Две Войны - антивоенная статья Л. Н. Толстого

  ПУБЛИЦИСТИЧЕСКОЕ ВЫСТУПЛЕНИЕ ЛЬВА НИКОЛАЕВИЧА ТОЛСТОГО «ДВЕ ВОЙНЫ» (1898)

  [ПРИМЕЧАНИЕ. Всё нижеследующее - отрывок из моей книги "НЕТ ВОЙНЕ Льва Николаевича Толстого". При публикации на этом сайте теряются курсивы и пр. выделения. Заменил КАПСОМ, но мог что-то пропустить. Спокойного чтения! Радостных открытий! - Автор. ]

  Иллюстрация:
  БЕССЛАВНЫЕ УБЛЮДКИ. Американские солдаты после капитуляции испанских войск в Сантьяго-де-Куба. Куба, 1898
______________________

   … По тому закону, который нам дан Богом
и который признаёте и вы, требующие от нас участия в убийстве,
явно запрещено не только убийство, но и всякое насилие,
и потому мы не можем и не будем участвовать
в ваших приготовлениях к убийствам,
не будем давать на это денег и не пойдём
в вами устроенные сборища,
где извращают разум и совесть людей,
превращая их в орудия насилия,
покорные всякому злому человеку,
взявшему в руки это орудие.

(Лев Николаевич Толстой «Две войны»)
 

  Поводом к написанию этой статьи для Толстого послужила американо¬-испанская война (1898). «Про эту войну, — писал он, — знал весь мир, и все люди с напряжённым вниманием следили за её проявлениями» (Цит. по: 31, 287).

 Речь шла об американо-испанской войне в Карибском море и на Тихом океане.

 Американский военный корабль «Маinе» был отправлен к берегам Кубы, как было объявлено, для «помощи» кубинским повстанцам в их борьбе против испанского владычества. Корабль взорвался на рейде в Гаване при таинственных обстоятельствах. Соединённые Штаты предъявили ультиматум Испании и 21 апреля начали военные действия. Когда испанские плохо вооружённые войска капитулировали, представитель кубинских повстанцев был отстранён от переговоров, и американцы оккупировали Кубу.

 Точно такой же трагический фарс был разыгран и на Филиппинах. 1 мая 1898 г. испанский деревянный флот был сожжён и потоплен американской эскадрой в Манильском заливе. К этому времени филиппинские повстанцы фактически ликвидировали власть Испании на островах. Но им не позволили овладеть Манилой. Условившись о сдаче Манилы, американцы предприняли штурм незащищённого города. Так навязчиво была продемонстрирована «решающая» роль Соединенных Штатов в уничтожении испанского владычества на Филиппинах.

 В итоге, в ходе боевых действий САСШ захватили принадлежавшие Королевству Испания с XVI века Кубу, Пуэрто-Рико и Филиппины. В декабре 1898 г. в Париже был подписан мирный договор, по которому Куба объявлялась независимой, а фактически попадала под американский протекторат; что касается Филиппин, то эта богатейшая испанская колония целиком переходила во власть Соединённых Штатов.
 

 Так — перераспределением колоний — окончилась эта война. За её событиями, действительно, следили «с напряжённым вниманием» её как сторонники, так и противники, и именно потому, что эта война представляла собой характернейшее явление новой империалистической эпохи.

 Десятинедельная война за господство в Карибском бассейне завершилась безусловной победой американцев, но ославила жестокость, с которой они вели её. В черновике статьи «Две войны» (рук. № 1) Толстой эмоционально замечает:

 «Не буду повторять то, что все знают, какие бойни устраивали американцы, как посылали и людей заряды с пудами взрывающегося динамита, как как в зверей стреляли в спасающих свою жизнь, уплывающих людей.... Иногда кажется, что этого не может быть, что всё это только сновидение, от которого проснёшься. Всё это слишком ужасно, чтобы повторять это. Но ужаснее всего тот мрак, до которого дошли люди. И кто же эти люди? Самой молодой, передовой нации — американцы» (Там же. С. 250).

 Американо-испанскую войну, как и англо-бурскую, которые велись аме¬риканскими и английскими империалистами с целью захвата колоний, Толстой назвал «ужасной». В Дневнике на 8 января 1900 г. он записал: «Читаю о войне на Филиппинах и в Трансвале и берёт ужас и отвраще¬ние. Отчего? Войны Фридриха, Наполеона были искренни и потому не лишены были некоторой величественности. Было это даже и в Севасто¬польской войне. Но войны американцев и англичан среди мира, в котором осуждают войну уж гимназисты, — ужасны» (54, 7 – 8).

 В рукописных материалах содержатся высказывания Толстого об американо-испанской войне, не вошедшие в основной печатный текст. Так, в рукописи № 2 он говорит об этой войне как «о том страшном, бессмысленном и вместе с тем холодном, расчётливом и зверском убийстве, которое производилось над испанцами, которое американцам представляется чем-то очень по¬хвальным». В рукописи № 1 Толстой отметил, что «поразительно было в этой войне всеобщее несочувствие американцам». «Действие американцев в этой войне вызвало чувство того омерзения и отвращения, которое испыты¬ваешь.... к наглым убийцам», — писал он.

 Э. Г. Бабаев, а вместе с ним и ряд других советских исследователей, были убеждены, что «непосредственным поводом или толчком для <написания> этой статьи Толстого послужило письмо американки Джесси Л. Глэдвин» (Бабаев Э.Г. Иностранная почта Толстого. // Литературное наследство. Том 75. Кн. 1. С. 473).
 Вот его полный текст (перевод с английского):

 «Пуэбло. Колорадо. 1 августа 1898 г.

№ 440

 Графу Льву Толстому [Lуоf Тоlstoy]. С.-Петербург. Россия.

 Милостивый государь!

 Беру на себя смелость обратиться к вам с частным письмом, где кратко излагаю свою несложную просьбу и её цель. Не будете ли вы столь добры прислать мне несколько слов, написанных вашей рукой, с выражением ваших чувств и мыслей о благородной роли американской нации и героизме её солдат и моряков в теперешнем столкновении?

