Благовещенский погост. Глава 10

ГЛАВА   10.  ЗЛАЯ   СУДЬБА   МИТЬКИ   ПЕРФИЛЬЕВА.

                У нас хорошая школа – прикуривать от горящих змей,
                Вырвать самому себе сердце, стать ещё злей,
                Держать голову под водой, не давать делать вздох
                И обламывать лезвие после удара, потому что с нами Бог.

                Ласковой душе – железное платье.
                Кровью на песке – «Все люди братья».
                Мне больше не нужны Твои тайны бытия.
                Просто посмотри мне в глаза и скажи, что это воля Твоя.

                Б. Г., внесён Минюстом РФ в реестр иностранных агентов

        Тот короткий ноябрьский день навсегда остался кошмаром не только для Стёпки Петрова и отца Александра, но и для матушки Елены. Зная, что Сашка вернётся не скоро, она не сразу принялась за тетрадь.
        Но вот уже и записки отца Андрея были прочитаны, и обещанные мужем пять часов давно прошли. Наступили сумерки. За окном завыла вьюга, отрезая маленький домик от всего остального мира. Нельзя сказать, чтобы Ленка была сильно впечатлительной натурой. Наоборот, вполне современная, выросшая в Москве девушка, рассудительная и трезвомыслящая. Но уж больно убедительно описаны Сашкиным предшественником все события, связанные с отцом Иоанном. На легенду не похоже, слишком всё детально, как будто у летописца. Да и волчья непогода за окном располагала поверить в реальность истории.
        Зная импульсивный и прямолинейный характер мужа, матушка Елена поняла, что не просто так он побежал к Стёпке. Наверняка решил всё проверить сам и добраться до Благовещенского погоста. От осознания этого стало совсем беспокойно и страшно. Когда стрелки часов дошли до пяти, беспокойство начало потихоньку перерастать в истерику.
        Но тут, наконец, в дом ввалился Сашка. По запаху Ленка поняла, что если они и выпили со Стёпкой для сугреву, то самую малость. Тем более непонятен был его весёлый и боевой, хотя и расхристанный, вид.
        - Ну что, жена, теперь ты поняла, что тут происходит и почему меня сюда определили? И почему епископ Евгений прощал все мои выверты в Академии?
        Ленка была счастлива его возвращению. Страхи потихоньку притаились по тёмным углам.
        - Неужели ты веришь всему, что тут написано? Смешной ты у меня, муж! Ну, ладно бы ты тут, в глуши, родился и вырос. Ты – москвич. А ещё напомню тебе, что на дворе у нас начало XXI века.
        - На дворе у нас, Ленка, вьюга, и волки подвывают. Это в мегаполисах XXI век. А здесь возможно всё что угодно. И люди, стоящие во главе Митрополии и Академии, прекрасно осведомлены обо всём. Да я тебе рассказывал. И не зря меня, урода такого, сюда прислали. Ты пойми, тут – рубеж.
        Теперь, когда он был дома, такой огромный, смелый, с которым можно не бояться ничего, Ленка готова была смеяться.
        - Вот дурачок ты у меня! Рубеж ему, не довоевал своё! Ну что ты веришь в бабкины сказки!
        - Теперь уже не верю, матушка, теперь – знаю.
        И Сашка во всех подробностях поведал жене об их со Стёпкой походе на могилу отца Иоанна. То ли он слишком красочно рассказывал, что сроду за ним не водилось, то ли эти события наложились на долгое и тревожное ожидание, но протопопица окончательно перепугалась. Потом Елена вспомнила, что она девчонка рассудительна и современная, и спросила мужа:
        - А не могло так получиться, что на ваши впечатления повлияла темень эта ноябрьская и метель? Знаешь, в такую погоду чего только не почудится…
        - Почудилось сразу двоим? Согласись, мы со Стёпкой – люди довольно разные. Уж кого-кого, а старшину нашего в интеллигентской рефлексии никак не уличишь.
        Ленке ничего не оставалось, как признать его доводы.
        - Только, вот что, матушка. Давай договоримся. О содержании этой тетради знают три человека – ты, я да Стёпка. И не надо больше никому об этом говорить. Даже любимой твоей Катерине Петровне. Мне Бог всех этих людей доверил, и я их к Нему привести хочу. Мы пока в самом начале пути. И нечего им на всякую дрянь озираться. Мало ли что нам по дороге к Нему встретится? А уж если встанет кто на пути, - приму бой. Не зря же мне Ректор этот приход подобрал. 

