Змеючки

     Счастье любит тишину, похмелье тем более, а Максима Косулина разбудили в полтретьего ночи и совсем не в тишину. В тонкий высокий звук, похожий на визг. И почти сразу же в дверь позвонили. Он закинулся «Антиполицаем», хлопнул резинкой шортов по намечающемуся пузу и пошёл открывать. Маска сонной свирепости приладилась на припухшее лицо автоматически. Рассвирепеешь тут – ночь, похмелье, визг, звонок, визг... Да, а визг-то – не кончается.
     – Здрассьти... – Свирепость перетекла в недоумение.
     – Максим, сделайте что-нибудь! – взмолилась Зинаида Эрастовна, костлявая кособокая старушенция из квартиры справа. Кажется, она в музее работает, это всё, что Макс о ней помнил. Как доказали британские учёные, близкое соседство не перебивает разницу в возрасте.
     – Сделаю наверно... Откуда визг?
     – Из молока!
     Призывно махнув рукой, старушка направилась к себе, а в данном случае и к источнику звука. Если Макс и помедлил, то какие-то секунды.
     Она ждала его на кухне. Обычная, в принципе, кухня, в обморок падать не от чего. Только многовато ёмкостей кругом. Там чашка, тут ковшик, на подоконнике тазик, на холодильнике такой же... Впечатление, что у старушки течёт крыша. Ну так, подтекает. Но выше-то не крыша, а следующий этаж.
     Однако стоило Максу увидеть, откуда, собственно, берётся этот странный непрекращающийся визг, как он напрягся ненароком и о своём чердаке. Визжал человечек. Невероятно маленький, неправдоподобно белый человечек, стоящий в пластмассовой чашке по центру стола. Он был по пояс в молоке, и своими очертаниями напоминал пупса, а разместить такого пупса можно было и на ладони, ещё и место бы осталось. Глаза его были закрыты, а рот, соответственно, открыт. И вызывал большое искушение его чем-нибудь прикрыть. Большое, но всё-таки поменьше, чем опасение.
     – Что ему надо? – крикнул Макс прямо в соседкино ухо, украшенное совсем не стариковской, легко покачивающейся серебристой серёжкой.
     В ответ соседка только развела руками.
     Человечек добавил к визгу ещё и негодующее клокотание и злобно шлёпнул ладонями по поверхности молока.
     – Понятно, – сказал Макс (мог бы не говорить, из-за всей этой какофонии он сам себя не слышал). Исходя из этого понимания он и начал действовать. Включил тёплую воду и сунул под неё чашку с визгуном. Когда молоко плюс вода подскочили тому под самый нос (а произошло это чуть больше, чем через мгновение), наступила тишина, и чашка была отправлена на прежнее место.
     Человечек распахнул глаза.
     – Ты это... гномик? – спросил Макс. Прозвучало по-идиотски, но других вариантов не подобралось.
     Человечек медленно покрутил головой из стороны в сторону и так же медленно начал погружаться в молоко, как будто уходил в некую молочную топь. Он смотрел прямо перед собой не моргая, и прежде, чем его макушка исчезла под белой гладью, Макс хорошо разглядел, что и глаза у него тоже белые. Полностью. Два сплошных белоснежных белка.
     – Утонул? – конкретизировал своё видение ситуации Макс.
     – Нет, но больше не появится.
     Раздался мокрый, чваркающий звук, с каким пьют балующиеся дети – и молоко исчезло. От него осталась только тоненькая голубоватая лужица. В этой лужице лежала небольшая, но на игрушечную не похожая дудочка.
     – И что всё это значит?
     – Это значит, что он не гномик. Вы спросили – он ответил. Я, разумеется, хотела спросить не об этом... – Соседка улыбнулась с сожалением. – За один раз он отвечает только на один вопрос. Но я вам так благодарна, так благодарна! – спохватилась она. – Я не знала, что делать. Раньше такого не было.
     – Раньше? А он кто?
     – Молочник. Иногда я его вызываю. Это не так и сложно. Если имеется некоторая сноровка, конечно. И рожок.
     – Вот эта дудка? Надо дудеть? – Макс достал рожок и стал его разглядывать, рассеивая молочные капли по столу.
     Старушка снова улыбнулась, но теперь уже снисходительно.
     – Нет, Максим. Дудеть не надо. Это рожок-кликун. Он сам выкликает сущности. Чтобы вызвать молочника, надо налить молока, прочитать заклинание и опустить туда рожок. Как только он коснётся дна, начнётся клич. Мы его не услышим. Но услышат сущности.