 Как только мы получим пятьсот ответов от лиц, к которым мы обратились, письма эти будут на несколько дней выставлены в каком-нибудь крупном центре, а доход от выставки незамедлительно поступит в Американское Общество Красного Креста для помощи больным и раненым солдатам и морякам — дело нужное и неотложное.

 Пожалуйста, не прерывайте цепь номеров. Будем бесконечно благодарны за любезный и скорый ответ.

 Официальное подтверждение Общества и упоминание о вашем ответе будут сделаны в печати своевременно.

 Искренне ваша Джесси Л. Глэдвин» (Там же. С. 474).

 На письме стоит цифра 440. Очевидно, это — порядковый номер запроса из числа тех, которые были сделаны Глэдвин, обращавшейся к различным выдающимся деятелям разных стран.

 Конечно же, такое письмо не могло не возмутить Толстого, и он излил своё возмущение на страницах новой работы. Но, как нам кажется, выводы Э. Г. Бабаева о значении для Толстого этой статьи преувеличены. В своём анализе советский, жёстко подцензурный исследователь избегает писать о ВТОРОЙ войне, которую разумеет Л. Н. Толстой в заголовке статьи. А между тем — она-то в то время и была для Толстого значительно важнее «агрессии империалистов», которую разрешалось и поощрялось ругать в СССР.

 Эта резкая антивоенная статья — неизмеримо шире смыслами, чем просто публицистическое выступление против конкретной войны. Она — первое в антивоенной публицистике Толстого выступление в защиту отказавшихся тогда от воинской повинности «горсти христиан», кавказских духоборов, над которыми издевалась имперская Россия.

 В мире идут две войны, — утверждает Толстой, — и противоположность между ними поразительна. Одна, теперь уже кончившаяся, испанско-американская, была «старая, тщеславная, глупая и жестокая», решавшая посредством убийства вопрос о том, как и кем должны управляться люди. Л. Н. Толстой сравнил в ней тогдашнюю испано-американскую войну с избиением сильным и молодым человеком (Штатами) «выжившего из ума и сил старика». Восхваление американцев в прессе названо в рукописном черновике статьи «умственным повреждением» хвалителей (31, 98, 250).

 Этой войне противопоставлена публицистом «другая война», «новая, самоотверженная, основанная на одной любви и разуме, святая война, — война против войны» (Там же. С. 97, 98). Толстой имеет в виду обратившее уже в это время его внимание противостояние русскому правительству выселенных им на Кавказ сектантов-духоборов, воздерживавшихся от греха повиновения властям, в том числе от военной службы по призыву. Толстой называет духоборцев «героями войны против войны» за их отказ даже от простого ношения оружия, столь необходимого на Кавказе (Там же. С. 99).


 Одна война занимала всех, а про другую войну «почти никто и не знает», — с горечью заметил писатель, приводя имена людей, отказавшихся от военной службы, «героев войны против войны», которые умирали «под розгами, или в вонючих карцерах, или в тяжёлом изгнании» (Там же. С. 99 – 100).

 Здесь та же христианская, восходящая к исповеданию «В чём моя вера?», ПРЯ ДУХОВНАЯ Толстого, исповедника Христа, с миром, с мирскими ложью и злом. Толстой начинает статью с упоминания о других, чтимых высоко миром, «героях». Здесь-то и пригодилась публицисту вовремя полученная им рассылка из САСШ. Второпях или от возмущения, но он не обратил внимания, что автор оной — женщина:

 «Я на днях получил письмо из Колорадо от какого-то господина Джесси Глодвина, который просит меня прислать ему: “...несколько слов или мыслей, выражающих мои чувства по отношению благородного дела американской нации и героизма её солдат и моряков”. Господин этот, вместе с огромным большинством американского народа, вполне уверен, что дело американцев, состоящее в том, что они побили несколько тысяч почти безоружных (в сравнении с вооружением американцев испанцы были почти безоружны) людей, есть несомненно благородное дело, noble work, и что те люди, которые, побив большое количество своих ближних, большею частью остались живы и здоровы и устроили себе выгодное положение, — герои» (Там же. С. 97 – 98). «Которые, желая отличиться перед людьми, получить награду и славу, убили очень много людей или сами умерли в процессе убийства своих ближних» (Там же. С. 99).

 Как раз всем подобным «героям» и противопоставляет отче Лев смиренных, не противящихся злу, творимому над ними правительственными людьми, евангельских, чистых христиан духоборов. Православное, то есть, якобы, христианское государство Россия «выставило против духоборов все те орудия, которыми оно может бороться. Орудия эти: полицейские меры арестов, непозволения выезда из места жительства, запрещение общения друг с другом, перехватывание писем, шпионство, запрещение печатания в газетах сведений о всём, касающемся духоборов, клевета на них, печатаемая в журналах, подкупы, сечения, тюрьмы, ссылки, разорение семей. Духоборы же с своей стороны выставили своё единственное религиозное орудие: кроткую разумность и терпеливую твёрдость, и говорят: не должно повиноваться людям больше, чем Богу, и что бы вы с нами ни делали, мы не можем и не будем повиноваться вам» (Там же).

 Здесь же, чтобы подтвердить читателю, что мученичество отказников не ограничивается лишь сектантскими движениями, Толстой вспоминает погубленного тётей родиной Евдокима Никитича Дрожжина и живых, продолжавших в те дни свой духовный подвиг, солдат Ольховика и Середу. И таких десятки — людей, которые «умерли, ослепли и всё-таки не покоряются требованиям, противным закону Бога» (Там же. С. 100).

 К этому времени враги Христа в России уже заметили связь участившихся идейных отказов с исповедничеством великого яснополянца. Его стали винить в подбивании молодых людей на напрасные жертвы: «Люди эти погибнут, а устройство жизни останется то же» (Там же). Схожие мнения текли и из-за границы. Например, в связи с агиографией толстовца Е. И. Попова о Дрожжине, Толстой получил открытое письмо от немецкого писателя-патриота Фридриха Шпильгартена (нем. Friedrich Spielhagen, 1829 — 1911), опубликованное впервые на Рождество, 25 декабря 1895 г., в газете «Neues Wiener Tageblatt» («Новый венский дневник», № 354), а в следующем году охотно, в обличение «еретику», напечатанное отдельной брошюрой и в России.