                …………………

        Когда Митька Перфильев окидывал взглядом свою проклятущую жизнь, ничего хорошего припомнить он не мог. Отцы пили у многих, но маленькому Мите особенно не повезло. Мать у него пила наравне  с отцом. И все детские воспоминания сводились к тому, что за стол без водки не садились, к пьяным скандалам и дракам родителей и страшному безденежью – все деньги всегда пропивались. Первый раз Перфильев сел по малолетке. Учился в путяге в Кольчугино и отоварил по полной пьянчужку на автобусной остановке. Менты особо не усердствовали. Могли бы и разбой ему нарисовать, и были бы правы. Но ограничились грабежом. И поехал Митяй на три года в командировку. Ничто так не уродует человека, как малолетка. Заезжают туда маленькие ублюдки, а выходят оттуда ублюдки законченные.
        Вышел он на свободу в двадцать лет, и Флорищи вздрогнули. Житья от него никому не было. К счастью, продолжалось это недолго. Второй раз он заехал по 2-й части 144-й и, как положено приличному крадуну, годков на пять простился с вольною Россией. Выйдя в 94-м, Митька обнаружил, что папаша и мамаша двинули кони по синьке. Ещё бы, спирт «Рояль» - убойная штука. Расстроился Перфильев и начал поминать родителей. Поскольку процесс этот затянулся на пару месяцев, ехать далеко за новым сроком не пришлось. Когда он в очередной раз попросил у продавщицы сельского магазина взаймы бутыль палёнки, но не самой дешёвой, а за двенадцать шестьсот, тётя ему отказала – сколько, мол, можно отпускать взаймы? Это нашего героя сильно оскорбило, он достал из кармана китайскую «бабочку» и приставил ей к горлу. Тётя мусорнулась, на суде это расценили как разбой по 1-й части, и Митька установил личный рекорд, отъехав на шесть лет.
        Во время третьей ходки, которую он отбывал на строгом режиме, произошло событие, многое изменившее в его жизни. Году на пятом на зону, где он сидел, заехал старый законник Композитор, дядя Коля Чайков. Старику было уже хорошо под семьдесят. Времена стояли беспредельные. В дамках - бандосы, а самая уважаемая статья – вымогалово. Для беспредельщиков воровские понятия стали пустым звуком. И всё же старых воров они побаивались. Поэтому те, кто до этого держал масть на Митькиной зоне, за глаза над Композитором посмеивались, но для виду оказывали всяческое уважение.   
        А дядя Коля и впрямь был с чудинкой. Старый вор понимал, что жизнь его подходит к концу, и вдруг обратился к Богу. Ладно бы сам, тогда было бы не так смешно. А то завёл манеру собирать вокруг себя урок помоложе и проповедовать. Выглядело это приблизительно так.
        - Вот что я скажу Вам, бродяги. Погибшие вы души, вот ведь что. Понятное дело, что не сами вы такими стали, а жизнь так сложилась. Только от этого не легче. Есть десять заповедей, данных нам Богом. Одну из них только нарушь – погибла душа. А мы нарушаем сразу все. Бога мы не знаем и не помним, кто это такой. Кумир у нас один – богатство. И чего мы только не сотворим ради этого кумира. Иудин грех на всех на вас. Не-не, это я не предъяву кидаю. А только не рассказывайте мне, что всегда в отказе стояли. Господь заповедовал: «Не убий». А вами сколько душ загублено? Ещё он сказал: «Не укради». А мы кто, бродяги? Воры мы. Сребролюбие смертный грех. А у вас всегда на уме одна корысть. Про прелюбодеяние я вообще молчу – живём, как собаки, и подыхаем под забором.
        После этого дядя Коля обычно замолкал и оценивал эффект, произведённый на слушателей. Потом продолжал:
        - И что же со всем этим делать, бродяги? Хочешь – не хочешь, а ответ держать всем придётся на Страшном Суде. И остаётся нам только одно. Покаяться. Только искренне – Бога-то не обманешь. И уповать на бесконечное милосердие Господа нашего, Иисуса Христа. Судит-то Он не по справедливости. По справедливости – нам всем Геенна Огненная навечно. Судит он по милосердию Своему.
        После этих проповедей большинство слушателей шкерились по углам барака и ухохатывались, но так, чтобы этого не увидели дяди Колины торпеды.
        А Митьке было не до смеха. Никто его никогда в жизни не жалел. Не знал он, что такое жалость. И хоть прошла вся его жизнь в тупой пьяной жестокости, а всё же смириться с тем, что смерть – конец всего и за ней только пустота, было страшно. А этот законник сказал, что будет Страшный Суд, и вершить его будет Иисус Христос. Единственное милосердное Существо, которое может пожалеть Митьку. Только надо покаяться. По-настоящему.
        Откинулся Перфильев в третий раз как-то по-другому, чем в предыдущие. Шёл ему уже тридцать второй год. Вместе с возрастом пришло осознание, что жизнь прожита бездарно, да и не так уж много от неё осталось. Всё это Митька осознавал своим звериным чутьём, думать по-человечески к четвёртому десятку он так и не научился. Поэтому и не мог что-то существенно изменить. Опять пьяный угар, опять в его покосившийся дом-развалюху собирались мелкие урки со всего Кольчугинского района. А как же? Перфила-то – человек авторитетный. Ещё бы, три ходки, да всё по солидным статьям, это тебе не «бакланки» какие-нибудь. Всё продолжалось, как обычно, - водка, дружки, бабы непотребные, страх и презрение от односельчан.
