Случайный господин. Глава 7

                7.



        Марина Сергеевна спала откинув голову назад и сняв простую соломенную шляпку, которая теперь упала вниз, под колеса, на мокрую траву.   Николай Прокофьевич тихонько наклонился и подобрав шляпку стоял и смотрел на хозяйку экипажа. Он молча и пристально следил как поднимается раз за разом ее грудь под дорожным платьем; как губы, нежные и спелые, розовеют на белой коже; как белые волосы ее,выбились из прически и теперь лежат  на открытой шее.

 Становилось все светлее, а он все не мог оторваться, сжимая шляпку в руке, поднимая, временами, другую руку, чтобы коснутся Марины Сергеевны. Но не мог сделать этого. Ночным филином прицепившись на порожке экипажа, он принес с собой ночные шорохи, в этот прекрасный, уютный мирок. Дядя Коля вглядывался в него и не хотел тревожить, глаза Николая Прокофьевича, зеленые, рыскали из стороны в сторону, черная борода ходила ходуном, а репейники торчали в разные стороны. Он убрал руку и с величайшим кряхтением слез на землю и пошел восвояси.

– Николай, – услышал он сзади слабый голос.

Дядя Коля вздрогнул и остановился на месте.


– Ты испугал нас всех, –  говорила Марина Сергеевна, понукая вожжами лошадь.

Говоря это, она смотрела на дорогу, не глядя на своего спутника, словно стеснялась его и чего-то ожидала.  Вокруг них, вдоль пыльной дороги, поднималась  пшеница, золотым сотканным узором на склоне бирюзового неба, она уходила все дальше. Выскакивали из хлебов куропатки, ястреб парил высоко над землей, покрикивал резко и отрывисто. Трещали кузнечики в жарких, золотых ладонях уходящего лета.

Они ехали в Антипово. Ехали уже с час, помалкивал и Дядя Коля, осознавая свою некую, новую роль.

– Николай, скажи мне пожалуйста, ты что-то задумал, я чувствую.

– Я!? – Николай Прокофьевич так и подскочил на месте, – я..., не знаю...

Николай Прокофьевич посмотрел на нее в первый раз и их глаза встретились. Марина Сергеевна покраснела и отвернулась.  Дядя Коля молчал, он поглядывал по сторонам зелеными глазами, ища ястребка в небе. А потом наблюдал, как тот, камнем из синего неба, падает вниз и ныряет в хлебах, где-то там, среди пыльных стеблей настигает свою добычу.

В Антипово въезжали перед обедом. Мужики встречали хозяйку возле ворот, опасливо поглядывая на разухабистого разбойника, на его рваный заячий тулуп, на зыркающий из черной бороды зеленый глаз.

– Пойдем отсюда Егорка, – послышалось в толпе, он толстомясую барыню в бане поколотил и тебе  не пощадит...

Николай Прокофьевич поднялся в коляске и посмотрел вокруг. По толпе прошелся легкий шелест, двое мужиков – тот самый Кирька и Егорка приняли барина с двух сторон и как архиерея вытащили из телеги. Николай Прокофьевич зыркнул зеленым глазом на Кирьку и выдернул репейник из бороды.

– Кирька!

Крестьяне испуганно зашептались, кое кто потихоньку, бочком пробирался к выходу.

– Как здоровье генерала Успенского?

– Ничего, барин, живет генерал к моему и вашему великому удовольствию и чести.
Стоял манерный, перед барином, тянул слова, словно и не было в помине той самой украденной телеги,  обжигающей нутро пляски в ночной избе, виртуозной игры на ложках и свистульках, безумной  погони за шпагой, ползания в буераках и прочего и прочего.

– Смотри Кирька, – неопределенно сказал Николай Прокофьевич и медленно пошел в дом.

– Ну теперя все..., – прошелся по мужикам тихий шепот.

