Пепел и алмаз Циприана Норвида

«Я лишь один из журавлей пролетных,
Что паруса тенями омрачали,
Не оставляя образ на полотнах…»
(Циприан  Норвид)

     В тот весенний день, 23 мая 1877 года, сестры милосердия  с утра принялись за привычную работу в  «Доме святого Казимира», стоящем на окраине Парижа, в  округе Иври-сюр-Сен. Нужно было прибраться, накормить и обслужить обитателей приюта: обездоленных   польских эмигрантов, ветеранов и сирот.  В каморке всеми оставленного глухого туберкулёзника,  беспрестанно сотрясаемого раздирающим, надсадным кашлем, было непривычно тихо.  Открыв дверь, послушницы невольно перекрестились. Недвижное тело   несчастного лежало у стола, заваленного бумагами.  Позвали заведующего приютом. Тот распорядился каморку прибрать, ненужные бумаги сжечь, нужные собрать в ящик с фамилией умершего - Циприан Камиль Норвид. Похоронили Норвида на местном кладбище в Иври, а по истечении пяти лет, прах перенесли в общую могилу  безвестных польских эмигрантов на кладбище Монморанси под Парижем.
    Но вечный покой Циприан Камиль Норвид   обрел   спустя столетие с   лишним. В   2001 году  урну с землей с безымянного захоронения под Парижем,  как   национальную святыню торжественно перезахоронили   на краковском Вавеле, рядом с прахом Мицкевича и Словацкого. Вместе с вечным покоем Норвид, великий польский поэт,  художник и философ, обрел, наконец,    заслуженное  бессмертие. 
   Иосиф Бродский писал о нём: «…Норвида считаю лучшим поэтом XIX столетия.  Мне он нравится больше других. У нас он Цветаеву напоминает: говорю это не из-за сходства судеб, а из-за сходства тональностей и размаха».
    Вспомним, что же произошло между этими двумя погребениями. Как сказано в Экклезиасте, «Ибо человек не знает своего времени. Но время и случай для всех их».  В 1904 году   в руки поэта-символиста Мириама (псевдоним Зенона Пшесмыцкого) случайно попал старый  сборник   с поразившими его  стихами Норвида. 
«Когда сгоришь, что станется с тобою:
Уйдешь ли дымом в небо голубое…
Золой ли станешь мертвой на ветру?
Что своего оставишь ты в миру?
Чем вспомнить нам тебя в юдоли ранней?
Зачем ты в мир пришел? Что пепел скрыл от нас?
А вдруг из пепла нам блеснет алмаз,
Блеснет со дна своею чистой гранью?"
    Так, спустя  полтора десятилетия,  начались  «раскопки» и произошло  открытие  забытого поэта. Извлекая из праха времени бесценные алмазы его творчества, исследователи смогли распознать его сложный жизненный путь.
    В скромном  поселении Лясков-Глухи, что отстоит от Варшавы на расстоянии в 40 км,  стоит старый дом (18 век) с небольшим крылечком.  Деревянные колонны поддерживают треугольный фронтон, а   четырехскатная крыша крыта гонтой, своеобразной деревянной черепицей.     В этом, построенном дедом доме    и родился      24 сентября 1821 года  Циприан Норвид. Семья его отца, Яна Норвида происходила из обедневшего шляхетского рода, уходившего корнями на восток Литвы. На местном наречии  Норвид  означает «Тот, кто хочет видеть».  Провиденциальная фамилия! Ему придется увидеть многое, блуждая скитальцем по миру… Мать поэта, Людвика Зджеборовская, состояла в кровном родстве с королевской ветвью рода Собеских. Но матери Норвид лишился, когда ему было всего четыре года. Овдовевшему отцу помогала воспитывать двух мальчиков  прабабка  Хилария Зджеховска из рода Собеских.    В 1830 году после смерти прабабки и вспышки польского восстания, Ян Норвид с детьми перебрался   в Варшаву. Братья  Норвиды поначалу учились в Варшавской гимназии, где сызмальства обнаружили интерес к литературе и живописи.
    В 1835 году  из-за неуплаты долгов отец попал  в тюрьму, где вскорости умер. Осиротевшим мальчикам помогали родственники и попечители.  Спустя два года 16-летний Циприан Норвид  оставил  гимназию и поступил в частную школу живописи Александра Кокуляра, а позже перешел  в художественную мастерскую Яна Минасовича..
    В 1840 году  Норвид анонимно дебютировал в печати с лирическим стихотворением «Мой последний сонет».  Осенью 1841 года в сопровождении попечителя Владислава Вежика, Циприан совершает поездку по Польскому Королевству, входившему тогда в  состав Российской империи.  В те времена путешествия по родному краю были широко распространены в среде молодого творческого поколения. Обуреваемые   романтическими идеями, юноши изучали жизнь и обычаи простого люда.
