Селёдка

Мария Гавриловна, немолодая дама приятной наружности, сидела в десятом ряду зрительного зала и лениво оглядывала собравшуюся на концерт публику. Концерт был посвящен Женскому дню 8 марта. Художественную самодеятельность она не жаловала, а потому тенор, выводивший на сцене песенные рулады во славу прекрасной половины человечества, только отвлекал женщину от собственных не очень веселых мыслей. Находясь среди людей, она остро ощущала свое одиночество, особенно - при взгляде на пожилые супружеские пары. Тихонько, про себя, вздыхала, наблюдая, как чья-нибудь седовласая мужская голова склоняется к женскому плечу…  Впрочем, супружеских пар было немного, и это утешало. Сама Мария Гавриловна уже и забыла, как это чувствовать рядом теплоту и надежность мужского присутствия. Но надежды не теряла. А потому, когда ее взгляд скользнул по аккуратно подстриженному затылку сидящего неподалеку мужчины, что-то тревожно-радостное ворохнулось в груди. «Да не может быть, - успокаивала себя женщина, - да нет-нет, это не он! Ну совсем дед…». Номер закончился, все стали хлопать артисту, «дед» вдруг обернулся, и Мария Гавриловна увидела обрюзглое лицо, тяжелый подбородок, седые лохматые брови. Но … глаза…  глаза были Генкины – пытливые, с крошечными точками зрачков. Точно- Гена!  И сразу поняла, что он ее узнал.
Из концертного зала они вышли под ручку. Геннадий Иванович, не смотри, что грузен и с брюшком, был легок на ногу и ловок. Охотно рассказывал о себе, ведь не виделись целый век, с тех пор, как юная Маша вышла замуж, отвергнув ухаживания влюбленного в нее Геннадия.
Овдовев, жил один, в деревне. Охотился, рыбачил, вел небольшое хозяйство. Мария Гавриловна то и дело поглядывала на разговорчивого попутчика и никак не могла понять, то ли довольна она этой встречей, то ли нет. Облик нынешнего Гены никак не вязался с прежним молодым худощавым парнем с веселыми серыми глазами. «Да и самой мне не 18, - упрекала себя Мария Гавриловна, - ровесники… и говорит он умно, наверняка заботливый…».
Чаевничали на кухне. Передавая ложечку или чашку, Геннадий Иванович ненароком касался руки Марии Гавриловны. Она делала вид, что не замечает нежных намеков; хотя мужское внимание было приятно, но отклика в своем сердце не находила. Расстались в неопределенности. Однако Геннадий Иванович удвоил свои ухаживания и не абы как, а богатым и щедрым подношением.
Исчез ненадолго и в один прекрасный день позвонил в дверь. Мария Гавриловна обмерла, когда увидела на пороге Геннадия с большим целлофановым мешком за плечами. Сразу даже не узнала, настолько живописным оказался гость: в рыжем длинном плаще, в сапогах-заколенниках, а из-под полей бесформенной от ветхости шляпы на нее глядели веселые, совсем прежние Генкины глаза…
«Гена, - всплеснула руками Мария Гавриловна, - что это у тебя? Откуда ты?».  Геннадий Иванович молча шмякнул на пол мешок и повелел: Смотри!
Мешок был полон рыбы. «Это селедка, сказал он торжественно, - для тебя наловил!»
«Куда мне столько?!- простонала Мария Гавриловна… Но Геннадий утешил: «Засолишь и будешь всю зиму есть!».
Солили селедку вместе. Опытный в таких делах Геннадий Иванович чутко руководил процессом. Но когда потребовал обязательной для соления сельди кинзы, Мария Гавриловна только руками развела – нету!  Однако рыболова это препятствие не остановило. Легонько приобняв женщину за талию, интимным шепотом пообещал явиться завтра с кинзой … и, подхватив бачок с селедкой за ручки, потащил его на балкон, где попрохладнее.  Мария Гавриловна, расставив руки для безопасности своего героя, шла сзади, потому что видела, ноша тяжеловата… не упал бы. И как в воду глядела: споткнувшись о коварный балконный порожек, Гена рухнул на бачок. И затих…
«Боже мой! - ужаснулась про себя Мария Гавриловна, - и зачем я только связалась с ним, и зачем мне эта селёдка!». От страха даже похолодела. Однако Гена пошевелился и поднялся, отряхивая живот от прилипшей к рубахе соли, смутился слегка, но бодрости не утратил: «Завтра кинзой заправим- и порядок!»
