5. О женщинах и не только

    Еще не было такого случая, чтобы Владимир не знал заранее о телеграмме, которая должна была прийти к его начальству в Западную Лицу из штаба Флота, относительно вызова спортсменов на очередные соревнования. Но, вот, такая телефонограмма неожиданно пришла, недели на три раньше, чем предполагал Владимир.

    Это его обрадовало и насторожило. Обрадовало потому, что он связал это с предстоящим первенством Вооруженных Сил, на которые он рассчитывал уехать с командой, на этот раз в Волгоград. Но и насторожило, потому что для участия в этом первенстве такой вызов был слишком ранний.

    Он зашел в  общежитие, снял резиновые сапоги, поправил и разгладил руками брюки и одел черные офицерские ботинки, которые, честно сказать, были совсем не офицерскими, а сугубо гражданскими, индивидуального пошива, но - тоже черные. И их можно было носить под повседневную и парадную форму морского офицера.  По мере приближения к штабу стройки – типовой  щитовой казармы Болшевского ДСКа — его настроение поднималось - вызов, легкая одежда … А главное, за последние два года, это первый случай, когда можно было, не беспокоиться за план, за сложные и опасные работы, за людей, ну и, конечно, за свою репутацию. План был перевыполнен, потому что он, Владимир вместе с начальником 144 района ССУ полковником Дьяконовым Николаем Федоровичем добились разрешения «Северовоенморстроя» своими силами укладывать бетон в дороги и площадки — как на жилом городке, так и вдоль плавпричалов для атомных подводных лодок. А бетон в землю бросать несколько проще, чем бетонировать какую-либо конструкцию, да еще на определенной высоте. Ну, конечно, не в землю, а на тщательно выровненное песчаное основание, к тому же серьезно уплотненное и укладывать не просто так, а со швами сжатия и растяжения, в которые закладывались арматурные анкера и доски. … Но все равно, это было для строителей Владимира просто. Он сразу дал команду бетон укладывать на 1,5 см тоньше — 16, 5 вместо 18 и 18,5 вместо 20 см.. . и в тот же месяц покрыл перерасход бетона и раствора, который числился за ним с начала года … А фонд заработной платы не пересматривался. И из хронического «расхитителя народных средств» Владимир, как начальник участка, превратился в явного передовика.

    - Николай Федорович, разрешите?

    Человек, к которому обращался Владимир, кивнул, и Владимир почти без паузы продолжил: мне сказали, телега есть на спортсменов — вызов, Николай Федорович.

    - Есть, есть, первый раз вовремя! А то мне так надоели эти постоянные Ваши вызовы, как серпом по одному месту. Я уже собирался писать в ВИТКУ, чтобы они там разогнали спортивную кафедру. Инженеры-строители — великие, как спортсмены, а как строители — это еще октябрята...  Я не про тебя! Знаешь, кто там, в ВИТКУ собрался — те, кто толком не научился хорошо работать на стройке, а учить других — каждый дурак может. … Вот и выходят лейтенанты, которые могут только мяч гонять...

    - Насчет ВИТКУ не возражаю, а в академию Куйбышева не пишите!

    - Ах да, извини, я все забываю, что ты из академии. … Кстати, как я понял — вызов неожиданный. Так бывает?

    - Нет, - признался Владимир, - такое - в первый раз …

    - Но, я знаю, мне звонил Замкомфлота по строительству и сказал, что это связано с визитом шведских кораблей в Североморск. Да, он звонил не поэтому — предупредил, что в августе адмирал Головко прилетит к нам в качестве Главного Военного Инспектора Вооруженных Сил. Я, кстати, знаком с ним, - не без гордости сказал Николай Федорович.

    - Тогда все ясно, с разочарованием проговорил Владимир, мы можем загреметь на спортивный праздник в связи с визитом и пролететь мимо первенства … Пустое дело! Шведы в волейбол не играют. После награждения на прошлой Спартакиаде Флота вице-адмирал Рассохо подошел к нам, и мы поговорили, в том числе, и про будущий визит шведов. Я ему сказал, что шведы в волейбол не играют, а он в ответ : «Откуда знаешь?», я говорю, - читаю «Советский спорт», а он говорит, а у нас есть своя разведка, которая считает, что они на свой эсминец могут посадить запросто 50 — 100 спортсменов из Военной Королевской Академии и спортивных клубов. Я объяснил, что это будут футболисты и легкоатлеты, но он остался при своем мнении...

    - Так, может, не поедешь, а? Николай Федорович посмотрел на него с легкой усмешкой (за которой, возможно, скрывалась надежда)

    - … Я … дисциплинированный офицер, товарищ полковник. — Владимир сообразил, хоть и не сразу, как надо ответить.

    - Ну, ладно, валяйте, - Николай Федорович, конечно, имел в виду обоих, его, Владимира, и Евгения, который в это время строил подстанцию и возился с пятым или шестым корнем плавпричала на берегу Залива, со зданием ВВЧ (воды высокой частоты) и санпропускником.

    - Только, Владимир Батькович, съезди на причалы, посмотри, что и как там и настрой того солдатика — техника строителя, который остался за твоего партнера.

    - Есть, Николай Федорович! Разрешите?

    - Да, давайте, все пропейте, но Флот не опозорьте!

    Николай Федорович угостил Владимира исторической пословицей, которой исполнилось, наверное, 250 лет, так как она родилась еще в Петровские времена.
Владимир, уже выходя, подумал, что вот неожиданно у них на флоте для военных строителей, как и по всей стране, вернулась основополагающая должность: солдат. А ведь еще два года назад военные строители имели неопределенный статус, носили серую форму. В отряде военных строителей было всего 7 офицеров на целую часть! (Их называли «Семеро смелых» по названию довоенного фильма).

    И, вот, кажется, в прошлом году на Северный Флот прибыла комиссия. Это был пятьдесят восьмой или пятьдесят девятый год. Комиссию возглавлял начальник Главного политического Управления Советской Армии и Флота.

    Неожиданно, он, как всегда, в сопровождении целой свиты, решил заглянуть в казарму военных строителей, которые были на работе. Там был порядок на два балла с плюсом и один человек, ростом 190 см и весом 140 кг. Это был Ивакин, бригадир самых отъявленных шалопаев, который успел поработать прошлой ночью и решил, что в связи с этим, ему надо поспать до обеда. Он всегда сам решал, когда ему надо поспать, потому что между ним и офицерами был негласный молчаливый союз: офицеры не трогали его, а он обеспечивал порядок в своей многочисленной бригаде, можно сказать, в целом взводе.

    Проверяющие шли вслед за генералом армии и столпились у входа, сзади него. Навстречу им, в грязной нательной рубахе двигался Ивакин, за ним волочились завязки от армейских кальсон. Ивакин перестал чесать грудь  и молча приостановился. Никакого доклада или представления не последовало.

    Вдруг, генерал армии спросил, если не испуганно, то во всяком случае, с явным любопытством:

    - Ты кто такой?

    - Я? - Вопрос Ивакина прозвучал удивленно. Ведь его все знали. – Я –Ивакин, а ты кто?

    Среди сопровождавших высокого начальника был и Владимир, потому что, командир роты на всякий случай, как подобает старому служаке, нашел уважительную причину для своего отсутствия. А Владимир полагал, что должен знать, что произойдет в результате визита генерала в казарму, где жили его рабочие. И теперь, Владимир с живейшим интересом наблюдал за тем, что происходит. При этом, Владимир был единственным человеком, которого всегда слушался Ивакин. Причина тут была более, чем проста: Владимир закрывал наряды за работу, не менее, чем на 150-180 %. Это устраивало всех, кроме начальника отдела труда и заработной платы, который более других понимал, сколько в этих нарядах было приписок. Но, Владимир знал и был  убежден, что без приписок в том мире, где он крутился, жить было нельзя. Низкие заработки, когда взрослому человеку объявляют, что он заработал меньше трех рублей в день, являются детонатором для всего того, что может быть отрицательного в воинской части: падение дисциплины, пьянство, воровство, драки, самоволки, поножовщина и так далее и тому подобное.
Низкая дисциплина военных строителей и так была для Владимира, как кость в горле. А так с неизбежными приписками, но с нормальным и совсем невеликим заработком, как цементом скреплялась и дисциплина и служба и  сама жизнь, которая, в этом случае, сулила человеку яркий промежуточный финиш: возвращение со службы с почетом, с грамотами, часто в сержантском звании и с деньгами, которых, как учил солдат Владимир, должно было хватать на:

    - личную гражданскую одежду;
    - подарки матери и отцу;
    - подарки другим близким людям, подарок невесте …

    Ну а сварщики, водители, торкретчики  могли замахнуться и на «Москвич», который уже стал обязательной приметой в больших и малых городах страны.
Ну, а без приписок, как? Ведь оплата была сдельной, везде и всегда для подавляющего большинства рабочих. А сдельной, значит, сколько сделал - по сравнению с нормой, столько и получи. А наши советские нормы — это что-то необъяснимое. Можно предположить, что их писали чудо-богатыри, которые сами могли бы их выполнить. А если нет, то, во всяком случае, железные люди, которые верили в свой народ, в рабочий класс, в талант инженеров и техников а, может быть, и в то, что из людей можно ежедневно выжимать все соки и что люди позволят это делать над собой.