     В сентябре 1842 года  Циприан Норвид выезжает в Дрезден для «  совершенствования в скульптурном искусстве  и живописи».    21-летний Норвид и не предполагал, что   больше он никогда не вернется на родину.
    Циприан увлеченно принялся путешествовать по Европе. Он посетил Дрезден, Нюрнберг, Мюнхен. Вольнослушателем посещал лекции в   Берлинском университете.  Потом отправился в Италию, некоторое время жил в Венеции, потом во Флоренции, где записался вольнослушателем на факультет   скульптуры Академии Искусств. Отсюда открывалась дорога в Вечный город, где Норвид  неустанно бродил по музеям и бесконечным храмам Рима, восторгаясь творениями итальянских мастеров. Обосновавшись там, он в 1845 году в польском костеле Святого Клавдия прошел обряд конфирмации, т.е. повторного, осознанного крещения и взял себе второе имя Камил. С той поры  свои работы  он подписывал "Циприан Камил Норвид".
    Этим именем он подписал и трёхактную трагедию «Перстень Великой дамы», посвященную Марии Калергис.  В знаменитую красавицу, "немку по происхождению, гречанку по мужу, русскую по воспитанию, польку по матери и влечению сердца" был влюблен не только Норвид. Великосветская, обеспеченная дама, племянница главы российской дипломатии Карла Нессельроде, свободно говорившая на всех европейских языках держала в Риме и Париже литературные салоны, которые посещали многие тогдашние знаменитости: Дюма, Мюссе. Гейне и Готье  посвящали ей свои стихи. Она брала уроки музыки у Шопена и Листа, и сама отлично играла на фортепьяно.
   Вместе с Марией  Калергис  и её подругой Марией Трембицкой поэт  отправился в путешествие по Италии. Втроем они  посетили  Помпеи, Сорренто, Капри, поднялись на вершину Везувия. А затем через всю Италию направились в Европу. В Берлине Циприан  снова посещал лекции в университете, но  также собрания польских эмигрантов и революционеров.    10 июня 1846 года   прусские власти, воспользовавшись запутанной историей с паспортом Норвида,  арестовали поэта и бросили его в тюрьму.   Здесь, в холодной берлинской тюрьме, в промозглой сырости  ему  приходилось спать на голом полу, на  тощей подстилке из соломы. С той поры у  Норвида   начались проблемы с лёгкими и со слухом.   Высланный из Пруссии, Норвид некоторое время жил в Брюсселе, а затем вернулся в   любимый Рим, где познакомился с Адамом Мицкевичем и  братьями Красинскими.
    В 1849 году Норвид перебрался в Париж, где судьба свела его с Юлиушем Словацким и Фредериком Шопеном, с Тургеневым и  Герценом. Рассказывали, что, несмотря на проблемы со слухом, он обожал слушать музыку, при этом лицо его преображалось, озаряясь нездешним светом. Шопену он посвятил стихотворение «Рояль Шопена».
    Однако здоровье Норвида с годами стало ухудшаться, он постепенно терял не только  слух, но и зрение.  Работы было мало, зато критика лютовала.
    Пытаясь решить финансовые проблемы, Норвид в декабре 1852 года  отправился в Лондон, а оттуда в США. В ходе  мучительного и долгого, двухмесячного  плавания Норвиду пришлось терпеть не только голод и холод. Он едва не погиб от разразившейся на   судне   эпидемии   холеры, унесшей жизни двух его попутчиков.
    Добравшись, наконец, до Нью-Йорка, Норвид работал некоторое  время  графиком в мастерской при проходившей  там Всемирной выставке. Пустосуетный   город изматывал   Норвида, всё чаще он тосковал по Польше.
«По тем просторам, где крошек хлеба
Не бросят наземь, считая все же
Их д а р о м неба,
тоскую, Боже».
    Но и за океаном  денег  постоянно не доставало. В отчаянии Норвид покинул  Америку. Снова остановка в убогом районе Лондоне, случайные заработки, постоянные недопонимания и усугубляющиеся недомогания. Зимой 1854 года Норвид вернулся   в   Париж, где ему удалось опубликовать несколько произведений.  Однако отсутствие постоянной работы,   безденежье, усиливающаяся  глухота  привели к тому, что Норвид стал всё чаще прикладываться к бутылке.
   «Перо! Ты для меня как ангела крыло...».
    Когда  перед глазами оказывался лист бумаги и перо,  Норвид обретал свободу. «Душа воспаряла словно невесомая бабочка с Божьих ладоней». Он мог переноситься, куда хотел, мог вообразить себя, кем угодно и мог выбирать в попутчики, кого желала душа.