     – Типа артефакт?
     – Совершенно верно. – Зинаида брезгливо, двумя узловатыми пятнистыми пальцами, забрала артефакт и кинула куда-то под стол. – Не поверите, – доверительно сообщила она, – у меня аллергия на молоко.
     – Верю, – с чистой совестью сказал Макс. Поверить в аллергию труда не составляло, а вот в остальное... – И где выдают такие артефакты? Просто интересно.
     – Конкретно этот – из нашей новой экспозиции, – запросто ответила старушка. – Только не волнуйтесь, нет, не украла. Ненадолго позаимствовала. Экспозиция ещё только составляется.
     – А что, похоже, что меня волнует какая-то экспозиция? – усмехнулся Макс, но получилось тоскливо.
     – А что вас волнует? – И Зинаида неожиданно требовательно вперила в него свои старческие глаза. Старческие, но до неприятного цепкие.
     – Зачем вам это? – удивился Макс.
     – Просто интересно. Как и вам. Вы молоды. Интересно, что волнует молодых. Я тоже хотела бы быть молодой... Да. Хочу быть молодой.
     – Это вряд ли... А я хочу – водки, – признался он. Чего юлить? Попрошайничеством это не пахнет, откуда у бабули водка? Он потёр висок. Там что-то периодически щёлкало. А в ушах (наверное, всё-таки после визгливого сеанса) постреливало. – Да. Водки бы...
     – Увлекаетесь?
     – Фанат.
     – Но ведь это вредно! Можно превратиться в... – Зинаида, видимо из такта, не стала живописать все перспективы и возможности.
     – В алкоголика?
     – Да.
     – Пока вроде не превратился. – Прямо сейчас Макс видел своё отражение в зеркальном циферблате большущих часов над плитой, и это отражение говорило скорее об обратном. Именно поэтому он и решил себе польстить.
     Зинаида вдумчиво поморгала, как будто что-то подсчитывая или прикидывая, и вдруг... достала из холодильника непочатую бутылку!
     – Наливайте сколько вам надо, – расщедрилась она, выдавая и стакан. Классический такой, гранёный стаканище.
     – Серьёзно? – Вопрос был ещё более идиотским, чем про гномика, оправдывало только то, что он и вопросом-то не был. Так, сотрясением воздуха перед цепочкой важных действий. Усесться за хлипкий Зинаидин стол. Налить. Остограммиться. Крякнуть.
     – Вы очень сообразительный молодой человек, Максим. Как вы вообще догадались, что молочнику можно долить?
     – Ну, так-то... Долить можно кому угодно. – Усмешка получилась веселее. Начинало хорошеть. Несуразный хлипкий стул казался всё удобнее, старушка всё гостеприимнее. Только вот...
     – Выпьете ещё?
     – Нууу...
     И он снова замахнул. Захорошело с новой силой, только вот не выпрашивать же закуску. А закусить бы надо. Чисто автоматически он заглянул в опустевшую чашку...
     – Вам бы закусить, наверное, да? Я ведь не пью, никогда не пила, вот и не сообразила! – Зинаида распахнула холодильник и принялась что-то там переставлять и выискивать. Макс тоже, от нечего делать, заглянул. И опять засомневался, что его окосевшие глаза способны отражать реальность неизменённой. Вся средняя полка была заставлена молоком, а вся нижняя – водкой...
     – Не пьёте? – на всякий случай переспросил он, не в состоянии оторвать взгляд.
     – Ах, это... – Холодильник как бы невзначай захлопнулся. – Понимаете, Максим... Молочник ведь только на вопросы отвечает.
     – Ну.
     – А бывают ещё и желания.
     – Бывают.
     – И тогда...
     – И тогда?
     – Тогда нужны другие сущности.
     – Водочники?
     Старушка засмеялась как молодая.
     – Нет, Максим. Про водочников я не слышала. Но на водку много всякого вызывается. Сивушники, мерзавщики... Смотря какое желание. Одно дело, если что-то по мелочи, а другое... Если хочешь чего-то серьёзного, нужно звать змеючек. Это такие зелёные, длииинные сущности...
     И она снова засмеялась и снова совсем молодо. Лёгкие «молодые» серёжки весело закачались и засеребрились, и ещё – Макс только сейчас это заметил – а ведь она и не кособокая. Да и не костлявая вовсе. В таком халате трудновато понять, такие халаты «обвисушками» называют, но конкретно сейчас хохочущая Зинаида и кособокость с костлявостью не имели ничего общего с вероятностью... с вероятностью...