 В этом письме старик, почти ровесник Льва Николаевича, ревностный протестант, подтвердив общность с Толстым идеалов всеобщего мира, при этом доказывает, что смерть Дрожжина не была полезна этому самому делу всеобщего мира, что она была бесполезной жестокостью, и что ответственность за неё падает на Льва Николаевича (Открытое письмо к гр. Льву Толстому Фридриха Шпильгартена. СПб., 1898. С. 23).

 Самого Льва-учителя Шпильгартен описывает в открытом письме мрачно и жестоко, как главного палача Дрожжина, более виновного, чем царь, министры или военщина — одновременно обращаясь с обличениями и напрямую к Толстому:

 «…К рукам его, в моих глазах, так страшно прилипли кровь и слёзы несчастного, что никакие духи — которыми, как я слышал, вы любите при случае окроплять себя — ни вся вода вашей Волги омыть их не могут» (Там же. С. 8). Немецкий писатель напоминает коллеге о его непомерно раздутых величии и авторитете — при которых нужно быть особенно осторожным с орудием слова:

 «Мне поэтому, к сожалению, не остаётся ничего иного, как обвинить вас в ужаснейшем неразумии и неосторожности, раз вы с вашей, недоступной для уголовного суда высоты, возвестили миру слова, которые стали для бедного Дрожина источником жесточайших страданий» (Там же. С. 15 – 16).

 «Но, может быть, вы станете отрицать, что он был вашим учеником?» (Там же. С. 16) — задаёт Шпильгартен совсем не риторический вопрос ученику Христа (такому же, как Дрожжин).
 По большому счёту, даже с формальной, внешней стороны обвинения Фридриха Шпильгартена в адрес Льва Николаевича Толстого не вполне несправедливы, так как агитаторами Дрожжина была сектантская кодла князя Хилкова, принадлежавшего к т. н. «штунде», независимой от толстовства рационалистической секте, ещё до знакомства с духовными писаниями Толстого. Сам Дрожжин «начал», как мы помним, с увлечения социализмом и соответствующей литературой, и навредил себе первоначально именно этим. Любопытно, что, будучи сам позорно, в пожилые годы, увлечён «прогрессивными» идеями, Фридрих Шпильгартен обходит это обстоятельство неловким молчанием — и не «включает» совесть для того, чтобы не пропагандировать социал-демократические взгляды хотя бы в письме к Толстому! Он напоминает яснополянцу афоризм Гёте, что одиночка «не должен прыгать за своими идеалами»:

 «…Чтобы доставить на земле торжество идеи мира, — приводить в борьбу с крепко установленными государственными формами беспомощных индивидуумов, борьбу, которая неминуемо ведёт к трагической гибели последних. Ибо таким способом вы […] не осуществите идеи мира.

 Как же быть, спросите вы.

 […] Видите ли, граф, наши социал-демократы в этом случае гораздо благоразумнее и мудрее вас. Будьте уверены, что они питают не меньшее отвращение к принудительной военной службе, проповедуют с не меньшим убеждением всеобщий мир. Но они […] старательно избегают становиться мишенью для малокалиберных магазинов и нарезных орудий, и, хотя сердце их обливается кровью, но они позволяют своей молодёжи приносить присягу знамени и обучаться искусству “убивать людей”, в твёрдой уверенности, что постепенное “просветление человеческого духа” основательно устроит все их дела.

 […] У нас есть пресса с своими газетами, журналами, брошюрами, книгами; у нас есть народные собрания, парламенты, театры. Наконец, у нас есть всякого рода союзы, общества, а для цели, о которой здесь идёт речь, — общества мира.

 Вы ничего не ждёте от них? Вы не верите в действительность их?» (Там же. С. 18 – 21, 22 – 23).

 Каков «христолюбивый» говнюк?! На место последовния Христу немецким писателем и публицистом ставится распространение светских просвещения и гуманизма. И ведь это ещё вполне себе верующий христианин, хотя и протестант! А Христу, по вере Шпильгартена, и вовсе не нужно последовать — как делали древнейшие, первые христиане — в отрицании участия в военной службе, если таковое отрицание сопряжено с риском свободой, здоровьем, жизнью:

 «Несомненно то, что Он сам умер на Кресте. Но я никогда не слыхал и нигде не читал, чтобы Он, для испытания своего учения, предпослал бы кого-нибудь другого на Голгофу» (Там же. С. 22). Шпильгартен здесь смешно, бессмысленно прав: действительно, именно ПРЕДПОСЫЛАТЬ на гибель Иисус не мог никого из последовавших за ним — лишь предсказав верным ученикам возможность страданий и терпения, и даже риск быть убитыми мечом язычника, враждующего с Божьей правдой-Истиной, а от себя, от первых слов учения до последних, на римской распялке, судорог от кровопотери и мучительнейшей жажды — «всего лишь» дав пример жизни в воле Отца, именно чистой ХРИСТИАНСКОЙ жизни.

 По существу, Шпильгартеном пропагандируется то самое, чего мог, до встречи с писаниями Толстого-христианина, наслушаться от социалистов Евдоким Дрожжин. Сам Лев Николаевич, конечно же, проницательнейше обратил на эту неловкость Шпильгартена внимание. В письме к Эугену Генриху Шмитту (позаботившемуся не только о пересылке Толстому письма Шпильгартена, но и об ответе ему с «толстовских», евангельских и христовых, позиций) от 27 февраля 1898 г. он надрал немца в его социал-демократический арш — буквально за один абзац (подлинник по-немецки):

 «…Если бы у меня было больше времени и сил, то я ответил бы не одному Шпильгагену, а всем вождям социалистов то, что я давно уже желаю сказать, а именно, что социалистическая и либеральная деятельность не только тщетна и не может привести ни к каким результатам, но даже в высшей степени вредна, ибо привлекает к себе лучшие силы, и вместо того, чтобы приучать молодых людей утверждать своё человеческое достоинство и дорожить им, она приучает их к компромиссам, так что весьма часто эти люди, сами того не замечая и воображая, что борются за истину и свободу, переходят в лагерь своих противников» (69, 49).