Обещание своё Геннадий исполнил на рассвете, явившись к заветной двери, когда Мария Гавриловна только глаза открыла и собиралась часика два еще вздремнуть. Но не тут-то было.
«Господи, - взмолилась опять же про себя бедная женщина, - и зачем я, зачем, зачем?!» Запахивая на ходу халатик, пошла открывать. Кинзой уснащали сельдь опять же под руководством опытного засольщика, заодно была прочитана лекция о приправах и их предназначении в кулинарии. В седьмом часу утра мне этих знаний только и недоставало – подумала полусонная Мария Гавриловна, мечтая только об одном: поскорее лечь в кровать и заснуть.
Впрочем, следующую неделю Марию Гавриловну никто ни по утрам, ни по вечерам не беспокоил: Геннадий Иванович приболел, видно простыл на рыбалке. Только позванивал иногда. Но Марию Гавриловну теперь волновало другое- подозрительно-неприятный запах из селедочного бачка. «А ну как протухнет такая прорва селедки?! Жалко ведь!». Чертыхаясь и кляня все на свете, выудила селедку из рассола и три часа к ряду  занималась спасательной операцией: каждую селёдинку очистила, выпотрошила, косточки все повытаскала, разрезала, уложила по баночкам, залила маслом и засунула в холодильник. И только тогда распрямила усталую спину. Села на табуретку и от души рассмеялась: «Бойся данайцев, дары приносящих!».


                ЧАСТЬ ВТОРАЯ
…Три дня спустя Мария Гавриловна вдруг почувствовала, что чего-то не хватает ей для полноты существования. Прислушавшись к себе, поняла- звонков от Геннадия. Вывод напрашивался двоякий: или оставил надежду завоевать её благосклонность, или же случилось что с ним. Безуспешные попытки дозвониться самой заставили женщину всерьез забеспокоиться. Подождав еще день, Мария Гавриловна решила отправиться в разведку. Натянув на свои аккуратные ножки резиновые сапоги, облачившись в утепленный плащик (март не радовал теплом), отправилась в Миндюри, благо до деревни, где обитал Геннадий Иванович, было всего два километра. Дом его определила безошибочно по развешенным во дворе рыболовецким сетям.  Постучалась, в ответ- тишина. Толкнула дверь и вошла в сени. Никого. Переступив порог комнаты, увидела неподвижно лежащего на кровати человека.
Спит? Или…  На цыпочках подошла к кровати… Дышит! От сердца отлегло. Осторожно дотронулась до руки и тут же отдернула: будто огнем ожгло. Жар! Да и лицо у Геннадия пылало багровым румянцем. Большее всего пугала безучастность больного, не откликался и не открывал глаз.
«Без сознания он, - испуганно подумала Мария Гавриловна.- Что делать?». Намочила носовой платок, приложила к пылающему лбу, смочила запекшиеся губы… Дрожащими руками достала телефон, вызвала Скорую.
Из тяжелой задумчивости вывел посторонний звук: чьи-то шаги, а затем скрип отворенной двери. На пороге стояла женщина в красном платке и в куртке нараспашку. В руках она держала небольшую кастрюлю. Лицо строгое, неулыбчивое. «Лет сорок пять- пятьдесят, – прикинула про себя Мария Гавриловна, - интересно, кто она Геннадию?». Словно услышав безмолвный вопрос, женщина представилась: «Соседка… медсестра…, - и добавила, - я ему укол сделала, спит крепко». Не дожидаясь отклика, со стуком поставила кастрюльку на стол, бросив через плечо лишь одно слово: «Покормите!». И стремительно вышла. Все произошло так быстро, что Мария Гавриловна успела только беззвучно открыть-закрыть рот и заметить мелькнувший в окне красный платок. 