        Вот только возвращаться на зону он на этот раз совсем не хотел. И даже попытался устроиться в Кольчугино на работу. Но куда там, с тремя-то судимостями! Частенько Митька вспоминал проповеди впавшего в детство старого вора. Но не потому, что дядя Коля Чайков ему так запал в душу. Всё чаще он задумывался о единственном в мире Милосердном Существе. Только на Него была надежда, что поганая, до рвоты опротивевшая жизнь хоть как-то переменится.
        Работать не взяли, а жить на что-то надо. Начал Перфила подворовывать в садовых товариществах, которые тянулись от Фомино до трассы. Но и тут кураж был уже не тот. Ходил он на дело редко, лишь бы не попасться. Каждый раз после этого задумывался, каким же надо обладать милосердием, чтобы его, Митьку, пожалеть.
        Всё напрочь переменилось, когда появился на селе смешной новый поп со своими проповедями. Душа, заточённая в тёмном и злом человеке, проснулась, как от летаргического сна, потянулась к своему Отцу Небесному. Потом ужаснулась своей собственной оболочке и начала этого зверя потихоньку подминать под себя.
        Теперь Митя уже и не вспоминал об анекдотичном случае с тёткой Клавой, случившемся на первой проповеди отца Александра. Это, как и многое другое, осталось в прошлой жизни. Словно сам Господь подсказал ему, что нельзя любить Христа и оставаться скотиной. Нового священника он боготворил. Не было в батюшке ни надменности, ни брезгливости, ни гордыни. Терпеливо и любяще толковал он тёмным сельчанам Новый Завет. Говорил он всегда просто и доходчиво. Полем битвы с силами зла отец Александр определил душу каждого своего прихожанина. Когда в Митьке Перфильеве стали происходить видимые всем изменения, радовался он, как радуются дети.
        Пить Митя бросил, как отрезал. Жизнь без ханки оказалась настолько другой, что это его даже удивило. С корешами разобраться было не так уж просто, но совсем немного спустя они боялись во Флорищи нос показывать. После каждой проповеди у него скапливалась целая куча вопросов к отцу Александру, и тот не жалел времени, разъясняя ему простыми словами сложные вещи. Сашка понял, если у него получится наставить на путь истинный этого искорёженного жизнью человека, великая победа будет. Митькины вопросы обнаруживали в нём пытливый ум и желание добраться до истины. Частенько он заходил в дом священника попить чайку, удивляясь, как такие люди им не гнушаются, и долгие беседы иногда затягивались до позднего вечера.
        Помогать флорищенским старухам он стал от нечего делать, чтобы как-то занять себя. С утра он проходился по соседкам. Кому крыльцо поправит, кому в доме что-нибудь починит, кому с огородом пособит. Бабки не скрывали удивления и судачили между собой: «Отец-то Александр у нас чудотворец. Гляди, какого ирода окаянного в человека превратил». Потом они привыкли к произошедшим в Митьке переменам, и стал он всеобщим любимцем и помощником. А наш герой удивлялся сам себе – делать добро нуждающимся в помощи людям оказалось попросту приятно. Открылась в этом и ещё одна немаловажная сторона. Тех копеек, которые старухи и старики давали ему в благодарность, было достаточно, чтобы прожить, не тратясь на синьку. И воровать теперь было не нужно. Когда Перфила это осознал, он попросил батюшку открыть церковь и полдня простоял на коленях перед Пресвятой Богородицей.
        Появились у него и свои увлечения. Больше всего он любил говорить о божественном с батюшкой Александром. Матушка Елена подарила ему Библию. Сроду он ни одной книги в руках не держал, а эту зачитал до дыр. В первый же год своего пребывания во Флорищах матушка-протопопица собрала из деревенских баб клирос. Поначалу дело шло тяжело, но не зря Ленка заканчивала хоровое дирижирование. А Митька приходил на каждую репетицию и дивился, как это дурные голоса сливаются в результате в ангельское пение. Полюбил он надолго уходить в лес и бродить там до бесконечности. Русский человек без русского леса жить не может, это у него в крови.
        А после этого случая долго благодарил Божью Матерь уже отец Александр. Кто-то из дачников, уехав в город после сезона, выбросил кошку. Та в конце октября окотилась, да видать материнский инстинкт у неё был слабоват. Котят она бросила в гнезде, а сама побежала на следующую свадьбу. Когда мимо кошачьего гнезда проходил Митька, все маленькие комочки уже замёрзли, только один всё ещё надрывно пищал. Префила посадил его за пазуху, раздобыл у тётки Клавдии пипетку и стал поить его тёплым коровьим молоком. Проволандался с ним четыре недели, даже на проповедях не появлялся, но выходил его. Котёнок, естественно, признал его за мать, получил имя Котейка, а через год превратился в здоровенного рыжего красавца. Так у Митьки появилось ещё одно любящее его существо.

