Банный день. Из серии Лето Господне моего детства

Люблю смотреть  на картину Аркадия Пластова  «Весна».  Эта картина словно из моего детства.

Да, суббота в поморском селе – день особенный.

Сделаны все дела, в доме всё дышит чистотой.

И это не только перед большими праздниками, так всегда накануне очередного воскресения.

С полудня начинали топить бани. Эта живая картина тоже просится на полотно.
Над всем селом поднимаются ровные столбики дыма.  Это особенно впечатляет в тихий морозный день.  Когда-то давным-давно появились эти незатейливые строчки:
Трубы столбиками дыма  вырастают до небес,

Искры вьются паутиной, озаряя сонный лес.

В хорошо протопленную, «выстоянную»  баню первым идет отец.  Мама уже отнесла таз, в котором чистое сменное бельё, полотенце и берёзовый веник.
Отец всегда долго парится, потом бреется…  Он не спешит.  Это его время и любимый отдых после трудовой недели.  И никто его не торопит.
После него в баню идём мы с мамой.  Мама всегда моет наши длинные густые волосы. 

Затем  мы забираемся на верхний полОк, и мама, плеснув на каменку немного воды и помахав веником, слегка парит наши раскрасневшиеся тела.  Мы терпеливо переносим эту процедуру.

Некоторое время лежим  под жарким потолком.

Мама в это время моется сама.   Потом, окатив нас чистой водой, отправляет в предбанник одеваться.

Я одеваюсь сама, а младшую – мама.  И это выглядит в любое время года так, как я вижу на картине Пластова «Весна».  И маме обнажённой никогда не холодно.
Домой идём одни, дом рядом. Мама остаётся в бане.   Она постирает бельё, вымоет все скамейки, пол, вторично помоется сама и только потом возвращается домой.
Однажды был такой случай.  Она с делами задержалась долго в бане. Стало уже очень темно, закопчённая лампа слабо освещала небольшое пространство в бане.
И вдруг она слышит, как сзади неё открывается дверь и в низкий проём двери пихается незнакомый мужик. Грязный, оборванный, он что-то невнятное лопочет на незнакомом языке.

Мама, от страха плохо соображая,  упёрлась в его грудь руками и вытолкнула его через две двери в сугроб. Успела набросить крючок, хотя этот слабая защита вряд ли спасла бы её.  Но поздний «гость»  больше не делал попыток.

Дома, рассказывая об этом происшествии, предположила, что это был «услонец».   Так звали многочисленных заключённых, которых держали на островах Белого моря.  Их, видимо, не только плохо кормили, но и охраняли.  Они по льду приходили в село. Попрошайничали, при случае  воровали, грелись ночью в незакрытых банях.  Но они не были агрессивными.  И вот один из них поздним вечером напугал нашу маму в бане.

Но вернёмся к нашей субботе.  Мы ждем маму дома. На столе в субботу всегда миска с толчёной брусникой, клюквенный морс.

Отец уже ставит самовар.  Самовар тогда был ещё старый, медный и очень тяжёлый. Помню, как мы раз в неделю мыли его простоквашей, чистили золой, и он блестел потом, как золотой.

Отец наливает в него чистую воду, закладывает в трубу припасённые угли из печки, затем опускает зажжённую лучину.   Лучину он заранее нащипал, она долго лежала на печке, хорошо высохла.

Сейчас пишу эти строчки, а в памяти невольно вспомнились другие строки:

Давай-ка, наколем лучины,
Раздуем себе самовар.»

А в самоваре нашем в трубе уже гудит огонь и потрескивает лучина.
К приходу мамы самовар готов. Его, фурыкающего паром, отец поднимает на стол.
Чай заваривает мама. Она знает, сколько положить заварки в чайник и как долго его держать на конфорке.

Я раскладываю чашки с блюдцами. Только отец пьёт из стакана.