«Ладно, - успокоила себя Мария Гавриловна, - главное, Гена здесь под присмотром». И стала ждать его пробуждения. Прошел час… второй… Геннадий все не подавал активных признаков жизни, но дышал теперь ровно. Оголодав, Мария стала уже сама поглядывать на аппетитную кастрюльку. И Скорой что-то не видно, - поглядев на часы, подумала женщина. Ну что вот делать? И все это селёдка, будь она не ладна! С нее и началось!
Спустя некоторое время, она не выдержала и решила отправиться на поиски медсестры. Хотя бы спросить, что за укол такой она человеку сделала…  Мария Гавриловна вышла на дорогу, стараясь угадать, где может обитать недавняя гостья… И не ошиблась, когда поднялась на крыльцо дома под красной крышей. В сенях пахнуло чем-то очень знакомым, именно тем, что заставило Марию Гавриловну в свое время срочно спасать селедочные дары. Действительно, в углу стоял бочонок, доверху забитый рыбой. Ага, пришла я по адресу, похвалила себя Мария Гавриловна и постучалась в обитую войлоком дверь. Не дождавшись приглашения, открыла ее и увидела сидящую за столом медсестру. Она пила чай, красный ее платок висел на спинке стула. Мария Гавриловна, невольно сглотнув при виде пышных румяных пирогов на блюде, изрекла: «Не просыпается!». Ответом было лишь дрогнувшие темные ресницы и молчание. Длилось оно минуты две, за это время женщина допила чай, аккуратно поставила чашку на стол, вздохнула, повязала на голову красный платок и так же молча направилась к двери, на ходу прихватив небольшую сумку на ремне. Странная какая-то эта медсестра, мелькнуло в голове Марии Гавриловны, но времени на размышления не было. Шли быстро, рядом и в ногу. Тишина стояла неимоверная, лишь похрустывал под каблуками тонкий мартовский ледок да вдалеке изредка лаяли собаки. Весенние сумерки зажгли в прозрачно- бирюзовом небе первую звездочку; знобкий холодок забирался под плащик, и Мария Гавриловна мечтала только об одном- очутиться в тепле и съесть краюху хлеба. Но когда они вошли в дом, то увиденное разом отмело все ее желания: Геннадий Иванович сидел на кровати, бессмысленно вперив взгляд в пространство. На появление женщин никак не отреагировал. Не пошевелился он и когда медсестра ловко закатала рукав его рубахи, нацелившись шприцем в вену… И тут Мария Гавриловна, будто повинуясь неведомой силе, подскочила к женщине, схватила ее за руку, оттеснив от кровати… Однако отпор получила ощутимый и уже через минуту оказалась на полу, беспомощно распростершись под тяжестью навалившегося на нее тела. Чем закончилось бы это сражение, неизвестно, но появившиеся на пороге медики из приехавшей наконец-то Скорой быстро оценили ситуацию, и Мария Гавриловна была спасена. Фельдшер, высокий мужчина в белом халате, обхватив за плечи вырывающуюся из его рук женщину, что-то тихо ей говорил. Ошеломленная происшедшим, Мария Гавриловна услышала лишь обрывки фраз, в том числе и имя Вера. Вот как её зовут, подумала Мария Гавриловна и еще поняла, что ни фельдшер, ни его напарница ничуть не удивлены случившимся. Успокоив и усадив Веру на лавку у стены, все свое внимание обратили на больного. Фельдшерица, порывшись в сумке Веры, достала небольшой пузырек, прочитала надпись, покачала головой. «Вера, - опять ты за свое, -обратилась она  к тихо всхлипывающей виновнице потасовки, - вот что ты наделала, а?».
 Геннадий Иванович все так же пребывал в ступоре, как ни колдовали над ним медики. Мария Гавриловна со страхом смотрела на его застывшее лицо и чувствовала, как зреет в ней какая-то странная, еще не совсем определившаяся решимость. Почему-то вспомнился он ей совсем молодым, с веселыми быстрыми глазами и такими горячими руками, когда однажды безудержно целовал ее, притиснув к стволу старой липы… Коротко вздохнув, Мария Гавриловна встала, подошла к кровати, села близко-близко, наклонилась, закрыла глаза и в отчаянной надежде на чудо приникла к запекшимся от жара Генкиным губам. 