    Самое интересное, что никто никогда не протестовал против норм выработки. Просто многомиллионный рабочий класс в союзе с сотнями тысяч инженеров выработали целую систему уловок и отходов от прямых расценок, которая, позволяла жить и выживать...

    И вот, Владимир с живейшим интересом наблюдал за неожиданным, почти театральным действием в солдатской казарме. Подумать, что теперь генерал армии будет представляться Ивакину, он не мог. Но, несмотря на совершенно необычную, трагикомическую ситуацию, которая могла закончиться чем угодно, он знал, что Ивакин не дурак и не станет переходить тот порог, который отделяет нарушение от преступления.

    Есть основания предполагать, что и генерал армии был не дурак.
И действительно, чтобы не отвечать Ивакину и не представляться ему, что было бы, в какой-то мере, унизительным, генерал демонстративно повернулся к сопровождающим и, широко разводя руками, начал говорить:

    - Вы посмотрите, что это такое! Разве можно поверить, что такое может быть?

    Такое – это недостаточно чистый пол, плохо заправленные койки, открытые тумбочки, еще не выветрившийся запах пота и, Ивакин, входивший центральной фигурой в окружение, которую нарисовали руки генерала. А генерал продолжал:

    - Нечто подобное было в Сибири, в Екатериновке, которую мы отбили у Колчака, в офицерском общежитии. … Но, здесь еще хуже!

    Ивакин, не дождавшись ответа, пожал плечами и пошел к своей кровати...
И вот, достаточно скоро, после этого, но не только поэтому, произошли ожидаемые события: постановление Совета Министров и ЦК КПСС относительно укрепления военных строительных отрядов.

    А может, это было просто поступательное движение великой страны, которая, укрепляясь и развиваясь, меняла одежду, освобождаясь от устаревшего, или, как иногда говорят, повышала планку...

    С такими мыслями, перемешанными с воспоминаниями, Владимир на попутном самосвале с бетоном добрался до берега, где стояли недалеко от воды еще недостроенные здания санпропускника и производства воды высокой чистоты (ввч), и уже наполовину в воде находились корни причалов на свайном основании. Вдоль берега по плавной кривой шла бетонная дорога с разрывами шириной 3,5 м, а через месяц она по всей длине должна уже иметь ширину 7,0 м.

    Владимир спрыгнул на землю, увидел Владислава, молодого инженер- лейтенанта, направленного на Северный Флот год назад. Он только что стал старшим инженер-лейтенантом, но, тем не менее, было очевидно, что он находится в плохом настроении:

    - Влад, привет. Что нос повесил?

    - Да так, наверно беспричинно, Володя, ответил молодой человек, подходя к Владимиру. И при рукопожатии чуть-чуть улыбнулся.

    - Беспричинно — это хуже всего! У Симонова есть такие стихи …

    - Я знаю … «ты пойман настоящею тоскою» …

    Они переговорили, и Владимир попросил Влада найти рядового техника-строителя по фамилии Верба, который оставался за Евгения. Влад пошел в вагончик, видимо к телефону, а Владимир подумал о том, что вот уже целый год он негласно, или вернее, неофициально, шефствует над Владом и, это уже дало хороший результат. Влад уже не пугается своей власти, дает разумные указания, хорошо знает РД (рабочую документацию). Но вот иногда, на него находит какая-то тоска, вселенская грусть — нехарактерная для молодого офицера. Еще он вспомнил о том, что Владислав прилетел сюда вместе с молодой женой Ириной и как они были счастливы, первое время, особенно, когда получили в общежитии отдельную комнату. А потом. Что же случилось потом? ... Были какие-то слухи, что Ирина стала изменять ему.

    Владимир слабо в это верил и надеялся, что все не так плохо. 

    - Рядовой Верба по Вашему приказанию прибыл, весело отрапортовал невысокий солдат, заметно отличающийся от других хорошо подогнанной и чистой солдатской формой…

    - Я надеюсь, что в последний раз вижу тебя рядовым, Верба.

    - Неужто, дослужусь до ефрейтора? — со смехом спросил солдат.

    - Ефрейтор — это тебе ни к чему, будешь пока младшим сержантом. Мы с Дьяконовым  придумали — прорабов и мастеров в штаты вводить нельзя, а вот инструкторов можно.

    Верба понял, что речь идет не только о нем.

    - И сколько таких инструкторов будет?

    - Пока четыре. А если остальные подтянутся, то, всего будет около десятка. Но в журнале работ ты продолжаешь расписываться как прораб, не указывая должность, а в перечне лиц, которые причастны к ведению исполнительной документации — твоя фамилия, и.о. и номер диплома Симферопольского строительного техникума Министерства обороны...

    Они переговорили минут пятнадцать, в результате чего Владимир усвоил, что Верба на высоте и уезд Евгения сильно не отразится на состоянии стройки. Владимир уже собирался прощаться, но, вспомнив недавнюю бытовую историю, о которой знали все на берегу, спросил:

    - Ты вышел сухим из воды тогда, когда из-за тебя включали электростанцию?

    - Не из-за меня, а по моей просьбе…

    - Да, конечно, по твоей просьбе…

    - Главный инженер переговорил со мной и все. Посмеялся и сказал напоследок: «буду знать, к кому обращаться»…

    - Молодец, могло быть и хуже.

    - Хуже могло быть мотористу, но его защитил главный механик.

    Моторист дизельной электростанции мощность – 200киловатт, обслуживающий жилой городок и строительство добился, чтобы ему разрешили выключить дизель на профилактику. В это время производился ремонт оборудования на РБУ (растворобетонном узле) по приказанию главного инженера строительного района. Без электроэнергии и без света ремонт осуществить было невозможно. Доложили главному инженеру, тот позвонил на ДЭС (дизельную электростанцию, стоящую на краю поселка) и переговорил с мотористом Каштанюком. Тот отказался включить ДЭС, ссылаясь на приказ начальника района, подкрепив свой отказ тем, что дизель разобран. … Главный инженер остался ни с чем. А заявка на следующий день составляла около 250 кубических метров раствора и  бетона.

    А через 15 минут Каштанюку позвонил Верба, его лучший друг еще по гражданке и сказал, что у него сегодня свидание с Людмилой, нормировщицей, в которую он был влюблен уже несколько месяцев, и ему нужно побриться электробритвой...

    Каштанюк не мог отказать другу в связи с таким важным событием и включил станцию. Верба просил 10 минут. Каштанюк для него крутил станцию 20
У начальника района хватило ума никого не наказывать (Каштанюк работал на этой станции больше полугода и ни разу не было аварийных отключений). … С Большой Лопатки в Полярный уходил мотобот, принадлежавший «Северовоенморстрою», который имел свои плавсредства, в основном, самоходные баржи, для перевозки стройматериалов с гражданскими экипажами. А мотобот,  принадлежал раньше 144 району. Мотобота не стало, он почти не появлялся в Западной Лице, но про него осталась легенда. Эта легенда гласила, что экипаж выпил спирт из незамерзающего компаса и при плавании ориентировался днем на скалы, а вечером и ночью на звезды.

    Но, однажды, в пасмурную погоду, они просмотрели вход в Мотовский залив, и ушли дальше на Запад, оказавшись в норвежских территориальных водах. Далее легенда имела несколько вариантов от комического до трагического. Но мотобот существовал и плавал и, надо думать, трагического варианта избежал.

    Теперь, срочно на Большую Лопатку, - сказал себе Владимир, поднимая руку перед идущим очередным самосвалом.

    Он не сомневался в том, что самосвал остановится, так как он был одним из трех-четырех людей, которые подписывали солдатам-водителям путевки и товаротранспортные накладные, а также записывали данные о сверхнормативном простое. И все знали, что этот старлей в первую очередь справедлив и только во вторую — строг.