 Как может помнить читатель, в протестном мировоззрении Евдокима Никитича Дрожжина, вовремя освободившегося от увлечения социализмом, напротив, тема человеческого достоинства и незыблемого, во Христе, духовного мировоззренческого “якоря”, “автономной” от мирских влияний морали, несовместимой с повиновением приказывающей убивать человеческой власти, занимает значительнейшее место.

 А Шпильгартен таки заполучил от Толстого ощутимую шпильку в свой арш — ибо речь-то в письме Толстого явно о нём!

 Но для нас важнее отметить иное. Явное непонимание Шпильгартеном того ВНУТРЕННЕГО, глубинного душевного процесса, который привёл Дрожжина к совершению его подвига, конечно, не оставляло возможности Толстому лично ему отвечать, возражать. Интересно это письмо только тем, что выражает общественное мнение того времени большой социал-демократической германской группы, к которой принадлежал покойный немецкий писатель, автор известного политического романа «Im Reih und Glied» [нем. прибл.: «В общем строю» (1866); в русском переводе «Один в поле не воин». Название вполне отражает главную идею романа Шпильгартена: великой личности возможно перевернуть общественный и мировой порядок, но только с опорой на вооружённые массы. – Р. А.]. Роман этот, по метко-остроумному наблюдению биографа Толстого Павла Ивановича Бирюкова, «до сего времени является выражением немецкой массовой нравственности, или, вернее, рабства, которому всегда страшна была личная инициатива, та самая, которую Л. Н-ч полагал в основу человеческого прогресса» (Бирюков П.И. Биография Л.Н. Толстого: В 4-х т. М., 1922. Том 3. С. 263).

 Таковым агитаторам, вредителям делу грядущей победы в войне с войной, Толстой так отвечает в статье «Две войны»:

 «Так же, я думаю, говорили люди и о напрасности жертвы Христа, да и всех мучеников за истину. Люди нашего времени, особенно ученные, так огрубели, что не понимают, не могут даже по грубости своей понимать значения и действия духовной силы. Заряд в 250 пудов динамита, пущенный в толпу живых людей, — это они понимают и видят в этом силу; но мысль, истина, получившая осуществление, проведённая в жизни до мученичества, ставшая доступной миллионам, — это, по их понятию, не сила, потому что она не трещит и не видно сломанных костей и луж крови. Учёные (правда, плохие учёные) все силы эрудиции употребляют на то, чтобы доказать, что человечество живёт, как стадо, руководимое только экономическими условиями, и что разум дан ему только для забавы; но правительства знают, что движет миром, и потому безошибочно по инстинкту самосохранения ревнивее всего относятся к проявлению духовных сил, от которых зависит их существование или погибель. Оттого-то все силы русского правительства были направлены и ещё направлены на то, чтобы обезвредить духоборов, изолировать их, выслать их за границу.

 Но, несмотря на все усилия, борьба духоборов открыла глаза миллионам.

 Я знаю сотни людей, старых и молодых военных, которые благодаря гонениям против кротких, трудолюбивых духоборов усомнились в законности своей деятельности; знаю людей, которые в первый раз задумались над жизнью и значением христианства, увидав и услыхав про жизнь этих людей, про гонения, которым они подверглись.

 И правительство, управляющее миллионами людей, знает это и чувствует, что оно поражено в самое сердце.

 […] И последствия её важны не для одного русского правительства. Всякое правительство, основанное на войске и на насилии, точно так же поражено этим оружием. Христос сказал: "Я победил мир". И он действительно победил мир, если только люди поверят в силу данного им этого оружия» (Там же. С. 100 – 101).

 Как призыв к христианскому миру опомниться, не участвовать в военных приготовлениях звучат слова Толстого о том, что «люди нашего времени должны понимать значение и действие духовной силы». Он уверен, что мир победит, «если только люди поверят в силу данного им оружия» и каждый человек будет следовать «своему разуму и своей совести».

 Как видим, статья — не простенькая и весьма актуальная уже своим образным строем. Перед читателем — европейцем, россиянином, — почти наверняка причисляющим себя либо просто к умным и добрым, либо даже — к христиански верующим людям, автор ставит дилемму: С КЕМ БЫТЬ? Кого поддержать — одобрением на словах, поступками, денежной помощью, оружием: "своё" ли правительство, проводящее с целью наживы, аннексий, колонизаций и иных внешнеполитических и геополитических игрищ, агрессивную политику в отношении других народов и стран, ИЛИ — духоборов и прочих ИСТИННЫХ христиан, ведущих, ценою огромных жертв и усилий, бескровную (с их стороны) "войну против войны": против самой антихристовой, языческой идеи добровольного или (чаще) недобровольного участия, на правах обитателя территории агрессора ("простого" гражданина, а в просторечии — лошка), всякого человека своими словами, поступками, деньгами и пр. — в грызне "своего" государства с соседями, или внутри государства — с несогласными с его политикой, будь то оппозиция или пресловутые "бандиты", "террористы": кстати, говоря, порождения той же садо-некрофильской цивилизации, которая породила и сами государства, искони — кодлы грабителей и убийц, выразителей низшего, наиболее грубо-атавистического в человеческой природе.

 Будь то Северо-Американские Штаты, Российская империя времён Толстого, будь то фашиствующая путинская Россия наших дней — не важно: надо только задуматься: С КЕМ ТЫ? С Христом или с князями мира сего? Разбойничьи ли заботушки (ах! как бы другая держава или, скажем, НАТО тебя в грабиловке не опередили!..) твоего монарха или "президента" должны быть ДЛЯ ТЕБЯ актуальны, или — то, чтобы исполнить в жизни своей главный, религиозный смысл: совершенствования в любви и разумности, увеличение любви в окружающем мире проповеданием и примером?