На обед, немного припозднившейся по случаю прибывшего гостя, были поданы для возгорания аппетита - колгановка; вишневая наливка этого года; ерофеич, пахнущий мятой и анисом; можжевеловая, которую дядя Коля попробовать не успел. К ним были прибавлены первоначальные закуски:  раки,   блинчики с заячьими потрохами,  пирожки с капустой и яйцом,  квашенная капуста с кислым яблоком. Потом, после некоторого перерыва,   явились:  немецкий суп с брюссельской капустой, бараньи котлеты на косточке, приправленные луком; жаркое из баранины в горшочках. В этом самом месте хозяйка собственноручно вынесла и поставила перед Николаем Прокофьевичем четверть купленного по знакомству в городе и сберегаемого к празднику вина. И дядя Коля, для начала повздыхав с видом мученика, все же попробовал из четвертинки и осоловевшими глазами стал глядеть по сторонам, словно не замечая хозяйку и оттягивая разговор с нею. А Марина Сергеевна все сидела против него, положив голову на две ладони и пристально следила за ним. За весь обед она так и ничего не съела.

– Marine, – сказал наконец Николай Прокофьевич, указывая глазами на портрет висевший на стене.

На портрете был довольно ловко нарисован худощавый, красивый молодой человек с черными, длинными до плеч волосами и хитрыми зелеными глазами.

– Marine, – я думал ты...,  не захочешь его видеть, после того что случилось. Столько прошло всего, – он кивнул на портрет и зашептал, навалившись на стол обеими руками, так что звякнули разлетающиеся вилки,  – Маша это не я, совсем не я. Теперь я совсем изменился.

– Ты нисколько не изменился, с усмешкой проговорила не оборачиваясь к портрету Марина Сергеевна.

 Она вздохнула и понимающе посмотрела на него. Потом медленно положила руки на стол и коснулась горячей ладони Николая Прокофьевича. Тот сразу схватился за тонкие, белые, пахнущие дорогими духами пальчиками, словно за спасительную соломинку и глядя ей  в глаза, привставая на стуле стал шептать:

– Послушай, я столько увидел, понимаешь..., там... Так что совсем невозможно. И вот теперь я один, совсем один...

В просторной комнате, где они обедали стали бить старые, латунные часы, их  звуки гулко ложились на блестящий паркет, на крышку пианино, на древний сервант. Из открытых окон ветер выдувал занавеси и за ними были видны золотые хлеба.

– Не один. И с чего бы это тебе быть одному?

– Послушай, Marine..., кхм, кхм..., а как же... Как же Димитрий Львович?

– Он теперь в Гааге.

– Послушай, но я думал, – Николай Прокофьевич соскочил со стула и принялся ходить по комнате, – я думал что он теперь где-то здесь, что он строит планы после Семипалатинска. Но как же он? Я не понимаю?

– Нет Николай, его и там не было.

– Как это не было? – закричал Николай Прокофьевич, подбегая к столу, – этого не может быть! Слышишь Марина! Не может быть!

– Может Николай, может. Арнольд Михайлович Бриг – петербургский тайный советник, хороший друг одного высочайшего лица. Он родной дядя Димитрия Львовича.

– Ты..., ты говоришь не так! Это не правда! Мы думали совсем по-другому! Он не может! Мы собирались здесь и ты была с нами. Ты все понимала и верила нам!

Марина Сергеевна сжала в руке салфетку и отвернулась.

– Марина! Мы..., наши труды не упали на пустую почву! Веришь ли мне! Свобода и права человека – вот что нужно нашей стране! Равноправие для всех и каждого.И никак иначе! Нет таких крепостей, которые мы не могли бы взять! Слышишь! Слышишь Марина..., – Николай Прокофьевич так и замер с протянутой вперед рукой, взгляд его потускнел, а голос стал тихий, едва слышный.

Марина Сергеевна тихонько поднялась из-за стола и подошла к нему.  Сколько жалости, сколько боли было в ее глазах!

– Тяжело, Марина, – шепотом сказал Николай Прокофьевич, – охохохох....., тяжело.... Марина...