    Надо сказать, что как не торопился Владимир, попасть в Большую Лопатку и подняться на любой борт, идущий в Североморск, Евгений оказался там раньше его. Обычно они собирались и добирались вместе, но на  этот раз Владимир действовал отдельно, тем более что ему предстояло провести серьезный разговор на причальной стройке по заданию полковника Дьяконова.

    Но, так или иначе, они оба успели и теперь спокойно сидели на немногих сидячих местах на палубе мотобота.

    Конечно, они не могли не знать, что к ним по суше сегодня должны были привезти оконные и дверные блоки, и на машинах можно было бы уехать обратно в Североморск. Но они предпочитали море или воздух. Насчет воздуха Евгений знал, что можно было организовать вертолет с помощью лучшего друга моряков и строителей, главным старшиной сверхсрочной службы Тимофеем Татаренко или просто ТТ, который был представителем авиационной части здесь, на Большой Лопатке.
И, вот он им объяснил, что по ряду причин на этой неделе с вертолетами будет сложно. И это означало, что никакие подношения ему лично, будь то, хоть бочка армянского пятилетнего коньяка, не помогут.

    Другое дело, в благоприятные периоды: 1-2 бутылки и винтокрылая машина, пугая северную фауну и безжалостно пригибая к земле северную флору, через несколько часов, а иногда, просто через час, со страшным шумом, приземлялась в жилом городке около штаба стройки. Дело в том, что на Большой Лопатке производить посадку вертолетов было нельзя.

    Эти подробности Владимир тоже знал, но он знал еще и другое: РБУ полностью выполнил заявку на бетон и раствор на следующий день, после истории с отключением и включением дизельэлектростанции.

    Итак, на мотоботе друзья воссоединились. Неугомонный Евгений опросил еще нескольких пассажиров — всем нужен был Североморск. Надо попробовать договориться, чтобы после Полярного, или минуя его, мотобот прошел в Североморск.

    Но, Владимир сказал Евгению:

    - Давай выйдем в море, а потом будем договариваться, так лучше.
Но договориться не удалось и из Полярного они пришли в Североморск уже поздно ночью, на малом охотнике, который затем должен был следовать далее в Росту, на ремзавод.

    Чтобы никого не беспокоить из друзей, они переночевали во флотском экипаже, так как у них всегда с собой были командировочные предписания. Их, правда, им никто не выдавал, но они с легкостью заполняли сами чистые бланки с печатью, которые появились у нас давно и неизвестно откуда.

    К 10 часам утра, выспавшись, и приведя себя в порядок, друзья — волейболисты уже подходили к дому офицеров Флота.

    К удивлению молодых офицеров в спортивном клубе Флота никого не было. Дверь была заперта. Ресторан открывался в двенадцать. Комната политпросвещения их не интересовала.

    - Идем, запишемся в библиотеку, - полушутя, полусерьезно сказал Евгений Владимиру.

    - Давай, записывайся, только сразу предупреди библиотекаршу, что взятые книги ты никогда не вернешь!

   - Может, все равно даст, - проговорил Евгений задумчиво, задумчиво.

    - Может даст, а может нет, - ответил Владимир, стараясь сделать шутку как можно более мягкой.

    В это время хлопнула входная дверь и по лестнице, ведущей в спортклуб, стал подниматься капитан-лейтенант Григорий Петров, недавно получивший очередное воинское звание. Он слышал последние слова и, не здороваясь, сразу пустился в полемику:

    - Кто это не даст? Таким офицерам любая женщина не может не дать!

    - Речь идет о книгах в библиотеке, - вступил в разговор Владимир.

    - Ну, книг она, конечно, не даст, я ее сам об этом попрошу. Как Вам давать книги, если Вы появляетесь на главной базе Флота раз в год, и то, когда капитан-лейтенант Петров организует приказ командующего!

    Было видно, что Петров был весьма рад появлению волейболистов. Владимир, между тем, уже заметил, что Петров как-то осунулся, похудел и, может, даже чуть согнулся, хотя, вряд ли.

    - Что с тобой? — спросил его Владимир.

    - Ха, капитан-лейтенант Петров уже почти неделю не спал, а готовил один за всех документы о постановке на Северном Флоте спортивной работы и как она сказывается на общем состоянии боевой и политической подготовке матросов и офицеров.

    - Ну, и как сказывается? — Евгений явно был в настроении веселом и задиристом.

    - Как сказывается, ребята, это будет определять Комиссия ЦК КПСС и Главного политического Управления Армии и Флота — через неделю!

    - Ну а нас, зачем вызвал? — не унимался Евгений.

    - Командующий Северным Фотом всех вызвал для участия в спортивных встречах с военными моряками шведского эсминца, который прибывает к нам с дружеским визитом через 2 или З дня! Еще вопросы есть, господа офицеры? — И тут же без всякой паузы:

    - Вопросов нет. Прошу пройти в помещение спортивного клуба, тщательно вытирая ноги.

    Они все вместе вошли в спортклуб и удобно расселись в кабинете начальника. Евгений опять начал подначивать Петрова, и тот был вынужден сказать ему:

    - Женя, ну сходи, сходи в библиотеку и выясни, даст книги или не даст и доложи нам. Если даст, может быть, и я запишусь в библиотеку, а там, глядишь, и молочными братьями станем...

    - Есть, товарищ капитан-лейтенант, идти и выяснить.

    Евгению ничего не оставалось, как действительно отправиться в библиотеку, вход в которую находился совсем рядом со спортклубом. Когда он вошел, то увидел за столом сидящую пожилую женщину лет пятидесяти, уже седую, которая работала с формулярами читателей.

    Он поймал себя на том, что испытал разочарование от увиденной женщины — оказывается, он действительно хотел увидеть молодую и симпатичную, затем он усмехнулся удачной шутке Петрова и уже даже готов был расхохотаться...

    - Молодой человек, что Вам показалось смешным? Над чем Вы смеетесь?

    - Над собой, над собой, - извините меня, пожалуйста.

    - Я не уверена, что библиотека — подходящее место для смеха, даже если это смех над самим собой.

    - Вы правы, еще раз прошу прощения...

    - Хорошо, садитесь, пожалуйста. Что бы Вы хотели?

    Евгений от этой фразы готов был вновь расхохотаться, но максимальным усилием воли сдержался и проговорил:

    - Простите, как Вас зовут?

    - Ольга Сергеевна!

    - Спасибо, Ольга Сергеевна, - видите ли, в чем дело, я хотел бы записаться в библиотеку, да служу далеко, и с возвратом книг у меня могут быть проблемы...

    - Вы знаете, товарищ старший лейтенант...

    - Евгений, Ольга Сергеевна!

    - Да, Евгений, в каждой библиотеке есть такой контингент, который никогда не возвращает книги. За много лет работы я привыкла к такому положению вещей и для таких, простите, героев нашего времени, у меня есть определенное количество книг, они или уже подлежат списанию или из тех, наименований, которых в библиотеке много...

    - Спасибо, Ольга Сергеевна, не ожидал!

    - Идемте со мной. Она отвела его в другое помещение, где в углу стоял большой стол и на нем несколько, наверное, сотен книг, сложенных так, чтобы были видны торцы с названиями. Он выбрал Похождение Ходжи Насреддина (первую часть), книгу советского русского писателя Соловьева, посвященную героям народного эпоса Ближнего Востока...

    Когда, трижды поблагодарив Ольгу Сергеевну, Евгений вернулся с книгой и положил ее на стол перед офицерами, они с удивлением посмотрели на него.

    - Так, значит, дала?

    - Значит, дала, Ольга Сергеевна строгая пожилая женщина. Видимо, Евгений не смог скрыть досаду или даже некоторую обиду — неизвестно на кого от этого факта, и Григорий с Владимиром стали не смеяться, а хохотать...

    Что-то эта тема Вас так завела? – через некоторое время спросил Евгений, когда смех стал утихать.

    - Тема интересная, - признался Владимир.

    - Я бы даже сказал, что эта тема весьма актуальна, - с пафосом райкинских героев произнес Петров...

    Так, офицеры вырулили на разговор о женщинах. Всем известно, как по-разному, относятся мужчины к таким разговорам. Кто-то уходит в себя и отмалчивается, кто-то хвастается своими связями, кто-то ругает женщин. И в разговорах этих цинизм сочетается с боготворением женщин, натурализм с одухотворенностью. И, к сожалению, цинизм, иногда, как бы, побеждает.