                …………………

        Беда случилась в мае 2002-го. Ничем та весна для жителей Флорищ не была особенно примечательной. Разве что появился на селе новый участковый. Капитан Горюнов перепугал их одним своим внешним видом. Молодой ещё мужик, а седой, как лунь. Как в той присказке: «И за ночь поседел». Глаза потухшие, лицо озлобленное. Разговаривал он со всеми сквозь зубы и только по долгу службы. Фёдор Алексеевич Маслов постарался парня разговорить, узнать, кто он такой и откуда, но нарвался почти на грубость.
        - Как знаешь, Николай Семёнович, - сказал ему Алексеич беззлобно. – Тебе здесь жить. Миром пренебрегать нельзя.
        Озадачен был и отец Александр. Зашёл к новому участковому познакомиться и пригласить его на Пасхальную службу, Пасха в том году пришлась на 5-е мая.
        - Простите, Вас как по отчеству? – бесцветно спросил капитан.
        - А меня не надо по отчеству называть, - дружелюбно ответил поп. – Просто – отец Александр.
        - Ясно. Спасибо за приглашение, отец Александр, но я человек неверующий, в церковь не хожу.
        Сашка растерялся. Ему очень хотелось разговорить странного участкового. Чутьё подсказывало, этот человек прошёл через серьёзные жизненные испытания.
        - А Вы к нам надолго, Николай Семёнович?
        - Не знаю. Наверное… Вы извините, мне работать надо. Тут вакансия два года пустовала. Всю документацию восстанавливать придётся.
        - Вы бы сначала с людьми познакомились.
        - Успеется.
        На том разговор и закончился.
        В том году Митька Перфильев в первый раз в жизни держал перед Пасхой строгий пост. Сам сидел на одном хлебе с водой, зато на сэконмленные деньги покупал для своего Котейки импортный корм в сельском магазине. На страстной неделе исповедовался и причастился, а на Пасхальной службе стоял торжественный и поражённый, как апостол, которому жёны-мироносицы возвестили: «Христос воскресе!»
Двоеверие и обрядоверие – страшные штуки. И принято у православных, очистив душу и встретив в святом храме самый светлый из праздников, разговляться. Это и сыграло с Митей злую шутку. Два с половиной года человек этой дряни  в рот не брал. А тут – стакан кагора, потом ещё стакан… И понеслось.
        Первой забила тревогу тётка Клавдия, которая в последнее время стала относиться к Перфильеву, как к родному сыну. Уже в среду на Светлую Седмицу прибежала она в домик священника.
        - Батюшка Александр, помоги!
        - Что случилось, Клавдия Васильевна? Да на тебе лица нет!
        - Митька! Митька, негодник, запил опять. Два дня его не видела. Думаю, не случилось ли чего? Захожу к нему. Дым коромыслом, сидит водку жрёт, аж синий весь, а Котейка, бедный, некормленый!
        Тут в разговор решительно вступила Ленка:
        - Вот что, Саша! Это самое страшное, что может быть, когда человек несколько лет не пил и сорвался. Давай-ка ты бери с собой, хочешь Стёпку, хочешь Маслова, - из запоя его надо выводить.
         Отец Александр поразмыслил и направился к Алексеичу. Тот, выслушав его, только и сказал:
        - Вот ведь бляха-муха, разъядрить твою налево!
        Уже через пару минут они зашли в полуразвалившуюся Перфильевскую халупу. На грязном столе в консервную банку из-под кильки было натыкано немеряное количество бычков. Под столом стояло шесть пустых бутылок водки. Сам виновник торжества стоял у окна и курил. Когда он заметил вошедших, Фёдор Алексеевич, не без доли сарказма, состроил хитрую крестьянскую рожу:
        - Дорвался, наконец, гадёныш!
        Митька не выглядел пьяным, хотя глаза были мутными.
        - Здравствуй, Фёдор Алексеевич! Ты не костери меня, я сам себя ругаю. Батюшка Александр, прости, сорвался!
        - Что ты, Митя, канючишь, как школьник нашкодивший? – спросил Сашка. – Ты лучше скажи, у тебя ещё бухло осталось?
        - Не осталось. Всё выпил и больше не буду. Как я так мог всю жизнь прожить? Самому противно. Ты не беспокойся, отец Александр, моё слово крепко. Больше никакого запоя.
        - Вот и хорошо, Митя, вот и прекрасно! С кем не бывает? Правда, Алексеич? Ты, давай, приходи в себя, отоспись, как следует, а завтра с утра приходи ко мне. Чайку попьём и вместе в церкви помолимся.
        - Приду обязательно, не переживай, пастырь добрый.
        Маслов был язва та ещё.
        - Ну, пастырь добрый пусть не переживает. А я пойду, дойду до магазина и запрещу тебе водяру отпускать. Ты уж не взыщи, Митяй, дело такое.