 Как и в случае выбора между миром и патриотизмом, и здесь нужно выбирать: ИЛИ — Царство Бога, христианство и ненасилие, ИЛИ — теперешнее мирское устроение, государства и стремительное движение современной садо-некрофильской цивилизации к окончательному разорению природы и экономик в грызне и переделах территорий и остатков ресурсов, саморазрушению и гибели.

 ПРИДЁТСЯ выбирать!

 В связи с отразившимися в статье «Две войны» Толстого событиями испано-американской войны нельзя не упомянуть, в завершение о ней нашего расказа, ещё о некоторых письмах к Толстому по поводу этой войны — от людей, некоторые из которых исфантазировали себе даже некую «близость» к Толстому, хотя вряд ли бы поняли идеи его новой статьи.

 Весьма примечательным среди таковых писем было послание старого английского юриста и публициста, переселившегося в Штатах ещё в конце 1860-х годов, Монтегю Ричарда Леверсона (Montague Richard Leverson, 1830 – 1925). Он был близко знаком в молодости с высокочтимыми Толстым А. И. Герценом, Джузеппе Мадзини, Джоном Стюартом Миллем, а в Америке — с Генри Джорджем. В САСШ он был владельцем ранчо в округе Дуглас, штат Колорадо, а также адвокатом и неудачливым политиком в Калифорнии. В конце 1870-х этот неспокойный еврей стал известен скандальными доносами в Белый дом — на действующего губернатора территории Нью-Мексико. Оказалось, что Леверсон метил на этот пост. Дело ограничилось тогда осмеянием клеветника в ежедневной газете «The Santa Fe New Mexican» (Keleher W. A. The Fabulous Frontier, 1846 – 1912. University of New Mexico Press, 1962. P. 62).

 Леверсон также пытался стать врачом, но остался на уровне обыкновенного американского шарлатана своей эпохи: гомеопатом, противником вакцинаций и отрицателем микробной теории (The New Cycle. Metaphysical Publishing Company. 1908. Р. 307).

 В 1900 году его политическая деятельность, в числе прочего, выражалась поддержкой Американской антиимпериалистической лиги (The American Anti-Imperialist League), созданной 15 июня 1898 года для борьбы с американской аннексией Филиппин как островной территории. Антиимпериалисты выступали против насильственной экспансии, считая, что империализм нарушает фундаментальный принцип, согласно которому справедливое республиканское правительство должно основываться на "согласии управляемых". Лига утверждала, что такая деятельность потребовала бы отказа от американских идеалов самоуправления и невмешательства — идеалов, выраженных в Декларации независимости Соединённых Штатов, Прощальной речи Джорджа Вашингтона и Геттисбергской речи Авраама Линкольна. Уже в первые годы XX столетия, в результате агитации противников, Лига проиграла в глазах общественного мнения и потерпела поражение, как и ставленник антиимпериалистов на выборах президента 1900 и 1908 гг., популист Уильям Дженнигс Брайан (Harrington F. H. Literary Aspects of American Anti-Imperialism 1898 – 1902. New England Quarterly, Vol. 10, No. 4 (Dec., 1937). P. 650).

 23 февраля 1900 г. Леверсону удалось-таки совершить исторический поступок: на митинге Лиги в Филадельфии, перед немногочисленными сторонниками, он выразил возмущение «жестокой войной, которую ведёт теперь Мак-Кинли и американская армия против храброго, цивилизованного и свободолюбивого народа Филиппинских островов. […] Эта несправедливая война, по мысли Леверсона, угрожала не только Филиппинам, но и самой Америке. «О мои соотечественники, — говорил Леверсон, — вы должны сделать выбор теперь, иначе будет поздно. Вы должны выбрать теперь правду, выбрать свет, выбрать свободу, и не только для себя, но и для ваших братьев, независимо от того, какого цвета у них кожа и к какой расе они принадлежат. Вы должны сделать выбор и ради них, и ради самих себя. Иначе и вы тоже станете рабами. Да будут спасены республика и свобода!» (Цит. по: Бабаев Э. Г. Иностранная почта Толстого. // Литературное наследство. Том 75. Кн. 1. С. 474 – 475).

 Речь Леверсона была выпущена отдельной брошюрой, которую он не преминул послать Толстому, вместе с письмом такого содержания (перевод, в сокращении):

 «Форт Гамильтон. Нью-Йорк. […]

 Милостивый государь!

 Я послал вам заказным письмом текст моей речи […] в надежде, что грустные факты, о которых там говорится, побудят вас обратиться с посланием к народу Соединённых Штатов, дабы указать ему на злодеяния, совершаемые его правительством на Филиппинах, на Кубе и в Пуэрто-Рико, и призвать американцев прекратить эти преступления, заставить своё правительство вернуться на честный, человеколюбивый путь, с которого оно сбилось.

 Преступления и ужасные дела, о которых я говорил в моей речи, продолжают совершаться ежедневно. Народ Соединённых Штатов прислушается к вашему голосу из уважения к вам и во имя поруганной гуманности.

 Умоляю вас поднять свой голос против жестоких, испорченных людей, совершающих от имени Соединённых Штатов эти отвратительные дела, стараясь скрыть их от народа.

 Вы, может быть, вспомните моё имя: я англичанин, друг знаменитого Герцена, оказывал значительную помощь эмигрантам, жившим в Англии в 1850 – 1864 гг.

 […] Ваше обращение может разбудить спящую совесть американцев» и т. п. (Там же. С. 475).

 Упоминание об оппозиционных России эмигрантах вряд ли могло быть приятно Толстому: он не мог забыть их деструктивной роли в антироссийской пропаганде 1880 – 1890-х гг. в Европе и САСШ, затруднившей то общее дело помощи голодавшим в России крестьянам, в которое включился в 1891 году Лев Николаевич. Не одобрял он и политического активизма, напополам с авантюризмом, самого Монтегю Леверсона. Так или иначе, в поддержке старому пройдохе им было отказано, а письмо его ясмнополянец оставил без ответа.

 Обосравшись в Америке по всем пунктам, Леверсон в том же 1900 г. вернулся в Англию, где лишь в 1922-м, незадолго до кончины, смог восстановить британское гражданство.