Она подошла поближе и протянула руку, чтобы коснутся его щеки, но Николай Прокофьевич посмотрел на нее глазами полными слез:

– Нет, нет, все не так! – закричал он, замахал руками и быстро вышел из комнаты.

А Марина Сергеевна молча посмотрела во след ему и скрестив руки на груди подошла к открытому окну. Силуэт ее, очерченный застоявшимся воздухом комнаты, был недвижим. Летний вечер мягкими шорохами наполнял воздух, но они не проникали сюда. В этой полумгле, наполненной музыкой остановившихся часов было всегда одинаково и вторя ей, механическим унисоном скрипели сверчки. Марина Сергеевна все стояла у окна. Она смотрела в сторону пруда. Он был за полем ржи, прятался в низине, дыша туманами, всхлипывая пузырями старого ила. Там, в чащобах бузины и ивы, одиноко подавала голос кукушка:

– Ку-ку, ку-ку...

 О чем думала Марина Сергеевна? О золотых карасях и куговом поплавке? Кто знает...

Ночью Дядя Коля проснулся. Сидя на кровати он быстро и воровато покосился на дверь, на окно. Потом встал и принялся одеваться. Одевшись, он тут же беззвучно  замахал руками, разделся и лег в кровать. Но через некоторое время оделся вновь. В темноте он шарил руками по полкам, нашел какой-то пузырек, открыл его, второпях понюхал и побрызгал ладошку.

– Вот так-то, – бормотал он, потирая ладонью шею и натыкаясь, в темноте на стулья, пробираясь в большую залу.

В зале было три двери, одна на кухню и две в  барские комнаты. Николай Прокофьевич на цыпочках, замирая и силясь успокоить бешеное дыхание подошел к двери Марии Степановны и остановился (даже в темноте он знал здесь все углы). Сердце его рвалось из груди! Он поднимал и опускал руку, беззвучно шептал и топтался на месте. Однако, сразу же, как он подошел, словно того и ждали, за дверью послышался скрип и легкие шаги, как колокольчики прозвенели в ночном воздухе.

– Ку-ку..., – громко сказал Дядя Коля, – ку-ку...

За дверью послышался женский смех. Кровь ударила ему в голову и застучала в висках, дыхание перехватило. Он замахал руками, забормотал и быстро пошел, почти побежал назад, в свою комнату. А потом всю ночь не мог заснуть. Он долго ходил по комнате из угла в угол, заложив руки за спину ничего не видя вокруг и думая свое. Потом, наконец приутих и прислонившись к окну принялся глядеть во мглу. Ночь была светлая. За окном, над дальней кромкой темного леса, выглядывал одинокий месяц. В его колдовском свете вдаль уходила дорога меж хлебов. Слабый, далекий свет падал на окно, путался в разбойничьей бороде, вспыхивал искорками в  глазах, словно запал, зажигающие зеленый огонь, приуготовляя внутренние струны. Под шорохи ночи, под отрывистый и задорный крик сыча настраивающихся особым камертоном и готовых звенеть. Дядя Коля усмехнулся, покачал головой, приговаривая:

– А вот это интересно, очень интересно.

Он не раздеваясь прилег на кровать и принялся что-то соображать, поминутно усмехаясь, поблескивая зеленым глазом, приглаживая разбойничью бороду и так и эдак. Скоро он услышал стук. Николай Прокофьевич подскочил на постели и кинулся к двери, но возле самой ручки остановился, повернул голову и громко сказал:

– Вот оно!

Он рывком отворил дверь и выглянул в тихую, пахнущую цветами полутьму коридора. Но там никого не было. Дядя Коля цыкнул зубом, потряс бородой и медленно вернулся в комнату повторяя на ходу:

– Хмм..., enigmes, enigmes...

В задумчивости он подошел к окну и с удивлением увидел тщательно выструганную яблонную веточку.

– Тук-тук, тук-тук-тук.