                …………………

        Но на следующее утро Митька не пришёл. Сашка бросился его искать. Халупа стояла пустая и открытая, только мякал оголодавший Котейка. Поп обежал все Флорищи, но этого гада нигде не было. И в магазин за бухлом он не заходил.
        Заявился он к отцу Александру утром в пятницу. Как ни странно, с Котейкой на руках. Выглядел он так, словно собирался на воскресную службу. От запоя не осталось и следа, он был чисто выбрит, причёсан и прилично одет. В это время протопопица на участке развешивала бельё.
        - Матушка Елена! Здравствуйте! Просьба у меня огромная, Вы уж не откажите. Приютите Котейку моего. Избаловал я кота, он у меня, как ребёнок. Останется один – пропадёт.
        Ленка сердцем почувствовала надвигающуюся беду.
        - А куда это ты, Митенька, от нас собрался?
        - В тюрьму, матушка. И, думаю, теперь уже насовсем.
        На разговор из дома вышел Сашка.
        - Здравствуй, Митя! О какой это тюрьме ты говоришь? Сбрендил, что ли, совсем?
        Перфила передал кота на руки матушке Елене, поцеловал его в нос и заплакал. Подошёл к отцу Александру и рухнул на колени.
        - Что ты, что ты, мил человек! Да что случилось-то?!
        - Нет мне прощения, батюшка! Человека я убил.
        Сашка почувствовал, что мир вокруг него рушится. Он силой поднял Митьку на ноги, затащил его в дом и усадил за стол.
        - Ну-ка, рассказывай всё, как есть.
        Нет ничего банальнее бытового убийства. В тот день после ухода священника и Алексеича Перфильев лёг спать с твёрдым намерением проспаться и более к этой дряни не притрагиваться. Но спать ему пришлось часа два.   Дверь в его халупу не закрывалась. Разбудил его старый кореш, ещё со времён учёбы в путяге в Кольчугино. Валька шёл той же проторенной дорожкой, что и Митяй. Пару недель назад он вышел после долгой отсидки за разбой. И вот, решил проведать старого дружка, прихватив с собой три пузыря водки и закусь.
        Похмелье спросонья у Митьки было жуткое. Да и протрезветь он ещё не успел. «Бог с ним, - решил он. – Как раз опохмелюсь. Да и Вальку навсегда отсюда отважу. Таких друзей – за …, да в музей». Погода была по-майски роскошная, они прихватили водку и закуску и двинули на природу, за ручей Палаксу. На свежие дрожжи развезло Перфилу жёстко. Когда вторая бутылка подходила к концу, он совсем перестал соображать. Теперь он даже не мог вспомнить, из-за чего всё произошло. Кажется, он начал рассказывать Вальке, как он радуется новой жизни, без водки, без воровства и с Богом. А Валька начал над ним уссываться и приговаривать, что, мол, горбатого могила исправит. Как сейчас, помнил Митька, что убивать его не хотел, хотел только попугать. И приставил нож, которым нарезали «докторскую», к груди. Он не знал, как это получилось, как будто сам Дьявол им верховодил, но нож вошёл под сердце по самую рукоятку. Валька умер сразу.
        Митя ничего не соображал. Он выпил из горла почти всю третью бутылку, по зигзагу добрался до дома и рухнул спать. Проснувшись, он всё вспомнил и понял, что на этом его проклятущая жизнь закончилась. Себя ему было не жаль – получил, что заслужил. Жаль было только Котейку, к которому он относился, как к ребёнку.
        Не то тяготило его, что жизнь загублена, - душа погибла окончательно. Тут уж кайся – не кайся, всё одно. Час он приводил себя в порядок. Потом долго плакал над Котейкой, наконец, взял своего малыша на руки и пошёл пристраивать его в добрые руки, а сам – сдаваться.
        Выслушав всё это, отец Александр скрежетнул зубами и налил себе полстакана самогона. Махнул его и попросил у Митьки сигарету. Выкурил её за четыре тяга и сказал матушке-протопопице:
        - Ленка, этого чудилу отсюда не выпускаешь, пока я не вернусь.
        А сам надел наперсный крест поверх рясы и быстрым шагом направился к домику сельской администрации, где в одной из комнат располагался опорный пункт милиции. Фёдора Алексеевича, как назло, на месте не оказалось, и пришлось Сашке разговаривать с капитаном Горюновым самому. Он никак не мог сообразить с чего начать. В голове царила сплошная путаница, как бывает у человека, у которого случилась беда, а он этого ещё не может осознать. Участковый сидел за своим столом и что-то писал в объёмном талмуде под названием «Журнал отработки жилого сектора».
        - Здравствуйте, Николай Семёнович! Это опять я Вас от работы отрываю.
        Горюнов посмотрел на попа. Вид у того был настолько взволнованный, что не оставлял сомнений – что-то стряслось.
        - Присаживайтесь, отец Александр. Что случилось?
        - Да, собственно, ничего не случилось. Вот, проходил мимо, решил зайти, задать Вам пару вопросов.
        - А так по виду и не скажешь, что ничего не случилось, - саркастически улыбнулся участковый. – Ну, спрашивайте.
        - Что бы Вы, Николай Семёнович, сделали, если бы у нас случилось убийство?
        - Ну, это простой вопрос. Я бы его раскрыл.
        - А Вы не спешите с ответом. Вдруг это убийство не очевидное, и не понятно, кто убийца?
        Горюнов не смог сдержаться и рассмеялся.
        - Вы уж не сомневайтесь, отец Александр. Если я в многомиллионном мегаполисе, в Москве, заказные убийства раскрывал, то у вас тут, где население – 192 жителя, бытовуху как-нибудь раскрою.
        Бесхитростный человек был Сашка. Всё, что было у него на душе, тут же отражалось на лице. Горюнов понял, что он до крайности чем-то удручён.
        - Спасибо Вам, Николай Семёнович. Вы мне помогли второй вопрос сформулировать. А как Вы относитесь к бытовухам?
        - Прекрасно отношусь. Раскрывать ничего не надо, работы максимум на полдня, а в зачёт идёт, как особо тяжкое преступление.
        По лицу отца Александра было видно, что он не находит взаимопонимания с собеседником, чем очень расстроен. В подтверждение этого он попросил у капитана закурить.
        - Вы совершенно неправильно меня поняли, Николай Семёнович. Я совсем не вашу милицейскую отчётность имел в виду. Поймите, тут моральный аспект. Нет, конечно, любое убийство для меня – смертный грех, а для Вас – особо тяжкое преступление. Но они же очень отличаются друг от друга. Когда присутствует корыстный мотив, или убивают из любви к убийству, как это делают маньяки, или чтобы скрыть другое преступление, - одно дело, и здесь обсуждать нечего. Это всё ваша епархия. Но ведь и другие случаи бывают. Живёт, например, семья. Муж – идиот, тиран, деспот. Жену всё время унижает и третирует. И в один момент она берёт в руки нож и… Или наоборот. Муж – хороший человек, а жена – дрянь. Гуляет, изменяет, издевается над ним. И вот, он не может сдержаться, не рассчитывает сил и убивает её. А бывает совсем по-другому. Живёт себе человек. Предположим, раньше он был негодяй, но потом что-то перевернулось в нём, и он к Богу обратился.
        Сашка всё больше распалялся и начал сбиваться и путаться. Он и сам осознавал, что понять его уже сложно. А участковый смотрел на него с выражением крайнего любопытства. Такое Горюнов уже видел не раз. Именно так ведут себя люди, решившиеся признаться в убийстве, но не находящие в себе сил сказать всё до конца.
        - Но водка, Николай Семёнович, водка! Вы же знаете, что это зелье дьяволово с русским человеком делает. Разума лишает и во власть Сатаны отдаёт. И вот человек, который встал на путь исправления и пошёл по светлой дороге навстречу Создателю нашему, срывается благодаря этому пойлу, отдаёт себя в руки тёмным силам и убивает!
        Эмоциональный накал достиг у отца Александра такой степени, что Горюнову оставалось только ждать. «Ещё немного побузотёрит и признается», - подумал капитан, а вслух сказал:
        - Ну, хорошо. А дальше что? Вывод-то какой?
        - А вывод – самый простой! Бывают такие убийства, когда человек своё наказание получает уже тогда, когда осознаёт, что загубил свою бессмертную душу и никакое покаяние ему не поможет! И этих людей не надо судить обычным судом и сажать в тюрьму лет на пятнадцать. Тут суд должен быть духовный, чтобы раскаявшегося человека наставить на путь вечного покаяния. И, если раскаяние искренно, а покаяние постоянно, Господь наш в бесконечном своём милосердии может и такое простить!
        Эту проповедь Николай решил прервать и взять быка за рога.
        - Интересно Вы рассуждаете, отец Александр, очень даже интересно. Только чужая душа – потёмки. И как определить, искренне ли человек раскаялся, или нет? И как глубоко его покаяние? С этим ни один духовный суд не  справится. Поэтому человечество и придумало Закон и одинаковую меру ответственности для всех. А то непонятно, кому пятнашку давать, а кого отпускать с миром. Но это всё пустое теоретизирование и трата времени. А ведь признайтесь, Вы человека убили. Просто признайтесь, - сразу легче станет.
        Сашка чувствовал себя, как в тяжёлом бреду, словно оказался в кошмарном сне. Капитан Горюнов представлялся ему злодеем, который вот-вот нанесёт свой смертельный удар. И в логике этого кошмара он ответил:
        - А как Вы поняли, что я убийца? Я много людей убил. Может сто пятьдесят, может двести. Не считал тогда…
        Тут уже участковый опешил: «Не сумасшедший ли он?» Неизвестно, к чему бы привёл этот разговор, но в этот момент дверь в комнату открылась, и вошёл Митька Перфильев.
        - Здравствуй, начальник. Перфильев Дмитрий Фёдорович, 1968-го года рождения, местный уроженец и житель. Трижды судим: всё по старому кодексу – 145-я первая, 144-я вторая и 146-я первая. Четырнадцать лет отсидки. Я вчера убийство совершил при отягчающих. Вину свою признаю полностью. Вот, сдаваться пришёл.

