Последняя зима 1937 г в Нью-Йорке. Все эти описания и впечатления я вынужден сократить. Оставлю маленький эпизод.)

В том году в творческой командировке в Америке находились И.Ильф и Е.Петров. Накануне их отъезда на Родину в консульстве был устроен приём в их честь. После ужина – танцы, коктейль. Всматриваясь в лицо Петрова, я понимаю, что где-то встречала его. Мангейм под Одессой! Худенький подросток в гимназической шинели талантливо импровизирует на пианино в деревенском клубе. Конечно, это он, остроумный весёлый Женя Катаев! Решаюсь спросить Петрова, был ли он в Мангейме? Да, был. Он узнаёт меня. Ошеломлён. Усаживаемся в тихий уголок и вспоминаем Николая Куприянова, освещённую фитильками сцену клуба, занавес из мешков и наш юношеский задор.

ИСПЫТАНИЕ. (О возвращении Ины и Ильи на Родину и их аресте я уже кратко рассказал в тексте, посвящённом Руслану. Добавлю несколько деталей словами Ины:) Вести о массовых арестах в СССР начали проникать к нам с начала 1937 г. Тревога, недоверие друг к другу охватили всех. Вскоре начали поступать телеграммы об отзыве того или иного работника «Амторга». Его провожали, точно хоронили. Мы с Ильёй были в полном смятении. Воспитанные в духе полного доверия к партии и государству, мы не допускали массовых ошибок и мучительно искали оправдания репрессиям. Но наша совесть была абсолютно чиста, и казалось, что нам лично ничто не может угрожать….(Приехав в отпуск в Москву, Ина сразу бросается к маме, жившей на даче с Эриком). Какое у мамы запуганное лицо! Она побелела, сгорбилась. Поминутно озираясь, шёпотом рассказывает о массовых арестах, «чёрных воронах», ночами колесящих по городу, о переполненных тюрьмах.

(Эрик, племянник Ины, постоянно жил с бабушкой, так как его мать, Эльза Шуктер, после революции стала профессиональной разведчицей. Работала в Японии, Турции, а с 1933 по 1945 год в Германии. После войны оказалась в Швейцарии. Два раза (1938 и 1947) отказалась вернуться, зная, что происходит в СССР, но продолжала работать. Вернулась в 1956 г. Её судили за невыполнение приказа. Отсидела 5 лет во Владимирской тюрьме. Вернулась в Москву к сыну. Умерла в 1990 г.)

Столкнулась с женой Томского, председателя ВЦСПС, которая рассказала: «Целый месяц я искала мужа по всем тюрьмам, использовала все старые связи, дошла до Политбюро. Никто мне не помог. Так я его и не нашла». Вернувшись в Москву, я сразу начала хлопотать о выезде к месту работы, к семье. Проходил месяц за месяцем, но мне отвечали: «Вопрос не решён». Прошло лето, осень, настала зима, а я всё ждала. Тогда Илья подал рапорт о возвращении в Союз. Просьбу удовлетворили. Когда Илья приехал, уже было арестовано всё его начальство. Арестованы были многие наши друзья и товарищи, которых мы знали долгие годы и в честности которых не могли сомневаться. Какой-то ядовитый туман отравлял умы и сердца людей. Скованная дисциплиной и страхом партия молчала. Но в душе каждый человек содрогался от ужаса и протеста. Расстроились дружбы, ослабли родственные связи. Прекратились вечеринки, встречи преферансистов и шахматистов. Все сидели по домам и ложились в тревоге. Каждый видел в другом потенциального доносчика. Высокий моральный облик, заслуги перед революцией, достижения в работе – ничто не спасало. Из Интуриста меня уволили, на другую работу не брали. Приехавших из заграницы сторонились как зачумлённых, считали бесспорными «кандидатами» и не хотели портить свою репутацию. Мы это знали и визитов не делали. Нам говорили напрямик: «Будьте готовы ко всему, думайте о семье, спрячьте ценные вещи. Но мы не готовились, ничего не прятали, уверенные в своей невиновности верили в свою звезду.

(Арест Ильи, а затем и Ины я уже описал в тексте, посвящённом Руслану. Продолжу, дав слово Ине:)

Окончен обыск. Меня торопят. Обнимаю и целую детей в губы, щёки, глаза: «Милые, я ни в чём не виновата». Русик зарыдал. Тася снова сунула голову под одеяло. Во дворе ждала чёрная машина. Всё. Я закрыла глаза. Толчок автомобиля вернул меня к действительности. Грязный двор, щиты на окнах, высокие стены: внутренняя тюрьма НКВД. Долгое ожидание в какой-то клетушке без сидения. Сижу на полу. Наконец слышу свою фамилию. Дежурный, позёвывая, заполняет анкету на зк Ильину. Уже светало, когда конвоир отвёл меня в полуподвальное помещение, где находилось несколько женщин. По неопытности я думала, что это и есть камера заключения, и с ужасом оглядывала единственный топчан, на котором всем нам придётся спать по очереди. Одна из женщин - высокая статная, улыбнулась мне и что-то сказала. Доброе слово! Как оно согрело, как помогло в этот лихой час! Это была Зинаида Гинсбург, директор Московской экспериментальной школы им. Радищева…

ЧЁРНЫЙ ВОРОН. Нас вывели на двор. «Чёрный ворон». Меня втолкнули в маленькое помещение и заперли дверь. Я оказалась в ящике, его стены прикасались ко мне со всех сторон. Нельзя двигаться, темно, не хватает воздуха. Панический ужас охватил меня, по всему телу выступил пот.. Я опустилась на пол, хоть над головой было свободное пространство. Неистовый стук и крики из соседних клеток: «Откройте! Дышать нечем! Палачи!». И невозмутимый голос: «Не галдите! Ничего с вами не будет." За 20 минут пути до Бутырки я состарилась на годы, поседела.

Окончание следует.

Здесь я хочу сделать ремарку: Счастливые годы Ины с Ильёй (1925 - 1938). Обеспеченная жизнь, интересная работа в Москве и заграницей, концерты, приёмы, экскурсии, плаванье на суперлайнерах, путешествие по Америке. А ведь это были годы репрессий, раскулачивания, беспрецедентных страданий большей части народа. Наконец голод (1932 - 1933), во время которого только на Украине умирало до 20 тысяч в день. Об этом ни слова. Ни одного слова у женщины, воспитанной в высоких моральных правилах лютеранства, знавшей и ценившей удивительную доброту тёти Адели, директриссы гимназии, знавшей и бедность, и голод, и жестокость (приют). Несомненно, читатели по разному оценят это. Однако в любом случае, нам не помешает хорошо подумать. Вот только две темы для раздумий.

1. Разве сегодня многие состоятельные люди - наши избранники депутаты, наши кумиры артисты, строящие дворцы в Подмосковьи, Испании и Флориде, завсегдатаи фешенебельных курортов, где "всё включено", задумываются о жизни людеё в аварийных домах и гибнущих моногородах?

2. Разве сегодня приверженцы какой-либо идеи (коммунистической, либеральной, ура-патриотической, прозападной...) способны воспринимать факты, не подтверждающие её?