     – Давай я тебе налью, – певучим и одновременно бодрым голосом предложила она. И налила.
     – Аз... а закуска?
     – Сначала пьют. Закусывают потом. Пей.
     Макс выпил, занюхал тыльной стороной ладони, глянул на Зинаиду – и ошалел. Кто это? И где старуха? Этой – от силы тридцать... Но оранжевый халат-обвисушка, но серёжки... Ведь Зинаида? Да и черты лица... Но эти черты стряхнули с себя морщины, подтянулись, как струны. Не хиленькая седина, а светло-русая грива. Не сухонькие пятнистые грабельки, а холёные белые руки. Так не бывает! Всё это галлюцинация, да? Галлюцинация, довольная, крутилась перед зеркалом циферблата.
     – А хочешь посмотреть? – перевела она взгляд на Макса. Глаза молодые, но по-прежнему цепкие.
     – Что?
     – Хочешь посмотреть на змеючек?
     – Нет. Как-то нет. – Макс попытался встать, но хлипкий стул взбрыкнул и завалился на бок вместе со своим неудачливым седоком.
     Следующую Максову попытку подняться пресекла уже Зинаида, подарив ему такой поцелуй, такой долгий поцелуй...
     – Зинаида Эрастовна! – заголосил Макс, отбрыкиваясь. Не то чтобы он противился подобному развитию событий, нет, дело было в другом. По нему что-то ползло, его ноги что-то оплетало! Очень тёплое, почти горячее. И сырое. По ощущениям – типичный энурез по зимней дороге в садик (вспомнится же!). Только почему-то где-то ниже коленей. – Что это? Что там?!
     – Я же спрашивала. Ты сказал, что смотреть не хочешь.
     – Хочу!
     Зинаида отклонилась в сторону, предоставляя ему полный обзор.
     По его голым ногам медленно скользили четыре тонкие, в палец толщиной, зелёные змейки. Перемещались они дружно, ноздря в ноздрю, и не по прямой, а обвивая обе его ноги, практически связывая. Изумрудные, непропорционально крупные головки уже достигли Максовых коленей, любопытные глазки жили какой-то своей жизнью, а хвостики... хвостиков видно не было. Тонкие изумрудные тяжи выходили из ведра под столом, как содержимое из кабель-канала.
     – Змеючки... – Макс откинулся на спину. Его окатила волна какого-то непередаваемого изнеможения.
     Зинаида расправила его руки – положила ровненько вдоль туловища, чтобы змейкам было удобно скользить дальше, когда доберутся, – и провела по его волосам ласково, как мать, отправляющая дитятко на кровь из пальчика.
     – Понимаешь, Максим... Молочник пьёт молоко и отвечает на вопросы. А змеючки пьют водку и исполняют желания. Но ещё они закусывают. Так это работает, понимаешь? – И она снова погладила его с большой и очень похожей на настоящую нежностью. – Да. Молодость дорого стоит. Всё непросто. Если бы ты знал, как долго я готовилась, как старалась! У меня вся квартира в заговорённой посуде, ничто не должно помешать, ни одна лишняя сущность не должна приблизиться! И тебя надо было как-то заманить, и водку с заклинанием заранее приготовить, и рожок вовремя закинуть... Думаешь, так просто всё рассчитать? О-о, совсем непросто. Поверь. Это тебе ничего не надо делать. Просто быть. А потом не быть. И всё!
     – И всё, – отозвался Макс из объятий не отпускающего его изнеможения. Изнутри этих объятий он смотрел на происходящее как на сон или галлюцинацию. И ждал одного из двух – или бы скорее отпустило, или уже накрыло в нулину.
     – Ты только не умирай раньше времени, – попросила Зинаида. – Вдруг они на труп не согласны? А без закуски они всё равно не уползут... У тебя есть последнее желание? Имеешь право.
     – В нулину, – выбрал Макс.
     – Не поняла.
     – Водки ещё тащи.
     – Поняла. На посошок!
     Зинаида пошла наливать, а Макс отдался ощущениям. Змеючкам. Какие они тёпло-горячие – горячительные, – как они скользят, как стягивают, как проталкиваются между телом и прохладной поверхностью пола. Скользят, стягивают, проталкиваются – и добрались уже до середины груди.
     На посошок Зинаида не поскупилась – принесла добрых полстакана и сыр.
     – Давай, приподнимайся.
     Макс попытался, но без опоры на руки не получилось, и ей пришлось приподнимать его голову, что называется, вручную.