    Но, на этот раз, такого не было. Может быть потому, что участники беседы были все-таки офицерами. А может быть, потому, что они были детьми войны, которые взрослеют слишком быстро, потому что видят людские страдания. … Они были свидетелями того, как трудились их матери, бабушки, соседки и знакомые во время войны.

    Огромное число женщин остались вдовами. … Кроме того, им, мальчишкам, приходилось ухаживать за старыми, больными, умирающими людьми, среди которых было много женщин.

    И в их сознании не было места цинизму. Но он существовал, как бы отдельно от них, он витал в воздухе, он поневоле оскорблял их детские души, во многих проявлениях, начиная от русского мата и кончая нередкими фактами преступлений, в том числе насилия, которые становились известными.

    Как это так, рассуждал еще мальчишкой Владимир, человеческие органы, благодаря которым рождается человек, называются презрительно и неприлично? Почему часто оскорбляют женщин, без какого либо повода?

    Причем он задавал себе эти вопросы в 8 – 10 лет, уже прекрасно зная сущность мужской и женской физиологии, понимал процесс рождения человека, и эти знания еще больше ставили его в тупик!

    Кроме того, когда мужчины не отягощены важными и нелегкими делами, а, скорее всего тогда, когда появляется окно, промежуток в этих делах — на войне или в мирное время, на фронте или в тылу, на стройке или на транспорте, в окопе или на заводе, тогда, вполне естественно, довольно часто мужчины и в мыслях и на словах переключаются на женщин.

    Точно так было и на этот раз. Причем, это окно свободы оказалось одновременно у всех. И было заметно, что «старший на рейде» капитан-лейтенант Григорий явно радовался общению на эту тему. Он и начал этот разговор, в котором предстояло преодолеть свою стеснительность и продемонстрировать доверие.

    - Старики, вы знаете, а я ведь был настоящим бандитом! Не каким-то фраером или мальчиком на посылках, а профессиональным бандитом.

    - Кто бы сомневался, - ляпнул, не подумав Евгений.

    Ох, как бы я тебя выхватил с прямых через бедро, немного зло отреагировал Григорий. Владимир и Евгений прекрасно знали, что это означало бросок на максимальной амплитуде, когда борец, проводящий прием, успевал во время броска полностью выпрямить ноги.

    - Жень, шутки потом, когда про себя будешь рассказывать, - жестко сказал Петров и, затем, продолжил.

    - Наша банда орудовала под Ленинградом. За главарем были и убийства и изнасилования, грабежи, не говоря уже о кражах всякого рода. Помощники были подстать. Все они были злые, мстительные и в страшной обиде на Советскую власть, представители которой давно их разыскивали. Но, одновременно, хитры, недоверчивы и сообразительны.

    Когда главарь заболел, ему понадобились молодые женщины, как бы для поправки здоровья. Подельники не раз приводили к нему женщин и их визиты, под угрозой или без, проходили, в основном, тихо и незаметно.

    Капитан-лейтенант вздохнул, откашлялся и, тщательно подбирая слова, продолжал говорить. Но медленнее и тише.

    То, что он говорил, было совершенно невообразимо для слушающих. И, поэтому, никто из них не шевельнулся, пока он не закончил. Владимир, который сам мог рассказать о чем угодно и выразить достаточно членораздельно любую мысль, удивлялся, как Григорий находил нужные слова, рассказывая о себе такие страшные вещи.

    - Так вот, гвардия нашего босса, которого, вероятно,  из-за близости Балтики, называли капитаном, однажды вдруг вспомнила, что они, как-никак, мужики и от женщин никогда не бегали. Часто бывает так: выраженная кем-то мысль овладевает, заражает других и толкает на действия, о которых потом приходиться жалеть долгие годы, если не всю жизнь. … Один из героев в этот фатальный миг обратился ко мне с предложением привести их в малину женщину, чтобы, как он сказал, она и они порадовали друг друга. Я, конечно, отказался и как ни странно, меня поддержали, хотя эта поддержка продолжалась совсем недолго.

    - Не трогай Гришу, он еще мальчик, - сказал самый пожилой, молчаливый и, наверное, самый несчастный из этой компании. Но нашлись два молодца, которые, захватив с собой почти полную бутылку водки, пошли на задание и меньше, чем через час пришли с женщиной, которая почти сразу заплакала и обвинила их в обмане!

    Её сын во-время не пришел из школы, прошло несколько часов, а эти молодцы сказали, что он у них… и женщина, хотя сомневалась, но пошла за ними.

    - Я понял, - продолжал Григорий, - быть беде и решил уйти, но меня не пустили, спрятав ключ от дверей...

   Потом были минутные уговоры, которые только взбесили женщину, и она не постеснялась назвать их так, как и следовало. Тут же последовали удары, как я понял, в живот и в голову. Женщина лежала на спине поперек кровати без движения. Дальше было то, о чем и рассказывать нельзя...

    - Я ушел, еще до этого, в дальнюю комнату и там уже не мог не заплакать. Наверное, по-взрослому, по-мужски, хотя я действительно был еще мальчиком. Через какое-то время меня окликнули: Гриша, мол, твоя очередь, давай. Я, вновь, пришел в ужас, но мужики, видимо, решили, что я теперь должен тоже взять на себя этот страшный груз, чтобы привязать меня к ним как подельника. … Я, конечно, мог любого, вернее даже двух или трех скрутить — уже полгода у меня был первый мужской разряд по вольной борьбе. Вплотную ко мне подошел самый неприятный мне человек. В руках у него был нож. Я не боялся ножа, хотя уже знал, как легко он входит в любое человеческое тело. ... Я уже осознал, что не защитив женщину, я принял на себя великий позор.  А что, может быть, хуже? Смерть? Вряд ли!
Женщина пришла в себя, стонала и рыдала одновременно, по-прежнему находясь в том же положении. И тогда самый хитрый сказал тому, что с ножом, что не нож мне надо показывать, а другое и велел тому с ножом раздвинуть ей ноги и добавил, чтобы он вообще убрал нож, иначе она его схватит и зарежет сама себя. Что на меня подействовало? Не знаю … Не нож, во всяком случае, но. ... -  Григорий поперхнулся. — Мне показалось, что она сама чуть раздвинула ноги.
Так или иначе, но я был над ней и через две секунды вошел в нее … И в этот момент для меня перестало существовать все, вдруг не стало ни … ни ножа, ни этих страшных людей. По-моему, я ее гладил по лицу и целовал в шею и губы. Она перестала стонать, но слезы продолжали литься, а когда я лизнул их языком, то мне показалось, что они совсем несоленые...

    Я быстро кончил и лежал на ней несколько секунд, за которые произошло мое возвращение из рая на грешную землю. Я встал и сказал ей, чтобы она одевалась. Человек, который с ножом подскочил ко мне, но я тут же отбросил его с такой силой, что он, ударившись о дверь, так и не поднялся. Они его, потом, отвезли на скорой в больницу.

    Я пошел провожать несчастную женщину, думая, что придется нести или волочь ее если у нас не хватит сил, но она шла сама и довольно быстро.... Теперь её тошнило, она старалась этого не показывать, но я сказал, что пусть вырвет — так ей будет легче. На одном перекрестке (я, кстати, его хорошо помню) она сказала:  всё, я дойду...  и добавила, и до них тоже дойду...

    Прошло больше двух недель, братва успокоилась. Упреки, сыпавшиеся друг на друга, что, мол, не стали скрывать куда привели, сменились решением, что надо сменить адрес малины. Уже, вроде, нашли место между портом и вокзалом – куда бы лучше. … Но, как рассказывают в нашей стране очень многие,  в том числе те, которые не совершали преступлений, ночью раздаётся стук в дверь, что означает прибытие черного воронка. На этот раз воронок был синим и очень маленьким, но легко вместил всех пятерых.

    Потом пошли допросы, вопросы, угрозы и так далее. Оказывается, в Ленинградской области, не только мы занимались этим. Было много нераскрытых дел и у следаков было естественное желание повесить на нас всех изнасилованных. Меня подбивали оговорить остальных за «лучшие условия». Понятно, что это было бесполезно.

    И вот, вдруг, нас куда-то везут и … очная ставка. Я вновь увидел эту женщину и чуть не потерял сознание — то ли от стыда, то ли наоборот... нет, не от гордости, конечно...
 