    Однако не облик всевластного  владыки  выбирал он для себя на бескрайних просторах внеземной свободы, но тело  простого пилигрима, не связанного никакими путами.     И не Европу с суетными городами, запруженными безликими толпами, выбирал он для своих странствий, но места пустынные, где дух воспарял   над бренной землей.
    Иудея, Аравия, Африка. Его влекла к себе пустыня. Бесконечная, непознаваемая. Лишь через несколько лет скитаний она стала приоткрывать ему свои сокровенные и потаенные завесы. Теперь он знал, где найти небольшие оазисы с источниками воды, скрытые за дюнами узкие ущелья с пещерами, засыпанные песками захоронения и храмы.
    Для встречи с Ней он выбрал утро под звон колоколов. Небольшой комочек в церковном углу, видна лишь прядь тёмных волос. Он осторожно дотронулся до плеча. Откинув капюшон, она обратила к нему светлое лицо, в котором не было ни испуга, ни   возмущения. Только немой вопрос, заданный с необычайным достоинством.
«Средь убогих дней наступает миг.
Словно башня над плоской кровлей
Взметнётся в небо».
    Он стоял, словно пригвожденный. Не уходил и смотрел, как она слегка потянулась словно кошка. Не домашняя, которая принимается тереться о ваши ноги. Небольшой, но свободный зверёк, камышовое животное. Не обращая на него внимания, она легко встала,  как-то воздушно, будто поднялась на воздух, и пошла от него вглубь церковного кладбища. Неосознанно он направился вслед за ней. Услышав его шаги, она обернулась с тем же немым и строгим вопросом.
    Они стояли долго, молча глядя друг на друга. Наконец она огляделась, увидела вывернутый, высушенный ветром и солнцем могильный камень и присела. Он опустился рядом. 
- Вы бежите от города, от людей? – спросил он по-французски. Она посмотрела на него с неким облегчением.
- От них трудно убежать, - ответила она также по-французски.
- Но там, за рекой есть пустыня.
- Я иногда ухожу туда. Но недалеко. Пески  порой опасны  не менее  злодеев. Хотя и  там «злодеи злодействуют, и злодействуют злодеи злодейски...» - тихо процитировала она.
- Книга пророка Исаии, глава 24, стих 16.
  Она поворотилась к нему и долго смотрела, ощупывая  взглядом  лицо, и проникая в глаза, в самую  душу.
- «Блаженны нищие духом» - словно пропела она.
- Равно как «плачущие и кроткие, изгнанные правды ради» - подхватил он.
- «Не следуй за большинством», - продолжила она.
- «Лучше смиряться духом с кроткими» - проговорил он с поклоном.
- «Лучше кусок сухого хлеба, и с ним мир».
- «Но хвалимся и скорбями, зная, что от скорби происходит терпение,
от терпения опытность, от опытности надежда».
- «Много замыслов в сердце человека, но состоится только определенное Господом».
- Ну, что ж. «Возложи на Господа заботы твои, и Он поддержит тебя» Даже в пустыне. Идёмте, - протянул он руку, вставая. Она,  все также легко поднялась и пошла за ним.
     Он купил себе верблюда,  а ей ослика. И они пошли двумя пилигримами по путям, уготованным Господом.
«Вы  твердите, что я – ничто.
Ибо мой дом движимый
– спина верблюда
В песках пустыни.»
Город с шумом и  удушливыми запахами стал удаляться, пока не исчез за первой высокой дюной. Он обернулся. Она сидела на ослике и тихо напевала какую-то мелодию. Толи церковную  молитву, толи гимн. Сначала тихо, потом всё громче, в полный голос.
«Надежда  всех земных пределов, Богородице Дева!
Не отврати слуха Твоего от дерзновенного моления моего.
Ороси сердце моё покаянием,
Выведи меня из мрака греховного,
Облегчи маету души моей.
Утоли  мои печали, сокрушающие сердце моё.
О, Всеблагословенная, Мария,  буду славить Тебя до последнего моего вздоха!»
   Ему казалось, будто пела не она, а словно это слова его души обращались к Небу.  И с недоумением понял, что лицо его было залито слезами.
 «Но ведь и я воспаряю к небесам,
Когда Господь подъемлет душу,
Как пирамиду».
    Она сошла с ослика и пошла за ним, старясь ступать в следы, оставленные им на песке.
«Но мне в удел остаётся вся земля.
Та, где её стопа коснётся,
Идя вослед мне».
    В феврале 1877г. Норвид  вынужден  был обосноваться в Иври в благотворительном приюте Святого  Казимира.  Норвид умер во сне в ночь с 22 на 23 мая 1883 года   «всеми заброшенный и забытый».
    В 60-х годах ХХ столетия почитаемый в Польше  певец и композитор Чеслав Немен положил на музыку «Пилигрима» Норвида. 
Слившиеся воедино мелодия стиха поэта  и музыкальная мелодия композитора  разлились над Польшей и за её пределами.