Суженый-ряженый

                ***
   Когда мимо неё прошла немолодая женщина с тазиком и полотенцем, Лариса даже не удивилась. Какая-то часть её сознания услужливо информировала её - она спит и видит сон. А та женщина в свою очередь, ну, очень натурально кряхтела и вздыхала за пёстрой занавеской, производя какие-то манипуляции с водой: Лара явно слышала бульканье и плеск. Что-то бормоча и горестно покачивая головой с седой полураспущенной косой, женщина опять прошла мимо, абсолютно игнорируя сидящую в кресле Лариску. За занавеской раздался кашель, сухой, лающий. Явно, там находился какой-то мужчина. Снова раздались чьи-то шаги, но в этот раз лёгкие и торопливые, явно принадлежащие какой-то юной особе, и из тёмного коридора показалась совсем молоденькая девушка со свечой в одной руке и яблоком в другой. Она тоже не обратила никакого внимания на Ларису. Звуки из-за занавески доносились приглушённо, слышно было, что говорила, в основном, девушка, иногда долетал даже её смех. Мужской голос отвечал односложно, часто слышен был этот ужасный кашель.
 
   Когда же и эта девица убралась восвояси, Лариса, деликатно стукнув пару раз по деревянной стенке, осторожно заглянула за занавеску в этот закуток: на низкой и узкой кровати, как ей показалось, на боку лежал Поэт. Хотя он и не был похож на тот привычный портрет, девушка сразу узнала его. Глаза, большие, печальные, отражающие пламя единственной свечи, в упор смотрели на Лариску. В отличие от тех двух женщин он, явно, видел её! Лариса приветливо улыбнулась:

   - А я-то думаю, куда вы исчезли, а вы, оказывается, совсем расхворались.
Потом что-то вспомнив, быстро спросила:
   - А сколько вам сейчас лет?

   Поэт медленно провёл рукой по лицу, потёр глаза, затем потянулся к стоящей рядом на комоде кружке. Лариса сделала попытку помочь ему, но кружка так и осталась стоять, как стояла, а её ладонь схватила пустоту. Ну, да, во сне всегда как-то всё странно.

   Поэт бредил. Обтирание уксусом не помогало. В мерцающем пламени свечи перед ним возник образ той молодой женщины из книжной лавки. В её глазах было столько участия, её голос был голосом ангела! Она опустилась на колени возле его изголовья. Это была посланница небес, бестелесный дух, химера: её полупрозрачный силуэт даже не загораживал пламени свечи! Она что-то ему говорила, о чём-то спрашивала, но смысла её слов он не улавливал. Ему казалось, что звучит какая-то мелодия, нежная и чарующая. Он улыбнулся и закрыл глаза.

   Нет, такое положение дел не устраивало Лариску. Она попыталась потормошить Поэта, но тщетно – её ладони не чувствовали его плоти.

   - Значит, глазами смотри, сколько влезет, а руками трогать – не получится, - пробормотала девушка, раздумывая, как ей осуществить ранее задуманное.

   Листки с переписанными стихами Поэта по-прежнему лежали у неё в кармане. Она-то думала, сможет как-нибудь передать их ему, эх, наивная чукотская барышня!

                ***
   Громкий стук в окно заставил Ларису открыть, наконец, глаза. Пришедшая на смену Лилия бегала от окна к окну, встревоженная тем, что ей не открывают дверь. Увидев заспанное Ларискино лицо, она с облегчением вздохнула:

   - Ну, слава тебе, Господи! Я уж в ментовку собиралась бежать! Барабаню во все окна-двери вот уж минут десять как!

   Потом, успокоившись, женщины пили чай. Вряд ли сегодня можно было ждать посетителей: у школьников начались осенние каникулы, а их родители предпочитали застолье походам за духовной пищей. Поэтому, когда стукнула входная дверь, обе в недоумении переглянулись.

   - Доброе утро! – в библиотечный зал вошёл новый знакомый Лариски. Она невольно залюбовалась им: стройный, высокий, в кожаной куртке, ну, жених женихом! С собой он принёс какой-то волнующе-горьковатый аромат то ли какого-то парфюма, то ли холодного осеннего утра…

   Разобравшись в ситуации, Лилька и Алексею Васильевичу предложила чайку, от которого тот, конечно, не отказался, тем более что и сам явился с коробочкой конфет «Песни Кольцова». Причём, острая на язык и эрудированная библиотекарша не преминула покаламбурить по поводу идентичности имён посетителя и поэта, чьим именем были названы эти конфеты. Зато Лариса сидела, как воды в рот набрала. Она никак не могла понять, куда подевались листочки со стихами - карман был пуст.
Надо отдать должное, Алексей Васильевич был приятным собеседником. А когда он, узнав о накопившихся в библиотеке проблемках по хозяйственной части, предложил приколотить, передвинуть  и ввернуть всё необходимое, он окончательно покорил женские сердца. И когда мужчина галантно предложил Ларисе подвезти её домой, ей показалось, что она почти в него влюблена.

   Сидя в машине, она тоже пыталась пошутить по поводу того, что бывший капитан милиции оказался тёзкой того Поэта, который несколько раз «навещал» её по ночам в библиотеке. А потом всё-таки не удержалась и рассказала про свой сон - не сон, в котором ей привиделся больной Поэт.