 Другим значительным адресатом Л. Н. Толстого в связи с событиями испано-американской войны был человек, несколько более выдающийся и значительно более приятный — американский общественный деятель и публицист ГЕРБЕРТ УЭЛШ (Herbert Welsh, 1851 - 1941), приятель толстовца Эрнеста Ховарда Кросби.

 Герберт Уэлш родился в Филадельфии, и был младшим из 8 детей Джона Уэлша, преуспевающего торговца и филантропа. Он получил образование в Епископальной академии в Филадельфии, окончил Университет Пенсильвании (1871), а затем изучал искусство в Пенсильванской академии изящных искусств в Филадельфии.
 В мае 1873 года Уэлш уезжает в Париж, чтобы учиться в студии Леона Бонна. Весной 1874 года он вернулся в Филадельфию и некоторое время работал художником. К этим годам, вероятно, относится масляный портрет Герберта Уэлша, с которого он предстаёт нам во всей прелести своих молодости и привлекательности.

 В отношении политической деятельности, Уэлш стал известен как искренний защитник прав коренных американцев и борец с коррупцией. Он был президентом Ассоциации реформирования государственной службы Пенсильвании, членом исполнительного комитета Национальной лиги реформирования государственной службы (National Civil Service Reform League), а с 1895 по 1904 год был редактором еженедельника «Город и государство» («City and State»), посвящённого интересам эффективного управления.

 В отношении заботы об экологии родной страны Герберт Уэлш стал основателем существующего по сей день Государственного парка Маунт-Санапи, общественной зоны отдыха в Ньюбери, штат Нью-Гэмпшир.

 С 1915 по 1929 гг. (быть может, помня и о Толстом), Герберт Уэлш стал пропагандистом пеших путешествий и занимался ими сам для поддержания здоровья.

 В 1900 г. Уэлш опубликовал книгу «The other man's country: an appeal to conscience» [«Чужая страна: взываю к совести»] – а с таким материалом, конечно же, прямая дорожка была к Толстому! Ему 18 ноября 1902 г. он адресовал пространное письмо, приводимое ниже в переводе и с незначительным сокращением.

 «Филадельфия. 18 ноября 1902 г.
 1305, Агсh Street.

 Милостивый государь!

 […] Я один из тех многих тысяч мыслящих людей на земле, которых сейчас сильно беспокоит вопрос о войне, которые считают войну бичом человечества и полагают долгом каждого, кому дороги интересы человечества, разумно и терпеливо делать всё, что в их силах, для её ограничения, а, если возможно, то и окончательно изгнать войну из жизни человеческого общества.
 
 Я много лет надеялся — по-видимому, не совсем без основания, — что народ Соединённых Штатов сможет эффективно способствовать предотвращению войны, спасению цивилизованного мира от этого бедствия. Казалось, всё вело нас к этому: географическое положение, традиции, христианское учение, исповедуемое нами, наши торговые интересы.

 Укрепляло эту надежду и то, что мы открыли путь для урегулирова­
ния споров, которые иначе грозили разрешиться войной — третейские суды.

 Когда страдания кубинского народа привлекли внимание и возбудили сочувствие Соединённых Штатов — казалось, для нашего народа с его мощной нравственной силой открылась прекрасная возможность уладить возникшие трудности указанным выше образом, вместо того чтобы прибегать к войне. Что Испания согласилась бы на такое разрешение вопроса, а мы использованием мирных средств высоко подняли бы свой престиж — ясно теперь из многих документов, опубликованных с тех пор, и благодаря тщательному изучению исторических фактов.

 Но мы избрали иной путь; правильно или неправильно мы признали войну средством достижения высокой цели защиты свободы и мира на Кубе. Всем известно, что на этом пути мы были вовлечены в разрешение вопроса, не предусмотренного в момент возникновения кубинского конфликта на политическом горизонте. Мы предприняли завоевание новообразовавшейся Малайской республики на отдалённых Филиппинских островах, то есть заняли совершенно такую же позицию, какую занимала Испания по отношению к богатому острову Кубе в Вест-Индии.

 В политическом отношении мы отстаивали на Филиппинах свою власть над жителями этих островов совершенно так же, как Испания на Кубе. А ведь мы провозгласили на весь мир, что жестокость и бездарность испанских правителей лишают их права на власть над Кубой.

 Затем, будто по велению незримой судьбы, наша молодая и сильная республика создала до последней чёрточки во всех оттенках ту же картину, какую на глазах всего мира живописала своей дряхлой рукой умирающая Испания: мы совершили завоевание, употребив жестокие, отвратительные, средневековые способы, применение которых стало в Испании уже более или менее привычным.

 Книжка, которую я вам послал, является попыткой проследить историю наших действий в её ранней стадии. Я убеждён, что сказанное мною там — правда.

 Я привожу доказательства, что в этой войне мы применяли пытки как один из видов оружия.

 Пишу к вам, побуждаемый горячим желанием узнать ваше мнение об этом историческом инциденте. Я глубоко убеждён в душе, что он содержит очень важный материал и для историка, и для всякого, кто честно и серьёзно озабочен прогрессом человечества. Мне кажется, что случай этот поднимает спорные вопросы, касающиеся не только американцев, но всех справедливых и разумных людей, мужчин и женщин.

 Сознаю вполне: многие могут счесть, что, спрашивая ваше мнение об этих вещах, я непатриотичен, что не следует выставлять напоказ иностранцу дурные деяния моей страны. Но я не могу с этим согласиться. Мне кажется, что поднятые вопросы являются делом всех цивилизованных народов. И все цивилизованные люди должны встать заодно против разрушительных сил, которые привели нас к таким результатам. Поступая так, они способствуют прогрессу всего человечества, а, следовательно, и благополучию своего народа. Ибо, если будет установлено, что такие деяния — дурны, они будут наносить ущерб не только тому народу, против которого направлены, но также и тому, кто их совершает.

 Не стану больше ничего говорить, потому что цель моего письма — не столько выразить собственные взгляды, сколько узнать ваше мнение.