Николай Прокофьевич спрятался в темноте комнаты и оттуда стал наблюдать. Там, за оградой, простодушно рискуя испачкать штаны в палисаднике, находился Сергей Всеволодович. Он переминался с ноги на ногу, неуверенно смотрел по сторонам и поднимаясь на цыпочки пытался заглянуть в окно. Было видно как ему неудобно и зябко на сыром, утреннем воздухе. Дядя Коля внимательно посмотрел на него и с силой распахнул обе ставни разом, спрятавшись в глубине комнаты.  Сергей Всеволодович от неожиданности отступил назад, но через мгновение овладел собой и тихо крикнул:

– Николай Прокофьевич!

Но ответа ему не было. Вокруг было тихо и только козодои покрикивали где-то в поле. Тогда он бесстрашно шагнул к дому и полез в раскрытое окно. В самом верху его схватили чьи-то небольшие, но очень сильные руки и потащили внутрь.

– Отпусти! – закричал Сергей Всеволодович, – пытаясь освободиться, – пусти разбойник!

Но как не сопротивлялся он, как не барахтался в оконной раме, однако, в очень скором времени повинуясь непреодолимой силе, кубарем свалился в темную комнату и оказался сидящим на персидском ковре.

– Верните назад Николая Прокофьевича! – громко сказал он,  не вставая, однако, с ковра и пытаясь скрыть волнение.

– Не отдадим... – тихо сказал из темноты дядя Коля.

– Ах вот так! – вскрикнул Сергей Прокофьевич.

В этот момент дверь скрипнула, полоса слабого света поползла во мраке от коридора, запахло французскими духами, а в дверном проеме показалась Марина Сергеевна со свечой в руке. Она была в вечернем своем платье, словно бы и не ложилась вовсе. Она молча посмотрела на Сергея Всеволодовича, растрепанного и сидящего на персидском ковре, на Николая Прокофьевича, прятавшегося за шкафом и уже готовящемуся, подобно медведю, напасть, поднимающему руки вверх, вздохнула и покачала головой.

– Николай, ты опять за свое.

Дядя Коля замер на месте и опустил руки, испуганно поглядывая на хозяйку. Сергей Всеволодович, щурясь от света, удивленно пытался разглядеть своего друга, крутил головой. Он медленно поднялся и плачущим голосом, выдохнул:

– Николай Прокофьевич! Это вы!

– Да, это я, – ответил Дядя Коля подходя к окну и подмигивая изумрудным глазом.

– Мы с ног сбились и если бы не собака...

– Сергей Всеволодович, – тихо и вкрадчиво сказала хозяйка, внимательно оглядев своего гостя, – вы если что-то затеяли с Николаем, так оно лучше  и не надо... Ему не привыкать, а вам совсем это не к лицу...

– Помилуйте Марина Сергеевна, – сказал Сергей Всеволодович своим обычным, уверенным голосом, подходя к ней и целуя руку, – куда затевать. Какое-там затевать! Меня на заводе вчерашнего дня потеряли. Да и Попандопуляс ждет не дождется.

Он махнул рукой в сторону окна. 

– Эх! Пожалуйте лучше рюмку водки с соленым огурцом. Вот было бы кстати.
Заслышав про соленый огурец дядя Коля презрительно фыркнул и отвернувшись присел на краешек кровати. Марина Сергеевна зажгла свечу в комнате и исчезла в темном коридоре.

– Да уж..., – сказал Сергей Всеволодович медленно прохаживаясь перед окном.
Было заметно что он заметно оправился от давишних волнений и почти совсем овладел собой. Но колея эта, скользкая и незнакомая, все еще тяготила его.  Если он и находился здесь теперь, то только из уважения перед своим другом.

– Где теперь Маруся? – спросил не оборачиваясь и возясь возле окна дядя Коля.

– Она на Быстром Ключе была вечером.

– В самом деле?

– Она подозревает что вы с генералом строите планы...

– Кхм..., может быть и строю... А что же брат?