    Сначала нас поставили вместе, и она молча обошла всех, ничего не говоря, но переглядывалась с тремя людьми, двумя гражданскими и одним милицейским подполковником. Я стоял скраю, последним ... Она приблизилась, а я думал, что, все-таки, надо не терять сознания. Она посмотрела на меня, потом обернулась и тихо, но четко сказала:

    - Нет, не он!

    - А по-моему, он! - резко и громко вдруг бросил в зал (дело было в пустом, вроде бы, школьном зале) подполковник.

    Тогда она ответила:

    - По-вашему, может и он. Но если речь идет обо мне, а не о Вас, то нет, не он!

    Григорий поглядел на Евгения и его недоуменное выражение и сказал:

    - Он — не он, это потому что в её показаниях было пятеро а без меня оставалось четверо, и им надо было искать пятого...

    Но дело в другом. Для меня, время после этого «посвящения в мужики» таким чудовищным образом, катилось тяжело и медленно, я был явно в исключительном расстройстве и постепенно приходил к мысли, что мне, не просто, пора умирать, раз произошло это страшное событие, но и нужно умирать... и только моя смерть будет расплатой за содеянное и к этому примешивалась другая мысль, так же какая-то неестественная, что теперь я мужик и могу умереть. Но, просто умирать, не хотелось. Хотелось передушить своих подельников и только потом, с сознанием выполненного долга, наложить руки на себя. И вдруг: «Не он!» Это что: воля Господа, поворот судьбы на мою идиотскую башку, луч надежды?

    … Потом все упрощалось: да простила она меня за глупость и за возраст. Но, тогда, кого-то можно простить за старость или за еще что-то? ...

    Прострация и уверенность в необходимости присоединиться к большинству, то есть умереть, сменилась надеждой и возродившимся желанием жить. ... Но эти судьбоносные слова, сделавшие меня вновь человеком: «Не он», слова простые и, кстати, ложные, не соответствующие действительности... вновь сделали меня человеком.

    Если женщина простила меня, значит я чего-нибудь стою... Может я ей понравился? ... Много чего приходило в голову, больше всего, конечно глупостей, но и в них было жемчужное зерно, помогавшее мне тогда выжить.

    Потом были подозрения подельников, что я участник какого-то сговора со следаками, против них.

    Однажды они пытались меня зарезать. Я вывернул нападавшему руку, схватился за нож, порезал глубоко четыре пальца, но нож отнял, у рука у него получила вывих с переломом.

    Прошел, пожалуй, еще не один месяц, но так или иначе я оказался на свободе, а остальные герои получили по десятке.

    Ребята сидели ошеломленные, но то, о чем рассказал Григорий дальше, было тоже весьма необычным.

    - Я ни о ком не мог думать, кроме как о ней. На свободе искал ее до тех пор, пока не получил от соседей, как мне показалось, правдивую информацию. Вскоре, после суда за ней приехал сухопутный офицер, кажется, подполковник и увез ее с сыном неизвестно куда. Откуда он взялся и кем он был? Вчерашний знакомый или давно близкий человек? Может, отец ребенка. … Не знаю... Погрустневший, казалось, даже посеревший, - Григорий вдруг улыбнулся, встал и сказал:

    - Все. Покаянная повесть, часть первая, закончена. Сейчас 21 час 20 августа тысяча девятьсот пятьдесят девятого года. В колонну по одному в ресторан Дома офицеров за крайний столик.

    Владимир крутил затекшую руку, а Евгений ногу ... Но, тем не менее, через 10 минут они были уже в ресторане. Тут же появился Григорий:

    - Ну что приуныли? Теперь не хотите знаться с Григорием Грязновым?... С самым страшным негодяем на Северном флоте?

    - Ты что, Гриша? Если бы все были такие негодяи, уже давно бы был коммунизм, — Евгению показалось, что говорит банальность, и он осёкся.

    - Все правильно, Женя, он оставался человеком в той обстановке, а остальные нет, - вставил Владимир.

    Он посмотрел на Григория и хотел спросить, были у этих людей какие-либо человеческие качества и как он с ними общался… до того.

    Но Григорий, видимо понял, что он обошел стороной все, что связано с этими людьми и произнес:

    - В том-то и парадокс, что они вроде были нормальные, капитан кошек любил, жалел их, один – Вова ЧП (Чаплыгин) любил петь. . . .И, кстати, следаки «нашли» пятого.

    - ????

    - Капитан. Он не стал отказываться и загремел вместе с ними. Если бы он начал отказываться, они могли его пришить, прямо там, в камере … Дело в том, что, как я узнал, главная задача уже осужденных зеков – не попасть на Новую землю. Потому что там были очень тяжелые условия в сочетании с опасностью получить любую дозу радиации, вплоть до смертельной. И они, зеки, знали, когда на Новую землю уходят сухогрузы. И как раз тогда, когда решался вопрос о пятом, надо было спешить, так как, дальнейшая затяжка с судом прямо их толкала на теплоход, идущий на Новую землю следующим рейсом. Надо было отсудиться и отправиться за Урал! Это считалось лучшим вариантом.

    Они уже сидели за столом, в самом дальнем углу ресторана Дома офицеров, где Григорий бывал не менее раза в неделю, а Владимир и Евгений — раза четыре в год.
Исповедь Григория, как бывает в таких случаях, еще больше сблизила их и сделала еще более откровенными.

    При этом, более молодые волейболисты понимали, что Григорий не случайно именно им оказал такое доверие, а не тем, кто с ним общается ежедневно в Североморске. … Понимали также и то, что у самого Григория, наверное, давно зрела потребность исповедоваться друзьям. ... Но, в ресторане разговор сначала не клеился и Григорий, чувствуя себя в этом виноватым, попытался разрядить обстановку:

    - Ну, теперь, Ваша очередь рассказывать, как Вы стали мужчинами, господа офицеры!

    Ребята, в прямом смысле, испуганно переглянулись, и Григорий упростил задачу:

    - Не хочется рассказывать сначала, давайте с конца, в смысле, с последних случаев и фактов. Ну, что молчите? Женя, мне помнится, ты хвалился, что в Мурманске познакомился с прекрасной узбечкой. Или она оказалось не столь прекрасной?

    Евгений вздохнул, улыбнулся и, чувствуя, что сейчас уже можно говорить легко, потому что речь пойдет уже о мелодраматических событиях, грустно произнес:

    - Да нет, она прекрасна, но у нее то рамадан, то менструация...

    В этом зале наверняка никто так громко никогда не смеялся. … А смех, оказывается, может быть разным. На этот раз это был смех облегчения, в котором, тем более ощущалось сочувствие тому, кто поделился своим «горем».

    - Володя, давай ты теперь. Что там у тебя было в последний раз?

    - В последний раз, к сожалению, ничего не было, мелкий тактический успех, вместо стратегического прорыва.

    - Попятно, что будущий адмирал или военно-морской генерал перешел на штабной язык, но ты попроще, что бы даже каплею и старлею было понятно.

    В разговор, однако, вступил вновь Евгений:

    - Тактический успех — это «попить чайку» и поцеловать ручку, а стратегический прорыв — это, когда женщина в твоих руках, согласна, хочет и так далее...

    - По- моему хочет, но не согласна. Сегодня, наверное, удачная ситуация. - И завтра доложишь, в основном про «так далее», чем ты с ней занимался стратегией или опять тактикой. Кстати, кто такая, я её знаю? — Григорий не отставал от Владимира.

    - Здрасьте, а кто три месяца назад меня познакомил с заведующей столовой в военно-строительном отряде?

    - Ну, ты, даешь! Конечно, я мог тебя познакомить, но это вовсе не значит, что я сам с ней знаком.

    - Ну, во всяком случае, она тебя знает!

    - Меня многие знают, Володя!

    Это послужило причиной очередного взрыва хохота и через несколько секунд, перед их столиком, нарисовалась старшая официантка и стала говорить очень своеобразно.

    В её словах было все и вежливость, и уважение, и возмущение, и просьба и извинение.

    - Танечка, ты присядь сначала, а потом будешь излагать, - сказал Евгений.

    - Мне нельзя, получу замечание.

    - Слушай, если ты будешь бояться замечаний, то замуж никогда не выйдешь, — она, видимо, нравилась Евгению.

    - Да я уже дважды выходила, нашел проблему, спортсмен! Тут некоторые знают об этом.

    - Подтверждаю, некоторые знают, - тихо промолвил Гриша, приглашая, таким образом, собеседников вести себя тише.