                …………………

        «Похоже, я из одного дурдома в другой попал, только размером поменьше», - подумал Горюнов, наблюдая, как здоровенный, под два метра роста, поп уронил свою лохматую голову на руки и совершенно по-детски заплакал.
        - И Вы готовы, Дмитрий Фёдорович, показать место совершения преступления, труп и орудие убийства?
        - А чего тут показывать? Труп, чай, никуда не сбежал. Нож я из него не вынимал. А идти тут недалеко, минут двадцать. Пойдём, что ли?
        Тут неожиданно поднял свою голову отец Александр и, всхлипывая, спросил:
        - Николай Семёнович, я понимаю, что не положено. И всё-таки можно я пойду с вами?
        На минуту у Кольки Горюнова возникло тёплое чувство к этому чуднОму человеку, который, видать, воспринимал чужую боль, как свою. Он даже ободряюще положил ему руку на плечо.
        - Кажется, я всё понял, отец Александр. Хороший Вы человек, правильный, такие сейчас - редкость. Конечно, не положено. Но начальство тут – я. Пойдёмте.
        Они спустились с Флорищенской горы, перешли через Палаксу, и Митька привёл их на ближайшую к ручью полянку. Труп лежал возле окаймляющих её осин, нож торчал по рукоятку в груди. Убедившись, что убийство действительно имело место, Горюнов повёл Митьку на опорный пункт писать чистосердечное признание. Осмотр места происшествия - дело следственно-оперативной группы и судмедэксперта.
        Когда они вошли в село, Сашка отделился от них и побежал искать Алексеича. К счастью, Маслов был дома. Уяснить все детали из сбивчивого, перемежавшегося бредовыми рассуждениями, рассказа отца Александра было тяжело. Но не зря флорищенцы говорили о Фёдоре: «Это не Глава администрации, это – голова». Он всё понял, и обстоятельства происшествия, и величину трагедии, и что это означало для отца-настоятеля. Никогда он не позволял себе фамильярничать, а тут сказал по-простому:
        - Ох, Саша, Саша, родной ты мой! Горе-то какое! Страшное горе у нас! – и побежал в домик сельской администрации.
        Когда Маслов вошёл в комнату, где размещался опорный пункт, Митяй уже дописывал чистуху.
        - Допился, гад ползучий?! На себя тебе, я смотрю, плевать. Ты бы об отце Александре подумал, он же с тобой, как с ребёнком нянчился!
        Ответить Мите было нечего. Алексеич обратился к Горюнову:
        - Николай Семёнович, уважаемый, нам бы с тобой выйти переговорить.
        Колька окинул взглядом комнату. Пристегнуть Перфильева наручниками тут было решительно не к чему. Митька понял ход его мыслей:
        - Иди, начальник, иди. Никуда не убегу. Сам ведь пришёл. Я теперь не перед тобой – перед Богом отвечаю.
        Они зашли в комнату, где обычно работал Фёдор Алексеевич. Горюнов приблизительно представлял, что хочет сказать ему Маслов, а тот всё думал, с чего бы начать.
        - Семёныч, вот ты мне скажи, ты знаешь, что из себя представлял убитый?
        - Знаю. Уголовник, ранее дважды судимый.
        - Нехорошо, конечно, о покойных так, но ты пойми, - Алексеич потряс перед собой кулаком, - дрянь, а не человек! Я Митьку-то не оправдываю совсем. Он ещё три года назад такой же мразью был, если не почище. А знаешь, как у нас бабки отца Александра называют? Чудотворец! Ты же не представляешь, Коля, что тут до его прихода было! Ты думаешь, он только из этой падали человека сделал? Нет! Он всех тут преобразил. И всего за каких-то два с половиной года.
        Маслов осёкся, чтобы послушать, что возразит ему участковый. Горюнов молчал.
        - Ты мне скажи, капитан, ты в отдел свой уже звонил, докладывал?
        - Нет, пока не звонил.
        - Вот и молодец, вот и умница! И не надо звонить! Ты пойми, что сделано – уже не вернёшь. Убит человек. Погибла душа. Так зачем так делать, чтобы и вторую душу загубить. Он же, Митька-то, что ребёнок трёхлетний. Он и человеком-то стал, а не скотиной, после того, как с батюшкой Александром сошёлся. И что же его теперь, обратно в скотство загнать?!
        - Выпейте водички, Фёдор Алексеевич, и успокойтесь. Вы, вроде бы, в отличие от отца-настоятеля, не кисейная барышня. Вы мне что предлагаете, труп в лес оттащить, чтобы его не нашёл никто, и сделать вид, что ничего и не было?
        - А вот не поверишь, Николай Семёнович, именно это я тебе и предлагаю! Хочешь, сам труп оттащу и в лесу зарою?
        - Знаете, у меня такое впечатление сложилось, - вы тут все с ума посходили, - сказал Николай раздражённо. – Все грудью стали на защиту замечательного парня, Митьки Перфильева. Ещё бы! Он же преобразился, встал на путь исправления и в Господа Бога уверовал! Ну, подумаешь, ещё раз сорвётся, уйдёт в запой, опять кого-нибудь заколбасит! Так это ничего. Потом в церкви покается и снова станет славным парнем.
        Маслов горестно махнул рукой.
        - Эх, Николай свет-Семёнович! Не понимаешь ты нас совсем. Это же тебе не Москва. Нас всего тут осталось меньше двухсот человек в этом селе. А посмотри, глушь тут какая! Это, если хочешь, замкнутый мир. Тут каждый человек наперечёт. Отец Александр сумел из зверя человека сделать. А ты его теперь в расход? Не по-человечески это и не по-божески.
        Что ещё мог сказать Алексеич? Всё красноречие его иссякло.
        - Вот что, Фёдор свет-Алексеевич. Мог бы я Вам ответить грубо. Но не стану. Не правы Вы, заблуждаетесь. Но делаете это от души. Вы поймите, да, глушь. Да, затерянный мир. Но это – часть России, и действуют тут наши российские законы. Страна существует, пока законы соблюдаются. А я тут поставлен, чтобы Закон охранять. Поэтому я поступлю так, как считаю нужным.
        - Последнее твоё слово?
        - Последнее.
        - Ну, Бог тебе судья. А я не знаю, как ты с этим жить будешь.