Отец после бани выглядит помолодевшим: в белой нательной рубахе, аккуратно причёсанный, чисто выбрит.  Он с удовольствием  метким ударом ножа колет сахар и кусочки складывает в сахарницу.  Чай отец пьёт долго, стакан за стаканом, с сахаром вприкуску.  Никакой еды с чаем не употребляет.  И снова хочется написать из стихотворения Александра Блока:

За верность старинному чину!
За то, чтобы жить, не спеша!
Авось, и распарит кручину
Хлебнувшая чаю душа!»

Мы тоже с мамой сидим долго за самоваром.  Пьём чай с маминой стряпнёй.  Это небольшие хрустящие калачики, как говорила мама, на скорую руку. Это скромная субботняя стряпня. А вот в воскресенье, может, будут и шанежки пшённые да картофельные, а то и творожные, и ягодные.

Отец был молчаливым человеком. И, если честно, мы побаивались его.  Росли мы в строгости. Достаточно было одного взгляда отца, чтобы понять, как надо что-то делать или как вести себя.

Но в этот субботний вечер отец был добродушным,  иногда в наш адрес отпускал шутливые реплики, вроде такой: «Ты смотри, у тебя сахар-то весь чай выпил.»  Это намёк нам, что сахара-то надо меньше класть в чашку.
Однако я слышала и такое, что отец слыл «острословом». В своей бригаде рыбаков, а он всегда был бригадиром, отпускал такие  крутые «шуточки», что  «уши вяли», а уж жонкам лучше бы и не слышать.

От отца я переняла много полезных умений.  Летом он брал меня на всякие работы в помощники.
Я до сих пор помню, как «забрать убег», как «осмотреть» его на куйпоге (во время отлива).  Как определить, где морские черви прячутся в морском иле и как их выкопать. Один вид этих волосатых толстых червей вызывал во мне тошноту.  Но я их искала и выкапывала, а потом ещё и на крючок наживляла для ловли крупной осенней камбалы продольником.

Я училась «сидеть на вёслах» в карбасе и гребла до кровавых мозолей на ладонях.
Так мы поднимались вверх по реке за глиной. Там же рубили мелкий ельник для убега. А потом по течению спускались вниз по реке к морю.
Думаю, если бы я осталась жить в селе, то была бы умелой поморской жонкой. Но – не суждено…

В 16 лет я покинула родное село, а отца уже не было в живых.

Отец наш знал многие ремёсла.  Сам вязал сети, умел сделать из дерева клещицу для вязки сетей.  В простенке между окнами на кухне всегда висела очередная сетевязка. Сети для невода, для убега, небольшой мерёжи он всегда вязал сам.
Зато и рыба к столу была всегда.

Умел он и столярничать, простую мебель на кухне сделал сам.

Подшить валенки, сделать набойки на обуви – всё в его руках спорилось.  Часто одинокие женщины просили что-то сделать,  он никогда не отказывал.
Мужчины села приходили к нему постричься. И это наш отец делал неплохо.
Жалко, что ему мало удалось пожить.  Но после войны, пока он был жив,  семья не знала нужды.  Не было у нас недостатка в еде, мама покупала в магазине нужные вещи для дома. Мы были одеты, обуты.

За два дня до смерти отец попросил истопить баню.

Мама берёзовыми дровами натопила не жарко баню. Одела потеплее, сама отвела его. Сама вымыла, немного попарила веничком на нижней полке. Одела. Я встретила и помогла ему дойти до дома.

После бани отец хорошо поспал и, казалось, ему стало лучше.

Умирал он тихо. Позвал маму и сказал ей:
Спасибо тебе. Прости меня.

Мы с младшей сестрой собирались в школу.  Неожиданно мама позвала нас:
- Подойдите к отцу, он умирает.  Проститесь.

Я подошла к кровати, положила свою руку на его исхудавшую и похолодевшую.  Мне показалось, что глаза его увлажнились. Младшая сестра громко заплакала и не подошла к кровати. Ей было 10 лет. Возможно, она испугалась.
Я видела, как по щекам отца катились слезинки.

Прошло 70 лет, но я до мелочей помню это морозное декабрьское утро.

Декабрь 2023 года