     Отхлебнул, поморщился, отхлебнул, поперхнулся – и начал обкашливать изумрудные головки! Зинаида отодвинулась, а змеючки сначала замедлились, а потом и вовсе прекратили своё движение. Одна из них, та, что была к Максовой физиономии поближе, поводила туда-сюда своей любопытной мордой, принюхиваясь. Макс слышал её дыхание и даже, ему показалось, почувствовал её интерес.
     – Кха-кха-кха-кха! – по новой закашлялся он.
     – Ты их злишь! – забеспокоилась Зинаида. И на всякий случай отодвинулась ещё. Что-то её насторожило. Что-то, что-то, что-то такое...
     Змеючка-разведчица вдохнула особенно шумно. На её вытянутой морде проступило такое явственное удовольствие, какое нельзя было перепутать ни с чем другим. И сразу вслед за ним – одобрение, и сразу следом – приятие. Змеючка потёрлась мордой о Максову щёку, высунула раздвоенный язык и коснулась его носа.
     – Что, нравлюсь? – охрипшим от кашля голосом спросил Макс.
     Змеючка кивнула, повернулась к сородичам и издала шипяще-свистящий звук. Они ответили ей тем же и тоже закивали.
     И они вдруг начали отползать. Скользить обратно, вниз, развязывая Макса.
     – Ну что-о такое? – недовольно протянула Зинаида. – Что такое? – с тревогой повторила она и поднялась с пола. Обратно змеючки отползали быстро, гораздо быстрее, чем ползли туда. На освобождение Макса ушло раза в четыре меньше времени, чем на пленение, и как только это произошло, они направились к Зинаиде. – Пошли вон! – завопила она, запрыгнув на столешницу у раковины. Змеючки вздыбились и примерялись, шипя то поочерёдно, то в унисон, и это было совсем другое шипение. Хищщщное... – Пошли, пошли вон! Максим!
     – Чуть что – Максим.
     – Они меня сожрут!
     – Меня же не сожрали.
     – Ты им нравишься! Скажи им!
     – Пошли вон, – сказал Макс. Силы всё не возвращались.
     – Мы же соседи!
     Макс вздохнул, перевернулся на живот, встал на четвереньки и пополз в эпицентр событий.
     Однако бросив очередной – пьяный, и тем не менее – взгляд на этот самый эпицентр, он понял, что действовать надо прямо сейчас. Он дотянулся до чего дотянулся – а это была керамическая пиала около столешницы – и треснул ею распоясовшихся змеючек по их крупным, синхронным, симпатичным головам...
     Звук раздался довольно неожиданный – как будто ударили в гонг. Змеючки, словно от возмущения, вздыбились ещё выше – и замерли.
     – Я же говорила, посуда заговорённая... – в ужасе прошептала Зинаида. – Там же заговор на отведение сущностей, их же отбросит...
     Немедленно после этих слов их и отбросило. И не куда-нибудь, а прямо в Зинаиду!
     Шмякнувшись об неё, как о стенку, они повалились на пол, после чего их потащило в родное ведро, как будто где-то там, в его сверхъестественных недрах, сматывали второпях нечаянно размотавшиеся зелёные канаты. Зинаида же...
     – Максим! Что происходит?!
     Зинаида же начала зеленеть и уменьшаться в размерах.
     – Максим!
     Макс сидел на полу и пытался соображать. И вообще, и о том, какой может быть первая помощь при позеленении. Или при резком уменьшении в размерах, ну хотя бы так, да?
     Что-то позади него грохнуло.
     Это завалилось набок ведро. И лежало, подрагивая, с одиноким в нём рожком...
     – Максшшшш! – снова позвала Зинаида. Странновато, конечно, позвала. С другой стороны, по-другому она вряд ли теперь могла.
     По оранжевой горке халата, по всей столешнице до самой раковины распласталась, вытаращившись на Макса своими круглыми цепкими глазами, длинная зелёная змея. Прямо из головы – огромные серёжки.
     – Зинаида Эрастовна...
     – Шшшшш.
     – Зинаида Эрастовна! Ну что ж вы так. Не пили, а превратились!
     Не с первой попытки, но и без значимых потерь Максу удалось подняться на ноги. Он вынул из Зинаиды идиотские серьги, повесил её к себе на шею и, качаясь согласно внутреннему шторму, отправился восвояси. Маска усталой обалделости приладилась автоматически.
     – Змеюшник, гадюшник... Стеклюшник, аквариум... О. Террариум! – сообразил Макс, как называется та штука, которую теперь придётся купить. – И это... молока не давать. Аллергия! – напомнил он себе. Всё-таки соседом он был неплохим. Плюс очень, очень ответственным алкоголиком.