                …………………

        Горюнов позвонил в Кольчугинский отдел. Приехала следственно-оперативная группа с судмедэкспертом, осмотрели место происшествия и труп, изъяли нож. Следом за ними трупоперевозка увезла Валькино тело. Совсем под вечер прибыл наряд отвозить в изолятор временного содержания Митьку, на которого прокурорский следак выписал 91-ю, допросив его у Горюнова на опорном пункте.
        Перед зданием сельской администрации собралось человек шестьдесят, в основном старух и стариков, взбаламученных Клавдией Васильевной и пришедших проститься с Митей. Когда того вывели сажать в автозак, шумевшая до этого толпа притихла. Васильевна подошла к прапорщику, который вёл Перфильева.
        - Сынок, дай человеку с людьми попрощаться.
        - Прощайтесь, только быстро.
        Митька поклонился и приложил руку к сердцу.
        - Бог меня не простит. А вы простите меня, родные мои. И вспоминайте меня добром.
        Толпа опять забурлила. Некоторые старухи зарыдали. Были слышны возгласы:
        - Как же мы теперь без тебя, касатик, помощник ты наш!
        - Сгубила водка проклятая нашего голубя!
        - Котейка бедный сиротой остался!
        - А этот-то, участковый новый, изверг! Ни жалости, ни чего! Без понятия совсем человек!
        Митю засунули в машину и увезли.

                …………………

         Не думал Колька Горюнов, что так несладко ему придётся на новом месте службы. Он ещё не успел остыть от неравной борьбы с системой, в которую вступил, как Евпатий Коловрат, один против тьмы, и проиграл. Всё неотвязно крутилось у него в голове, что же он сделал не так. И ответы самому себе были неутешительными. Не так он сделал, когда пришёл в прогнившую и ненужную помирающей и разворовываемой стране систему. Не так он сделал, когда работал в этой системе за всех, на износ, по двадцать четыре часа в сутки без выходных. Не так он сделал, когда из идеалистических соображений кинул вызов на бой высокопоставленному мерзавцу со связями чёрт знает на каких этажах власти. И поступили с ним не как с Дон Кихотом, а как с букашкой, которую, чтобы раздавить, надо сначала разглядеть. Но быть идеалистом – тяжкий крест. Попробуй, выбей из такого его идеалы и всё – развалится человек, оставшийся без этого станового хребта.
        А тут ещё этот случай с Перфильевым. После него сельские старики при встрече с участковым плевались под ноги. Бабки шипели и награждали его титулами «Ирод», «аспид», а Клавдия Васильевна превзошла всех, назвав Навуходоносором. Взрослые сельчане с ним не здоровались. Вся душевность Маслова улетучилась, он явно давал понять Кольке: «Не наш ты человек, не место тебе здесь».
        Казалось бы, за пять лет работы в уголовном розыске в Москве Горюнов что только о себе не слышал «в благодарность за свою работу» и от граждан и от вышестоящего руководства, какими только «козлами» и «дятлами» его не величали. Но тогда чувствовал он свою правоту, и это помогало сносить все оскорбления. А с этим Митькой… Мало того, что по сердцу резануло, впервые в своей практике засомневался Горюнов в правильности принятого решения.   
        Любой нормальный человек, оказавшийся в обстоятельствах нашего ссыльного участкового, запил бы, конечно, причём надолго. Но и тут у Кольки всё было не так, как у нормальных людей. За пять лет он научился раскрывать самые сложные преступления, а вот науку жрать горькую так и не осилил, всё некогда было.
        «Ну что ж, - подумал Горюнов, - когда-то надо начинать, а то, что-то как-то совсем кисло». И пошёл после службы в сельский магазин за коньяком. Пока он покупал пару бутылок, в магазин за хлебом пришёл местный поп. Колька вышел на улицу и почему-то решил подождать его.
        - Отец Александр, а как Вас всё-таки по имени-отчеству зовут?
        - Александр Михайлович.
        - Вы коньяк пьёте, Александр Михайлович? А то я сегодня решил надраться, а пить одному как-то не комильфо. Вы, Михалыч, штатный врачеватель душ, вот и займитесь своими прямыми обязанностями.
        - Помнится мне, Николай Семёнович, что Вы в существование души не верите, не так ли?
        - Да, не верю. Только тогда не понимаю, что так болит внутри.
        Сашка пристально посмотрел на него.
        - Ну, раз болит, - пойдёмте.
        Они пришли в дом Горюнова, который тот набил своими книгами. Это было его единственное увлечение помимо службы. На столе одиноко встали две бутылки коньяка и стаканы. Привык Колька, когда работал сутками, ничего не есть, поэтому и вид у него был, как из Освенцима. Разлили по стаканам, выпили. Молчание тянулось долго. Первым заговорил Сашка.
        - Так что у нас с душой, Николай Семёнович?
        - Болит, Александр Михайлович. Вот Вы меня считаете бездушным человеком, а ведь не знаете обо мне ничего.
        - Вовсе я не считаю Вас таким. И сразу понял, что перед тем, как к нам попасть, побывали Вы в серьёзной переделке. Просто так люди не седеют. Расскажите мне, что Вас к нам привело. Легче станет.
        - Даже не знаю, с чего начать. Только я курить много буду.
        - А начинайте с того, с чего считаете нужным. Если угостите, я с Вами покурю.
        Колька рассказал всю историю своей службы, и как он в результате оказался во Флорищах.
        - Дайте, я Вам пожму руку, - очень серьёзно сказал отец Александр. – Вы меня так обрадовали. Знаток душ я небольшой. Каждый раз хочу в человеке лучшее увидеть и часто ошибаюсь. А в Вас я, значит, не ошибся. То, что Вы пытались сделать, - настоящий подвиг. Тем более, что приняли Вы неравный бой, и никаких шансов на успех у Вас не было.
        Колька открыто улыбнулся:
        - Михалыч, так неудобно получилось в тот день, когда убийство обнаружилось. Я ведь, грешным делом, подумал, что это Вы что-то натворили и сознаваться пришли. Обычно раскаявшиеся убийцы так себя и ведут, как Вы тогда.
        - Уж больно я переживал за Митю. У меня в голове тогда всё помутилось. Я и Вас тогда, как врага воспринимал.
        - А что Вы тогда говорили о ста пятидесяти убитых? Дайте, угадаю. Вы в Чечне воевали?
        - Так точно. Гвардии младший сержант Попов. 78-я гвардейская воздушно-десантная дивизия. Я в штурме Грозного участвовал.
        - Расскажите.
        Пока говорил отец Александр, опустошили первую бутылку, пошла вторая, докурили пачку сигарет. За окном стемнело.
        - Не кажется тебе, Михалыч, странным, что два таких побитых жизнью человека встретились в такой чёртовой глуши?
        - А ты не удивляйся, Коль. Господь знает, что делает. Раз уж он нас тут свёл, значит, есть у Него на нас определённые виды.
        - Вот только плохо, Саша,  что я в Бога твоего не верю.
        - Это ты себя обманываешь. Думаешь, я не вижу, как ты из-за Мити Перфильева переживаешь?
        - Врать не стану. Переживаю. Первый раз у меня такое. Получается, не прав я. И его загубил, и в себя никак прийти не могу.
        Отец Александр посмотрел на него с состраданием. Понимал он, что мучается человек.
        - Ты не казни себя, Коля. Всё ты правильно сделал, по закону. Только, видишь ли, есть одна вещь, которая выше закона.
        - Справедливость?
        - Господь с тобой, капитан! Какая справедливость! Справедливость – это страшно! Люди, которые нашу страну сто лет назад убили и народ покорёжили, - они этой справедливостью и руководствовались. Хотели по справедливости Царство Божие на земле построить. Сатанисты они были. Осознанные. Мир справедливости – это Ад. Там каждому выходит по делам его.
        Горюнов был удивлён. Он всегда думал, что справедливость – это хорошо, а вот оказывается как…
        - Батюшка, а что же тогда выше Закона?
        - Выше Закона, капитан, - Милосердие.