Почувствовав, как вздрогнуло под ее руками большое мужское тело, отстранилась, ловя настороженным взглядом ответную реакцию на лице… Но, увы, Геннадий продолжал пребывать в своем непонятном мире, только чуть дрогнули веки и смягчилась жесткая складка у рта.
……………………………………………………………………………………………………………………..
Апрель уже готовился сделать свой последний шажок, и вся природа раскрылась навстречу майскому солнцу. На веранде сидел Геннадий, укутанный Марией Гавриловной в шерстяной клетчатый плед. Он жадно ловил первое робкое тепло и, блаженно закрыв глаза, тихонько улыбался. Неделю назад Мария Гавриловна забрала его наконец из больницы, где он, беспомощный и почти неподвижный, провалялся больше месяца. Веру тоже выпустили из-под надзора психиатров. И Марья Гавриловна, едва завидя издали ее красный платок, тут же бралась за ручки кресла и увозила Гену в дом.  Но однажды…
Однажды, сняв последний блин со сковородки и плюхнув его на гору румяных собратьев, прокричала в дверной проём: «Гена, блины готовы, сейчас будем чай пить!» Отклика не ожидала, потому что Геннадий с той злосчастной минуты утратил дар речи, онемел… Объяснялись жестами или записками. Благо руки, не в пример ногам, действовали, карандаш держали крепко. Но в этот раз ответное молчание Марию Гавриловну почему-то насторожило, тревожно ёкнуло сердце, и она поспешила выйти на веранду. Веранда была пуста. «Боже, что же это такое?! да что же это такое!? – причитала женщина в испуге, растерянно оглядываясь по сторонам. Но тщетно: ни Гены, ни коляски нигде не было видно. Лишь две узкие колеи от колес отпечатались на дороге и тропке, ведущей к реке. Забыв про все на свете- и что она в одном халатике, а на ногах тапки, и что двери нараспашку, и что видят ее из окон соседи - Мария Гавриловна, спотыкаясь, бежала по следу к обрывистому речному берегу. Ей хватило одного взгляда, чтобы понять- берег пуст.  Задыхаясь, остановилась у самого края обрыва… Наступившие сумерки не давали ей отчетливо увидеть, что там внизу, но смутные очертания большой темной фигуры, лежащей у самой воды, не оставляли сомнений, и Мария Гавриловна скатилась вниз по глинистому склону, увязая в иле, подползла к Геннадию. Он не только был жив, но и пытался что-то сказать. Мария Гавриловна с трудом разобрала: «Там.. там.. Вера… помоги сесть…». До нее не сразу дошел смысл слов, поразилась другому- Геннадий заговорил! А потом, опершись на ее плечо, встал. Она почувствовала, как напряжены и дрожат его мускулы, да и сама с трудом сдерживала дрожь. «Маша, не плачь, - Геннадий Иванович говорил с трудом, но Мария Гавриловна, услышав в его голосе привычные нотки, расплакалась еще сильнее. Они стояли, крепко обнявшись – мокрые, дрожащие, облепленные глиной - стараясь не смотреть на реку, где из воды торчало колесо с зацепившимся за спицу красным платком…
…Случившееся в поселке обсуждали долго. Жалели утонувшую Веру, удивлялись выздоровлению Геннадия Ивановича (тот уже и порыбачить успел). «Надо же,- говорили односельчане, - не было бы счастья, да несчастье помогло! Знать, от шока пришел в себя да еще и выбрался сам из реки!». При этом Марью Гавриловну обходили молчанием. Не усмотрела…  «Не усмотрела, - твердила про себя Мария Гавриловна ночами, - не успела, не уберегла… бедная Вера». Поворачивалась на другой бок и мысленно видела, как мчит Вера коляску, как стремительно все они обрушиваются с кручи в реку…. «Боже мой, как страшно», - шептала Мария, вновь переворачиваясь на другой бок. А Геннадий Иванович мирно посапывал рядом. Другие они, эти мужчины…однако. 
   Постепенно жизнь входила в привычное русло, все тяжелое и неприятное время затушевывало и сглаживало…  Единственное, в чем так и не смогла пересилить себя Мария Гавриловна, это видеть селедку, а тем более её съесть… Чем нимало сердила Геннадия Ивановича. Но какие это мелочи… по сравнению