    Женщина отошла, награжденная еще несколькими комплиментами, среди которых почти не было двусмысленных и, унося собой обещание офицеров не шуметь.
Пора было уходить и на прощание, Григорий сказал:

    - Вся суета со шведами начинается послезавтра. Тренироваться и режимить можете до 19,30, а завтра, в двадцать ровно, независимо от того, есть у вас свободные деньги или нет, будет исповедь № 2 ...

    Возражений не последовало.

    Утром, тем не менее, Владимир связался со школой мичманов, и капитаном Драпкипым. И составил расписание тренировок.

    Оставалось зарядить на тренировках молодых волейболистов как следует, и узнать время и место соревнований. А это уже — Григорий. И, действительно, вечером при встрече он первым делом уточнил, что дружеские встречи шведских и советских моряков по баскетболу состоятся через два дня в 18 часов вечера в новом спортивном зале, который построен около стадиона в Мурманске. А волейболисты будут играть сразу после них.

    Где и когда — это было важно, только, по формальным причинам. Но место проведения Владимиру не понравилось.

    Два месяца назад он заходил на эту стройку, там еще велись строительные работы — с нарушением технологии и с невысоким качеством, при очень большом беспорядке. Это все не удивило и не радовало Владимира как раньше, когда он, только что получивший высшее образование, только учился правильно оценивать то, что происходило на стройке...

    Но, сейчас, на повестке дня была исповедь № 2. Но, еще до того, как сделать заказ, Григорий подверг Владимира форменному допросу:

    - Ну, адмирал, докладывай!

    - Можно сказать, вышел на стратегический простор — тихо, смеясь над собой, произнес Владимир.

    - Простор — это когда одной рукой нельзя все охватить?

    - Да, да, конечно. … Но дело в том, что она просила меня этого не делать, Владимир посерьезнел.

    - И ты выполнил просьбу? — в упор спросил каплей.

    - Ну, конечно, Гриша, а как иначе?

   - Иначе никак, я понимаю … Но учти, если женщина просит этого не делать, то это означает на самом деле, что она этого хочет. 

    - Возможно!

    - Ну что же! Лучше суровая правда, чем красивая ложь!
Прошу обратить внимание, что в левой бутылке кваса армянский коньяк — помногу не наливать!

    - А что в правой? — поинтересовался Евгений.

    - По этому поводу будет специальное объявление. Тогда начинай, ты все организовал для этого!

    Итак, я возвращался к жизни, признал про себя полное право её уехать, не ставя меня в известность... и стал ощущать, что мне начинают нравятся другие женщины. А надо было заканчивать школу, получать аттестат, тренироваться и выступать на соревнованиях, а может, и поступить куда-то учиться. Должен признаться, что учился я из рук вон плохо. Четверки и пятерки были только по литературе, потому что я много читал. И если в определенной  обстановке я чувствовал себя молодым, то в школе я был переростком, хотя, только на полгода, но со страшной щетиной на лице и лысеющим черепом. Я был уверен, что лысение у меня появляется от борьбы, от стояния на мосту … хотя это, конечно, не так. Но, святые школьные преподаватели за исключением одной или двух училок, которые, по-моему, и боялись, и ненавидели меня одновременно, хотя я им ничего плохого, кстати, как и хорошего, не делал. … Так вот, святые преподаватели по русскому языку, по математике, по. … Можете не верить, но у нас одна женщина преподавала и географию и естествознание и ботанику … они заставляли меня,  тянули, убеждали. А ботаничка сказала, если не выучу то-то и то-то, то будет бить меня, даже если я в ответ, использую всю свою дурацкую силу.

    На сдачу выпускных экзаменов я приходил немного приободренный и радостный оттого, что что-то я за последние месяцы приобрел в знаниях. То есть, у меня появилось нечто подобное тому, что называется радостью познания, которая, кстати, может оказаться горем познания. Так или иначе, сдавал, были даже три или четыре четверки. А перед выдачей аттестатов зрелости меня попросил зайти преподаватель физкультуры и поручил мне прописать оценки — цифрами и прописью на бланках аттестатов. И, в ряде случаев, цифры, указанные карандашом были исправлены. Это было в двух или трех аттестатах. А, в нашей школе, преподаватель физкультуры был как Бог, он вел, конечно, и военное дело и был секретарем партийной организации школы. Меня он любил, почти как сына...

    И вот, когда мне вручили аттестат, то при ближайшем рассмотрении оказалось, что по шести предметам мои оценки оказались на балл выше, чем на экзаменах. И мой средний бал, кто бы мог подумать, вдруг стал равен 4,1, Жаль, что не с кем было поделиться этой радостью … (Надо признаться, я тут из себя честного-пречестного не строил). Отца и матери не было, а бабушке говорить об этом было нельзя. Таких бабушек, нежных и мягких в своей любви к внукам и твердых, как сталь, в отношении того, что плохо и что хорошо, было много.
Григорий замолчал. Ребята знали, что в прошлом году он летал в Ленинград на её похороны и что ей было 87 лет.

    Так вот, перехожу к самому ответственному моменту. Летом я оказался на спортивных сборах, организованных городским комитетом физкультуры, которые проходили перед первенством города и области, а также первенству Северо-Западной зоны РСФСР.

    В этот момент к их столику буквально пробрался мичман с повязкой на рукаве:

    - Товарищ капитан-лейтенант! НШ приказал найти вас и привести к нему, хоть ночью!

    «Покаяния 2» не состоялось. Григория Петрова вызвали в штаб флота по инициативе политработников, чтобы дать прогноз на результаты спортивных соревнований со шведскими моряками. Прогноз он дал тут же, отразив его в короткой служебной записке и, надо сказать, оказался этот прогноз весьма точен:

    - поражение или ничья в футболе;
    - безоговорочные победы в волейболе, баскетболе и единоборствах;
    - результат, близкий к ничейному в легкой атлетике с учетом разных видов и дисциплин, с приложением результатов по каждому виду и дисциплин.

    Политработники, далекие от спорта и очень часто, от самой жизни, позже никак не могли взять в толк, как это какому-то каплею из спортклуба удалось угадать результаты, так сказать, международных соревнований.

    Волейбольная команда в этот момент не была должным образом натренирована и сколочена, и Владимир, за оставшиеся дни приложил немало усилий для того, чтобы наладить необходимые связи в игре. В некоторой степени это получилось.

    В день соревнований они с баскетболистами прибыли на Мурманский стадион, в непосредственной близости от которого возвышался новый спортивный зал, который еще раньше очень не нравился Владимиру. После осмотра он не понравился ему еще больше. Главной проблемой был дощатый пол из шпунтованной доски с плохо простроженными провесами досок и покрашенный долго сохнущей краской. Кеды буквально прилипали к полу.

    Но начинать должны были баскетболисты, и Владимир решил не проявлять никакой инициативы по этому поводу.

    Но получилось еще хуже, чем ожидал Владимир. Баскетболисты у шведских моряков были никакие, не обладая даже минимальной техникой. Они еще хуже переносили прилипчивый и грубый пол в зале и все время падали и получали травмы. К концу игры счет был 58:6, что, кстати говорило и о не очень высоком мастерстве и наших. Они должны были забрасывать сотню. Владимир сказал об этом капитану баскетболисту Диме Гридневу, который почему-то прозывался Димой-Демократом, вероятно из-за того, что имел мягкий, не капитанский характер. Но, тот совершенно справедливо огрызнулся:

    - Слушай, мне и так стыдно! Что ты хочешь и зачем? Это не спортивные соревнования, а черт знает что!

    Владимир мысленно согласился с ним, но ничего не ответил. В этот момент подбежал кап-три — ответственный за игровые виды спорта и сказал Владимиру почти дрожащим голосом:

    - Шведы отказались играть в волейбол. Что делать, Володя?

    С каких это пор я стал для него Володей, - мелькнуло в сознании у Владимира, и почти тут же он дал неожиданный четкий ответ:

    - Пусть команды построятся, поприветствуют друг друга, затем по три человека из каждой команды перейдут на противоположные стороны. После этого свисток и вперед!

    Кап три исчез и появился вновь довольный и улыбающийся через минуту:

    - Все принято. Только надо поменяться майками, чтобы на одной стороне были наши, красные майки, а на другой ихние, желтые! (ХОЗУ Флота  сподобилось выдать волейбольной и баскетбольной команде Флота красные футболки и черные трусы до колен. Трусы эти, конечно, никто не надевал.)

    Владимир мгновенно осознал, чем это грозит, и проговорил в ответ:

    - Ну, Вы это зря. Победят желтые майки и что? Вас, капитан, это устроит?  Кап три изменился в лице и прошипел:

    - Как это желтые? Ты что, с ума сошел?