 Прибавлю только в заключение, что считаю себя лично глубоко вам обязанным за ваши огромные услуги делу мира и цивилизации.
 Искренне ваш Герберт Уэлш» (Цит. по: Бабаев Э.Г. Указ. соч. С. 476 – 477).

 Испытав к адресату, другу очень духовно ему близкого Эрнеста Кросби, понятную симпатию и почувствовав близость, Толстой лично ответил ему в письме от 15 декабря 1902 г.:

 «Не могу не любоваться вашей деятельностью, но преступления, совершённые на Филиппинах, именно такие, какие, по моему мнению, всегда будут происходить в государствах, управляемых посредством насилия, или в которых насилие допускается и употребляется как необходимое и законное средство» (73, 338).

 Зло войны от безверия и от производного от него суеверия оправданного, легитимизируемого организованного в обществе насилия. Решение — доверие Богу, послушание Христу и отказ от насилия. ЭТО стремился донести Толстой и своей статьёй «Две войны», в ничтожности понимания современниками и влияния на них которой убедился благодаря, в числе прочего, и своим иностранным почитателям.

 Вcё-таки влияние социальной критики Толстого даже на секуляризованное общественное сознание современников было столь значительным, что даже сам Тедди Рузвельт, главный распорядитель «большой дубинки», как называли тогдашнюю политику США, счёл нужным выступить против Толстого. В 1909 г. в журнале «Оutlоок» появилась статья Рузвельта «Тоlstоу», где доказывался тезис, что Толстой — плохой «моральный гид» для «людей дела» (Rооsevelt, Teoоdоre. Тоlstоу. — «Тhе Оutlook. 1909. Vol. 92. P. 103 – 105). Рузвельт пытался отвести и толстовскую критику империалистических захватов, оправдывая их требованиями и интересами цивилизации. Толстой, прочитав писания Рузвельта, отозвался о них очень кратко: «Статья глупая». «Я знаю о нём только то, что он империалист и милитарист», — говорил Толстой о Рузвельте (Маковицкий Д.П. У Толстого. Яснополянские записки // Литературное наследство. М., 1979. Т. 90. Кн. 1. С. 267).

 Эти два понятия были связаны в представлении Толстого в одно целое.

                ________________


______________________

Приложение.

ЛЕВ ТОЛСТОЙ
ДВЕ ВОЙНЫ (1898)
Издание: Л. Н. Толстой, Полное собрание сочинений в 90 томах, академическое юбилейное издание, том 29 (год 1954)

В христианском мире идут в настоящее время две войны. Правда, одна уже кончилась, другая еще не кончилась, но шли они обе в одно и то же время и противоположность между ними была поразительна. Одна, теперь уже кончившаяся, была старая, тщеславная, глупая и жестокая, несвоевременная, отсталая, языческая война, -- испанско-американская, которая убийством одних людей решала вопрос о том, как и кем должны управляться другие люди. Другая война, продолжающаяся еще теперь и имеющая кончиться только тоща, когда кончатся все войны, -- это новая, самоотверженная, основанная на одной любви и разуме, святая война, -- война против войны, которую уже давно (как это выразил В. Гюго на одном из конгрессов) объявила лучшая, передовая часть христианского человечества другой, грубой и дикой части этого же человечества и которую с особенной силой и успехом ведет в последнее время горсть людей -- христиан, кавказских духоборов, против могущественного русского правительства.

Я на днях получил письмо из Колорадо от какого-то господина Джесси Глодвина, который просит меня прислать ему: "...несколько слов или мыслей, выражающих мои чувства по отношению благородного дела американской нации и героизма ее солдат и моряков". Господин этот, вместе с огромным большинством американского народа, вполне уверен, что дело американцев, состоящее в том, что они побили несколько тысяч почти безоружных (в сравнении с вооружением американцев испанцы били почти безоружны) людей, есть несомненно благородное дело, noble work, и что те люди, которые, побив большое количество своих ближних, большею частью остались живы и здоровы и устроили себе выгодное положение, -- герои.

Испано-американская война, не говоря о тех ужасах, которые совершали испанцы на Кубе и которые послужили предлогом войны, сама испанско-американская война похожа вот на что:

Выживший из сил и ума старик, воспитанный в преданиях ложной чести, вызывает для разрешения возникшего между ним и молодым человеком недоразумения на кулачный бой этого молодого, находящегося в полном обладании своих сил человека; и молодой человек по своему прошедшему, по тому, что он не раз сам высказывал, долженствующий стоять неизмеримо выше такого решения вопроса, принимает вызов с зажатым кастетом в кулаке, набрасывается на выжившего из ума и сил старика, выбивает ему зубы, ломает ребра и потом с восторгом рассказывает свои подвиги огромной публике таких же молодых людей, которая радуется и хвалит героя, изувечившего старика.

Такова одна война, занимавшая все умы христианского мира. Про другую войну никто не говорит; про нее почти никто и не знает. Другая война -- это вот какая.

Все государства, обманывая людей, говорят: вы все, управляемые мною, находитесь в опасности быть завоеванными другими народами, я блюду ваше благополучие и безопасность и потому требую, чтобы вы отдавали мне ежегодно миллионы рублей, плоды ваших трудов, которые я буду употреблять на ружья, пушки, порох, корабли для вашей защиты; кроме того, требую, чтобы и сами вы шли в устроенные мною организации, где из вас будут делать неразумные частицы одной огромной машины -- армии, управляемой мною. Находясь в этой армии, вы перестанете быть людьми и иметь свою волю, а будете делать все, что я хочу. Хочу же я прежде всего властвовать; средство же для властвования, употребляемое мною, есть убийство, и потому я буду обучать вас убийству.

И несмотря на очевидную нелепость утверждения того, что люди находятся в опасности от нападения правительств других государств, которые утверждают, что они, несмотря на все желание мира, находятся в той же опасности, несмотря на унизительность того рабства, которому люди подвергаются, поступая в армию, несмотря на жестокость того дела, к которому они призываются, люди поддаются обману, отдают свои деньги на свое же порабощение и сами порабощают друг друга.