                …………………

        На следующее утро отец Александр зашёл к Клавдии Васильевне.
        - Тётя Клава, я тебя попрошу, собери сейчас весь наш актив, всех бабушек и дедушек. И Фёдора Алексеевича тоже пригласи. Я сегодня проповедь произносить буду.
        Собравшиеся через час в церкви флорищенские старики были удивлены. Несмотря на обычный будний день, отец Александр предстал перед ними в праздничных одеяниях. Выглядел он необычно торжественно и серьёзно.  Убедившись, что все собрались, он заговорил громко и с внутренним волнением.
        - Возлюбленные мои! Сегодня я расскажу вам о Святом Мученике Лонгине Сотнике. В римском легионе, стоявшем тогда в Иерусалиме, служил старый центурион Гай Кассий Лонгин. Лонгин – это прозвище. На латыни «лонгинус» значит длинный, высокий. Он страдал катарактой и был почти слепой. Именно ему Пилат приказал казнить Иисуса из Назарета, Дисмаса и Гестаса. Когда распятые висели на крестах уже много часов на невыносимой жаре, именно центурион Лонгин прервал мучения Спасителя, вонзив ему в сердце копьё. Кровь Христа брызнула сотнику в глаза, и он прозрел. Прозревши, сказал, как свидетельствует Евангелист Марк: «истинно Человек Сей был Сын Божий». После казни центурион со своими солдатами охранял Гроб Господень и был свидетелем воскресения Иисуса Христа. Тогда Логин и его солдаты окончательно уверовали в Спасителя и отказались лжесвидетельствовать, что тело Христа выкрали его ученики. Был центурион ветераном, давно выслужившим срок службы. Обозлились на него Иудейские первосвященники, что не стал он лгать им в угоду, и убедили Понтия Пилата уволить его. Вернулся Логин к себе на родину, в Каппадокию, и там проповедовал народу Благую Весть о Спасителе. И там его иудейские старейшины в покое не оставили, написали они Кесарю, и тот отправил в Каппадокию воинов убить его. Посланный отряд прибыл в родное селение Логина. Бывший центурион сам вышел навстречу воинам и привёл их в свой дом. За трапезой легионеры рассказали о своей цели, не зная, что хозяин дома – тот человек, которого они ищут. Тогда Лонгин назвал себя и предложил изумлённым солдатам, не смущаясь, исполнить свой воинский долг. Легионеры хотели отпустить святого и даже посоветовали ему бежать. Но он отказался от побега, проявив твёрдую волю принять страдания за Христа. Его обезглавили, и голову прислали Кесарю, который распорядился выбросить её на мусорную свалку.  В православной церкви Святой Мученик Лонгин Сотник является олицетворением верности воинскому долгу и одновременно верности Правде Господней.
        Отец Александр окончил проповедь. Прихожане стояли поражённые, многие плакали. Молчание нарушил Фёдор Алексеевич Маслов.
        - Батюшка Александр, а к чему ты нам всё это рассказал?
        - А к тому, возлюбленные мои, что если кто-нибудь будет поносить и злословить капитана Горюнова, - не держите на меня зла: отлучу от церкви!