    Говорить с ним было бесполезно и с другими тоже. Поняв это, Владимир пошел готовить команду, предупредив тех, кто станет желтым. Он решил отправить на желтую сторону высоких, но не стабильных курсантов из школы мичманов. А шведы поступили еще проще: они отправили на красную сторону самых неопытных и неумелых игроков.

    Началась игра, далекая от волейбола, но упорная и даже злая. Первую партию красные майки проиграли. А во второй партии Владимир получил травму, которая если не каждый год, то через один подстерегала его: он подвертывал внутрь правую стопу. Произошло это так: находясь на 4 номере, он принял подачу, отпасовав мяч под удар в зону 2-ого номера, но единственный летчик в команде Арчил Чабашвили решил проявить уважение к капитану и послал мяч по высокой траектории на самый край сетки, как говорят «па столба», то есть в район опоры, на которую натянута сетка. Владимир, конечно, был готов к этому, начал разбег и уже в момент прыжка  ему головой в ягодицу воткнулся швед, занимающий позицию третьего номера. Он, видимо, решил, что должен играть он, а не русский. Толчок и удар, особенно если они неожиданные, которые получает спортсмен в прыжке, всегда травмоопасные. Сместившись, поневоле, в воздухе Владимир с трудом перекинул мяч через сетку, выиграл очко, но, не осознав, что он уже почти у пола, приземлился на расслабленную ногу.
 
    Подбежал фельдшер с заморозкой и начал возиться с ногой, сняв кеды и носок — кроссовок тогда  еще не было. Этих секунд 30-40 хватило Владимиру для того, чтобы осознать, что нужно сделать для красных маек. Он взял минутный перерыв и подозвал капитана третьего ранга и судью.

    - Делаем замену. Вместо меня выходит капитан Драпкин, который это уже  понял. Далее, через два розыгрыша вновь даешь минуту, но теперь желтым и делаем замену: меня вместо Рудольфа за желтых, Рудольф, который должен переодеться в красную майку, через два-три розыгрыша вместо летчика за  красных … Мужики, только ничего не перепутайте!

    Игра возобновилась. Счет рос с переменным успехом. И дело осложняло то, что встреча должна была быть из трех, а не из пяти партий. Владимир, почти нормально передвигаясь после заморозки, не прыгал и делал то, что не делал никогда в жизни — подыгрывал противнику. Оказалось, что это не так уж трудно. Он если давал пас, то очень близко или очень далеко от сетки, если ставил блок, то разводил руки на тридцать сантиметров. И дважды выполнил сильнейшую боковую подачу — теперь таких не подают — один раз в глубокий аут, другой раз в сетку рикошетом от головы шведского игрока. Вторая партия была выиграна красными майками. В третьей он не вышел на площадку, но продолжал руководить игрой обоих команд. При этом никто из шведов не опротестовал его действия. Третья партия была выиграна красными футболками со счетом 15:11. Надо сказать, что это произошло за счет безошибочной игры Евгения, который вытаскивал мячи, казавшиеся неберущиеся и нападал регулярно, с задней линии... Политработники могли гордиться собой и своей проницательностью.
 
    Владимир, между прочим, несколько раз замечал среди зрителей Григория, который все понимал, откровенно хохотал по поводу игры Владимира во второй партии, и, как заметил Владимир, он беспокоился за его ногу, делая ему, Владимиру, какие-то знаки.

    После игры, быстро помывшись в душе, сильно хромавший Владимир с Евгением, почти первыми, вышли к автобусу, который должен был их всех довезти до Североморска. Неожиданно к ним подбежали два шведа и переводчик. Переводчик – наш офицер, в чине капитана, владел шведским далеко не в совершенстве и поэтому, казалось, что он и по-русски говорит плохо. Тем не менее, Евгений достаточно быстро понял, что они хотят поменяться значками, предлагая неизвестно что за их поплавки — знаки об окончании высших военноучебных заведений Советского Союза.

    - Капитан, объясни им, что это не предметы для подарков и товарообмена.

    - Не понимают...

    Тут Владимир вспомнил, что у него в спортивном чемодане может оказаться значок первого разряда по волейболу, и стал в нем рыться и удачно быстро его обнаружил.

    Шведы были в восторге, а автобус уже подавал им четкие сигналы, так как был уже полон...

    - Капитан, скажи им, что коммунисты Северного Флота желают здоровья шведскому королю и всем остальным шведам, даже тем, кто не умеет играть в волейбол.

    Они двинулись к автобусу, а капитан-переводчик вслед им что-то прокричал, а потом услышав ответ, раздраженно повернулся к Владимиру с Евгением и сказал:
- Они не могут передать пожелание здоровья Хрущеву, так как он грозит атомной бомбой...

    - Никита обойдется и без пожеланий, а грозить первыми начали американцы...
Прошло уже пять часов после травмы, когда Владимир постучал в дверь финского домика, где жила в одиночестве 36-летняя Наталья Сергеевна Гривская, директор столовой и член женсовета при штабе СФ. Она открыла дверь и очень растерялась. Было поздно, она была без косметики и не очень аккуратно причесана. А в их отношениях дамокловым мечом висел над ними её возраст, больше чем на 9 лет старше Владимира. Однако, осознав, что он травмирован, она уже забеспокоилась по этому поводу. По её настоянию, он разделся и лег в кровать без особых возражений, а она уже через пять минут принесла в ведре лед и, как заметил Евгений, успела, в значительной мере, привести себя в порядок. Она долго хлопотала над ногой Владимира, нагнувшись над ним. При этом полурастегнутая кофточка обнажала почти всю грудь. Надо сказать, что мужчины далеко не всегда понимают, что расстегнутые пуговицы на кофточке или короткая юбка с разрезом, или необходимость часто поднимать что-то с полу, полностью обнажать ноги и т.д., что это все предназначено для внимания конкретных мужчин.

    И, в этом случае, он не подумал об этом, тем более, что пуговица на кофточке дважды застегивалась и. . . расстегивалась. В комнате, где лежал на кровати Владимир был полумрак, но яркий свет проникал из кухни, и фигура Натальи была контрастна и очень выразительно разделена на свет и тени. Владимир вдруг понял, что ее грудь  похожа на опрокинутые купола православных церквей, на которых вместо крестов соски, наполненность и упругость которых он чувствовал на расстоянии. Владимир, вдруг, представил Наталью, как мадонну с младенцем. Но почти сразу эту праведную мысль затмило огромное желание дотронуться до них, обнять, доставлять и получать в ответ удовольствие.

    - Наташ, может хватит, у меня кроме больной ноги есть здоровые части тела!

    - Да? А я не догадываюсь. В прошлый раз я их все прочувствовала, не волнуйся!

    - Не могу не волноваться!

    - Подожди, вот промасленная бумага, лед, фольга, шинельное сукно, затем специальный чулок из сетки...

    - Мне лед на другое место надо...

    - На голову тебе надо, она у тебя всегда слишком горячая...

    - У меня как у чекистов, холодная голова и чистые руки.

    - Насчет рук готова согласиться, а с головой еще надо разобраться.  Много говоришь и все не о том. Я закончила, и мы с тобой сейчас будем пить бальзам — Рижский.

    Она выпрямилась, и это не понравилось Владимиру.

    - Ну, наклонись, пожалуйста, еще разок!

    - Нахал,  - Но, тем не менее, Наташа наклонилась.

    - Так?

    - Да, молодец!

    В ответ на похвалу Наташа залилась негромким серебристым смехом, по которому Владимир понял, что она сейчас освободилась и от тяжелых повседневных забот, и, не менее тяжелых, дум о своей судьбе и ложной скромности.

    Она выпрямилась, быстро, грациозно и ловко повернувшись, бесшумно исчезла в кухне.

    Не прошло и двух минут, которые были для Владимира самыми долгими из каких-либо других в его жизни, как Наташа вернулась с жостовским подносом, на котором стояли две рюмки с Рижским бальзамом и бутерброд с красной рыбой. Но самое главное: она сняла кофточку и бюстгальтер...

    Владимир онемел от этого неожиданного подарка, цена которого может меняться от «0» до бесконечности...

    В его сознании это была плата за все, что он сделал и что пережил в жизни. Ради этого можно мерзнуть годами на стройке, отдавать все силы на стройплощадке, в конце концов — ждать! И дождаться! По крайней мере, тогда, он все понимал именно так.

    Он вскочил.

    - Сейчас выпьешь, съешь бутерброд, и я лягу с тобой!