И вот являются люди, которые говорят:

То, что вы говорите об угрожающей нам опасности и о вашей заботе предохранить нас от нее, есть обман. Государства все уверяют, что хотят мира, и вместе с тем все вооружаются друг против друга. Кроме того, по тому закону, который вы признаете, все люди -- братья и нет никакой разницы принадлежать тому или иному государству, а потому и нападения на вас других государств, которыми вы нас пугаете, для нас не страшны и не имеют никакого значения. Главное же то, что по тому закону, который нам дан Богом и который признаете и вы, требующие от нас участия в убийстве, явно запрещено не только убийство, но и всякое насилие, и потому мы не можем и не будем участвовать в ваших приготовлениях к убийствам, не будем давать на это денег и не пойдем в вами устроенные сборища, где извращают разум и совесть людей, превращая их в орудия насилия, покорные всякому злому человеку, взявшему в руки это орудие.

В этом состоит другая война, давно уже ведомая лучшими людьми мира с представителями грубой силы и в последнее время разгоревшаяся с особенной силой между духоборами и русским государством. Русское государство выставило против духоборов все те орудия, которыми оно может бороться. Орудия эти: полицейские меры арестов, непозволения выезда из места жительства, запрещение общения друг с другом, перехватывание писем, шпионство, запрещение печатания в газетах сведений о всем, касающемся духоборов, клевета на них, печатаемая в журналах, подкупы, сечения, тюрьмы, ссылки, разорение семей. Духоборы же с своей стороны выставили свое единственное религиозное орудие: кроткую разумность и терпеливую твердость, и говорят: не должно повиноваться людям больше, чем Богу, и что бы вы с нами ни делали, мы не можем и не будем повиноваться вам.

Восхваляют испанских и американских героев той дикой войны, которые, желая отличиться перед людьми, получить награду и славу, убили очень много людей или сами умерли в процессе убийства своих ближних. Но никто не говорит и не знает даже про тех героев войны против войны, которые, никем не видимы и не слышимы, умирали и умирают под розгами или в вонючих карцерах, или в тяжелом изгнании, и все-таки до последнего издыхания остаются верными добру и истине.

Я знаю десятки этих мучеников уже умерших и сотни таких же, которые, разбросанные по всему миру, продолжают это мученическое исповедание истины.

Я знаю Дрожжина, учителя-крестьянина, который до смерти был замучен в дисциплинарном батальоне; знаю другого -- Изюмченко, товарища Дрожжина, выдержанного в дисциплинарном батальоне и потом сосланного на край света; знаю Ольховика, крестьянина, отказавшегося от военной службы, за это приговоренного в дисциплинарный батальон и на пароходе обратившего конвойного солдата Середу. Середа, поняв то, что сказал Ольховик о грехе военной службы, пришел к начальству и сказал, как говорили это древние мученики: "Не хочу быть с мучителями, присоедините меня к мученикам", и его стали мучить, послали в дисциплинарный батальон, а потом в Якутскую область. Знаю я десятки духоборов, из которых многие умерли, ослепли и все-таки не покоряются требованиям, противным закону Бога.

На днях я читал письмо о молодом духоборе, который один, без товарищей послан в полк, стоящий в Самарканде. Опять те же требования со стороны начальства и те же простые неотразимые ответы: "Не могу делать того, что противно моей вере в Бога". -- "Мы тебя замучаем". -- '"Это ваше дело. Вы делайте свое, а я буду делать свое".

И этот двадцатилетний мальчик, заброшенный один в чужой край, среди враждебных ему людей, сильных, богатых, образованных, направляющих все свои силы на то, чтобы покорить его, не покоряется и делает свое великое дело.

Говорят: "Это напрасные жертвы. Люди эти погибнут, а устройство жизни останется то же". Так же, я думаю, говорили люди и о напрасности жертвы Христа, да и всех мучеников за истину. Люди нашего времени, особенно ученные, так огрубели, что не понимают, не могут даже по грубости своей понимать значения и действия духовной силы. Заряд в 250 пудов динамита, пущенный в толпу живых людей, -- это они понимают и видят в этом силу; но мысль, истина, получившая осуществление, проведенная в жизни до мученичества, ставшая доступной миллионам, -- это, по их понятию, не сила, потому что она не трещит и не видно сломанных костей и луж крови. Ученые (правда, плохие ученые) все силы эрудиции употребляют на то, чтобы доказать, что человечество живет, как стадо, руководимое только экономическими условиями, и что разум дан ему только для забавы; но правительства знают, что движет миром, и потому безошибочно по инстинкту самосохранения ревнивее всего относятся к проявлению духовных сил, от которых зависит их существование или погибель. Оттого-то все силы русского правительства были направлены и еще направлены на то, чтобы обезвредить духоборов, изолировать их, выслать их за границу.

Но, несмотря на все усилия, борьба духоборов открыла глаза миллионам.

Я знаю сотни людей, старых и молодых военных, которые благодаря гонениям против кротких, трудолюбивых духоборов усомнились в законности своей деятельности; знаю людей, которые в первый раз задумались над жизнью и значением христианства, увидав и услыхав про жизнь этих людей, про гонения, которым они подверглись.

И правительство, управляющее миллионами людей, знает это и чувствует, что оно поражено в самое сердце.

Такова другая война, ведущаяся в наше время, и таковы последствия ее. И последствия ее важны не для одного русского правительства. Всякое правительство, основанное на войске и на насилии, точно так же поражено этим оружием. Христос сказал: "Я победил мир". И он действительно победил мир, если только люди поверят в силу данного им этого оружия.

Оружие это есть следование каждым человеком своему разуму и своей совести.

Ведь это так просто, так несомненно и обязательно для каждого человека. "Вы хотите сделать меня участником убийства. Вы требуете от меня денег для приготовления орудий убийства и хотите, чтобы я сам участвовал в организованном сборище убийц, -- говорит разумный человек, не продавший и не затемнивший свою совесть. -- Но я исповедую тот самый закон, который исповедуете и вы и в котором давным-давно запрещено не только убийство, но и всякая вражда, и потому не могу повиноваться вам".

И вот это-то средство, и такое простое, одно и побеждает мир.

Ясная Поляна. 15 августа 1898 г