– Ему не до вас – неприятности с имением, – дипломатично сказал Сергей Всеволодович, – я не очень осведомлен здесь, впрочем мусье Кривлякин мог бы вам рассказать.

– Аааа, – махнул рукою дядя Коля, – послушайте, – вы должны мне помочь.

– Николай Прокофьевич, я бы всей душою с вами. Но дела! Люди не могут ждать!

– Да, да, – автоматически кивал за ним дядя Коля, – но ведь дело-то стоящее!

Черная борода топорщилась в разные стороны, глаз-изумруд сверкал во тьме, на губах дядиколиных играла хитрая усмешка.

– Нет-нет-нет, – поднял руки Сергей Всеволодович, – давним, волчьим чутьем понимая – чем дело пахнет, – уж это вы без меня. Вы живы, в полном порядке и ладно!

В этом месте дверь открыла девка, она с испугом заглянула внутрь, но увидев Николая Прокофьевича так и покатилась со смеху, закрывая дверь. Засмеялся и Сергей Всеволодович своим здоровым, славным смехом. Он быстро шагнул к двери и открыв ее схватив с подноса, который девка держала в руках полную рюмку и сказал:

– Большое спасибо.

Николай Прокофьевич уже сидел на кровати. Полумглу мягко освещала зажженная свеча, кругом ее желтого пламени летали мотыльки. За окном светало. Сергей Всеволодович присел рядом на кровать и поднял рюмку.

– А что это за женщина была в бане? – спросил дядя Коля.

От этих слов Сергей Всеволодович подавился водкой, не допил и поставив рюмку на край стола поднялся, что бы уходить.

– Я еще проверю вас, – сказал он на прощание.

– Хм, – пробурчал в ответ дядя Коля и двинулся следом.

У дверей, со свечой в руке стояла хозяйка. Она посветила Сергею Всеволодовичу, садящемуся в экипаж и попрощалась с ним.

– Слушай Мария,  а ты не знаешь что там за женщина к брату приезжала?

– Женщина?

– Ну да, да, ты знаешь... рыжая такая. И в бане парится любит.

– Я думаю, – сказала немного помолчав Марина Сергеевна, – что это жена Сергея Всеволодовича.

– Ого..., – испугался дядя Коля и быстро взглянул на хозяйку, – он ко мне через окно залез.

– Это не спроста.  Он не просто так к тебе заезжал... Дверь с окном перепутал...

С поля, в застоявшуюся тишину уснувшего дома, проникал утренний ветер. Над морем ржи, за белой часовней поднималось солнце. Николай Прокофьевич почтительно поклонился ему и  сказал:

– Здравствуй прекрасное солнце!

Марина Сергеевна посмотрела на него и покачала головой. В Антипово, возле пруда покрикивал петушок и хозяйка все чаще поворачивала голову в эту сторону.

– Это не спроста..., – наконец сказала она.

– А ну как Кирька балуется? – насторожился Николай Прокофьевич.

Марина Сергеевна молча посмотрела на него и пошла в дом. Николай Прокофьевич опустил голову и долго стоял так, соображая что-то. Потом медленно, словно бы во сне двинулся в поле и стоял там, заложа руки за спину, пока его не схватили за палец.

– Барыня волнуется – ватрушки простынут...

За его спиной стояла та самая девка – Порошка, которая подносила стопку Сергею Всеволодовичу, а за ней, побаиваясь, немного поодаль еще две девочки, совсем маленькие, в ярких косынках. Они поминутно принимались хихикать и показывать пальцем в сторону барина. А возле их ног суетилась та самая злосчастная собачка.

– Ого..., – неопределенно сказал Николай Прокофьевич, поворачиваясь к этой компании.

Он немного помолчал и двинулся в сторону дома. Собачка добродушно поглядывала на него растопырив уши и высунув красный язычок.

– Pas une seconde je ne douterai de ta ruse (франц., ни на секунду, не усомнюсь в твоем коварстве), – заметил он проходя, мимо своего старого друга.