    - Какой бутерброд, ты с ума сошла … Выпить я еще, пожалуй смогу!
Они чокнулись и оба выпили до дна. Поднос с бутербродом был аккуратно положен на пол. Она легла первой и закрылась одеялом.

    - Ну, иди ко мне!

    Владимир знал, что в голосе у Наташи бывают совершенно резкие интонации, но слова «иди ко мне» были сказаны с какой-то новой, особой интонацией, высоким голосом с частотой на грани человеческого слуха.

    Он прижался к ней, и ему показалось, что она уже успокоилась. И действительно, обнимая его, она заговорила тихо и, не спеша.

    - Прости меня, за то, что я тебе не давалась раньше… Знаешь, обидно было за свою жизнь, судьбу. Казалось, что все между нами неправильно: … Но, когда ты мог делать со мной все и не стал по моей просьбе, у меня проснулось все: чувство, мне кажется — любовь, желание во всех смыслах: слышать, видеть тебя, обнимать и чтобы ты был во мне, и чтобы тебе было хорошо …

    Владимир не мог сказать такую же яркую речь и стал просто целовать ее.
Далее, всем командовала она. А он только подчинялся, то с радостью, с удивлением и восторгом, который был совершенно особым, когда она просила его:

    - Ты можешь еще? Да! Тогда давай, ну еще чуть-чуть..

    «Еще чуть-чуть» повторялось несколько раз, а потом она, задержав дыхание и перестав двигаться, взорвалась протяжным криком, криком в котором он услышал наслаждение, восторг и изнеможение одновременно. Только, после этого пришла его очередь.. . . Он был малоопытен, но успел понять, что все должно быть так, а не иначе! Она сразу всплакнула, потом уже ночью еще раз, дольше и тяжелее, а утром, когда прозвенел будильник в 6 часов, вновь.

    А через несколько часов он уже на газике заместителя начальника СВМС по стройчастям полковника Лопухова Ильи Захаровича и вместе с ним мчались по шоссе в Мурманск, потому что, чтобы по суше попасть в Западную Лицу, надо было сначала проехать Мурманск, Мурмаши и далее по Печенгской дороге с поворотом направо незадолго до выезда на побережье Баренцевого моря.

    Владимир  молчал. Нога уже не болела. И, можно сказать, ничего не болело.. Признав, про себя, что такой сумасбродной поездки у него не было, он перебирал в памяти все, что было, и все время упирался в прошлую ночь, в которой он, по сути, продолжал жить. Чуть позже, не без усилий, он вернулся в мыслях в реальную жизнь. Понял, что команда Северного Флота по волейболу на первенство Вооруженных сил в Волгоград не поедет. Подумал, что он скажет друзьям, когда они попросят его исповедоваться, и опять утонул в своих мыслях в женщине...

    - Слушай, Владимир! Вот когда ты был один в Западной Лице с пятьюдесятью уголовниками три месяца, у тебя не было ни преступлений, ни происшествий, ни нарушений, ни взысканий.. Как ты ухитрялся этого добиваться? Сейчас солдат в пять раз больше, а офицеров в десять, а происшествия одно за одним, как из рога изобилия...

    Владимир все это прекрасно понимал и гордился этим и у него был четкий ответ на эти вопросы.

    - Я постарался угадать с назначением бригадиров. Ими стали более старые и опытные солдаты,

    - Да, ты учудил с номерами бригад, как в ГУЛАГе!

    - Ну, это никому и ничему не помешало! Эти люди, которые были назначены бригадирами и поддерживали порядок, понимая, что кроме них и меня, там никого нет. В первые дни ко мне подошли трое и сказали, что они объявляют голодовку. Я сообразил, как надо себя вести и сказал, что мне все равно, будут они есть, или будут голодать. Потом они говорят, что по существующим законам, если   зеки объявляют голодовку, то об этом в тот же день должен быть сделан доклад заместителю министра внутренних дел. Я рассмеялся и сказал, что они на свободе. Они говорят, что такая свобода намного хуже лагеря... так или иначе, они поняли, что их голодовка будет абсолютно бесполезна, и тем же вечером я наблюдал незаметно для них, как они с аппетитом уничтожали солдатский ужин.

    - Я их тоже поддерживал. Среди них, по счастью, не оказалось злобных или фанатичных людей.

    - Второе: мы все вопросы решали на недельном совещании, советовались, это касалось и зарплат. У меня хватило сообразиловки платить им как следует — иначе ни одного вопроса с ними решить было бы нельзя. Ну и были некоторые послабления. Я им разрешал петь блатные и лирические песни в строю, но через одну, чередуя с строевыми… А вот почему никто не заболел, не могу объяснить.

    Молчавший полковник, наконец, заговорил:

    - Дело не в песнях! Дело в том, что ты им платил!

    - Не просто платил, а за выполнение конкретных задач, но без процентов, расценок и тому подобное. Задача выполнена на отлично: 6,5 рублей в день на человека; на хорошо 4,5 рубля; на удовлетворительно З рубля и все дела! Потом, говорят, нормировщицы все мучились, выписывая и закрывая глаза  на мои суммы.

    - Нормировщицам помучаться только полезно, Владимир!

    - Вообще-то у меня есть предложение, как поправить дела с производительностью труда. Кое-что надо поменять!

    Эти слова Владимира не понравились полковнику:

    - Менять что-либо не в наших силах! Ничего не надо менять, надо только разрешить расстреливать на месте...

    Это была шутка, хотя и очень тяжелая.

    - А  что произошло, товарищ полковник?

    - То, что произошло, ужасно и необъяснимо!

    - ??

    - Старшего лейтенанта Ситникова знал?

    - А как же! Знаю...

    - Его уже нет …

    - Как нет?

    - Он вчера вышел из столовой после ужина, снарядил незаметно для всех заряд с аммонитовой шашкой с детонатором и огнепроводным шнуром, засунул его за пазуху, поджег шнур и пошел в сторону сопок. 2 метра шнура,  это три минуты и 20 секунд. Потом взрыв и мгновенная смерть. Причина такого поступка неизвестна.
Владимир явно почувствовал, как у него волосы становятся дыбом. Он вспомнил последнюю встречу: «ты пойман настоящую тоскою»..., застенчивую улыбку скромного порядочного человека, большие, грустные серо-голубые глаза и светлые кудри, не достающие до бровей два сантиметра. (Это было требование к солдатам и офицерам тех времен — чтобы прическа не мешала прицеливаться и вести огонь по врагу) Зачем!? ЗАЧЕМ!!! Но, Владимир, не сказал себе: почему! Потому что он уже понимал это с очень большой долей вероятности: измена любимой женщины, жены, может быть неоднократная...

    Он, конечно, сейчас расскажет это все полковнику. А впрочем, нет! Имеет ли он на это право? Конечно, нет. Далее они оба молчали до тех пор, пока газик не остановился около штаба 144 района, напротив которого было офицерское общежитие. Владимир быстрее вылез из газика и сразу увидел жену Владислава, которая шла почти навстречу, ничего не видя перед собой, с гримасой на лице, как будто она несет тяжеленный груз. Владимир опустил голову, и она беззвучно прошла мимо. Конечно, она сегодня самый несчастный человек на свете — отметил Владимир и глядя на ее фигуру вдруг, неожиданно, понял смысл произошедшего: это была месть Владислава. Он захотел, чтобы ей также было плохо, как ему, и он добился своего. Но за счет других! Он вспомнил его мать, которая прилетала зимой сюда и просила его, Владимира, помогать Владиславу... Он представил ее горе и вдруг рядом встал образ его родной матери и ужаснулся еще раз.. . . Сразу осознав бездну своей вины перед ней: она писала в последнем письме, что плохо себя чувствует, хотя до этого никогда не жаловалась, просила написать ответ побыстрее, просила, если будет возможность перевестись с Севера поближе к Москве, просила — но ни до чего не допросилась.

    Но своей матери он сегодня же позвонит, с трудом, но это можно сделать и мать услышит его, в отличии от матери Владислава. Также плохо, как сейчас, ему было только один раз, когда в мае 42 года почтальон принесла свидетельство о смерти отца — то, что принято называть похоронкой, погибшего в день его, Владимира, рождения под Ржевом. Потом, отойдя от горя, он гордился, или, лучше сказать, радовался, переживая горе, что отец погиб в наступательном бою, после разгрома немцев под Москвой, уже зная, что мы победим. И на первое мая со стула читал военные стихи: «лицом на Запад легче умирать».