   Как ни странно, но Алексей Васильевич, внимательно выслушав Ларискин бред, раскритиковал её попытку преждевременно прославить Поэта. Он очень аргументировано объяснял ей, что подобными действиями она вносит диссонанс в мировой ход истории, вызывая парадоксальные завихрения в последовательность причинно-следственных и пространственно-временных связей. Слушая подобные сентенции, Лариса начала сомневаться, за того ли выдаёт себя бывший участковый. Уж больно витиевато изволил изъясняться этот страж правопорядка на пенсии.
Но всё оказалось легко объяснимым: по ходу своей службы в милиции ему приходилось сталкиваться с некой шайкой, так называемых экстрасенсов, которые умело манипулируя подсознанием излишне впечатлительных граждан, помогали им расстаться и с деньгами, и различными ценными вещами. Пришлось почитать соответствующую литературу и проконсультироваться со специалистами, разбирающимися в таких вещах, как гипноз и эзотерика. Поднабрался, так сказать, кое-каких специфических знаний.

   На том и расстались. Ларисе нужно было хорошенько выспаться, ведь предстояло очередное ночное дежурство.

                ***
   Утром Поэта разбудил топот ног за занавеской: вот тяжёлые неторопливые шаги отца, а это куда-то поспешает матушка, немного припадая на одну ногу и подшаркивая ею, ну, а это -  жеребёнком – братец. А он вот лежит, как куль с овсом, всеми забытый. Хотя, нет, вот, к нему идёт кто-то – ну, конечно, маменька. Осторожно, стараясь не шуметь, отодвигает занавеску и бочком протискивается к нему в закуток. В руках миска с чем-то дымящимся и корчажка с молоком. Увидела, что сын не спит, заулыбалась, закивала головой, присела в ногах:

   - Как спалось, сынушка, подходила ночью, слушала, вроде, чуток помене перхал. Сегодня опять этой настоечкой разотрёмся, Бог даст, лихоманку твою излечим. Вот молочка принесла да толокна запаренного, чтоб силушки возвращались, поешь, коли сможешь, - женщина поставила посуду с едой на тумбочку, да обронила на пол ложку. – Ох, криворукая! А вот, накось, записки твои тоже на полу валялись, я их вот сюда сложу.

   Мать Поэта недолго пробыла у постели «болящего» сына, властный окрик мужа заставил её поспешить к нему. Вон пошёл уже затрещины раздавать – хозяин и кормилец! Ну, ничего, сейчас в контору уйдёт, всё утихомирится, пойдёт рядком да ладком. Серчает, что не ко времени старшенький слёг, некого послать к Перелёшинской засеке, узнать, сколько леса на продажу выставить можно, чтоб без обману и хитрости, да передать смотрителю тамошнему кой - чего на словах, чтоб острастку имел, да много чего ещё надоть… Да и так ведь сыночка, кровиночка, старается, себя не жалеет. А что вирши свои кропает, так уж лучше, чем самогонку по кабакам лакать! И приятель у него, семинарист, обходительный и уважительный, как начнёт говорить, прям, как по писанному. А уж, как грамоте её, старую, учить пытался - и смех и грех! Ох, Матерь Божия, Заступница, помилосердствуй, пошли ж ты Алёшеньке исцеление от недуга-хворобы!

   А  Алёшенька в недоумении рассматривал исписанные крупным почерком листки, которые маменька подняла с пола. Уж больно странным письмом были написаны эти строки… Хотя сразу понятно, что это стихи, и такими знакомыми и родными казались эти слова, эти образы:

   Раззудись, плечо!
   Размахнись, рука!
   Ты пахни в лицо,
   Ветер с полудня!

   Ведь вот сколько раз в мыслях мелькали эти строки, да в степи, верхом, во время дальних перегонов скота и не запишешь, а тут-то как раз всё так, как думалось, слышалось! Когда же он сподобился всё это записать, и –  он ли?
Сердце так бухало в груди, что всё тело вздрагивало в такт ударам. Ангел! Ангел в образе незнакомки, что привиделся ему намедни! Или то было не видение… Но вот же он держит в руках эти листки, стало быть, их принёс кто-то, узнать бы у сестрицы или мамаши, не приходил ли к нему кто из знакомцев.

                ***
   А Лариса, проснувшись, всё лежала с закрытыми глазами и вспоминала события последних дней. И больше всех её занимали воспоминания и мысли о реальном мужчине по имени Алексей. Как ни странно, нежный и несчастный Поэт уже совсем не волновал её душу. Ей так хотелось видеть рядом с собой сильного, уверенного, самостоятельного мужчину. А все эти рефлексирующие, страдающие и мятущиеся, уж точно, не для неё. И что он к ней прицепился? Зачем является к ней в полуснах? Чем она может ему помочь? Ей самой бы кто помог!

   Ах, если б она знала, что являясь к Поэту в его полубредовом состоянии, помогла его душе спастись от греха смертного, ведь уж не один день подумывал Алёшенька о намыленной верёвке да старом флигеле в глубине яблоневого сада за домом. Вся-то жизнь у него тащилась через пень-колоду, со всех сторон подступили-навалились напасти да недуги, белый свет стал не мил! А тут вдруг чудо-чудное, диво-дивное: небеса обетованные ему посланника шлют, а с ним – стихотворения складные, облечённые в слова его думушки заветные, видно, у Господа снискал благоволение раб божий Алексий. И вот уж на слабых ногах добрался до отцовской конторки, там нашёл и перо и чернила, на обратной стороне чудесных листков начал набрасывать рождающиеся в уме строки:

   …для ней одной
   Я жизнью пламенной живу.
   И вот уж нет пространства между нами,
   И вот уж нет в пространстве пустоты.
   Она и я – различные два мира –
   В одну гармонию слились,
   Одною жизнию живём!


(продолжение следует)