Римские игры Глава 17 На земле царя Обаталы

Бывший студент Университета Дружбы Народов им. Патриса Лумумбы, в прошлом ленинский стипендиат, отец двенадцати девочек от четырех жен, обладатель недурного состояния, владелец фешенебельных вилл – в том числе: одной – на Лазурном Берегу, второй – в живописнейшем норвежском фьорде и третьей, самой дорогой, в Голливуде; владелец нескольких моторных яхт, а также приятных пустяков типа ламборгини Дьяболо, Феррари Ф-40, двух «бентли» и новенького Роллс-Ройса Фантома, не говоря о многом другом недешевом барахле и недвижимости в пределах страны местопребывания, и, что самое главное, действующий президент Свободной Африканской Республики Бурна-Тапу, господин Апута Нелу был не в духе.
Всему виной – Сесилия, жена-француженка. Накануне опять родила ему девочку, что было весьма неприятным сюрпризом. Закон предков налагал строжайший запрет на определение пола ребенка до его рождения. Но дело даже не в законе… Страх! Метафизический страх не позволял президенту нарушить эту традицию.
Маленький Апута воспитывался в традициях племени тапу, упорно не желавшего отказываться от исповедования культа верховного божества, творца Олоруна, несмотря на христианство, насажденное в конце XVII века европейцами. Создав мир, сей демиург довольно равнодушно отнесся к своему творению и от скуки передал бразды правления своему наместнику, божественному царю Обатале и его супруге Одудуве. Парочка то и дело изменяла собственный пол по прихоти шаманов, но это не помешало им обзавестись потомством. Но каким! Их детки, сынок Аганиу и дочурка Йемоо, совершили неприкрытый инцест и родили чудовище Оругана, который, в свою очередь, изнасиловал родную мать, бедняжку Йемоо. Вот были страсти! Неудивительно, что христианство представлялось для местного контингента довольно скучной и нерациональной религией. Да и местные язычники плохо представляли разницу между христианством и магометанством – ислам также пустил кое-где корни под влиянием заглядывающих сюда время от времени проповедников из оманских арабов в период занзибарского султаната. Но в итоге доводы христиан, убедительно подкрепленные мощными залпами орудий канонерок Её Величества, одержали верх.
Как бы то ни было, в процессе «кровосмешения» исконных политеистических воззрений с привнесенным извне монотеизмом родилась местная, довольно смешная разновидность религии. Это был своеобразный синкретический культ, в котором суровые догматы англиканской церкви, апологетом которой был один залетный миссионер, прекрасно уживались с отчасти жизнерадостными, но иногда недвусмысленно кровожадными традициями веселых и даже шкодливых ориша; – многочисленных, числом под четыреста, местных божков. Впрочем, слово «кровожадность» фигурировало скорее в лексиконе рафинированных и легко уязвимых европейцев. Напротив, местным жителям эта человеческая черта, как её ни называй, казалась непременным залогом выживания и не представлялась чем-то необыкновенным.
В запутанной системе многочисленных запретов среди прочих имелось одно занятное табу. Именно оно и запрещало дознаваться, гадать или, используя какие-либо другие способы, определять пол будущего ребенка под страхом смерти в одной из трех пастей морского чудища Барупатипикама, имеющего две головы: одну, как положено, спереди, а другую сзади, там, где у млекопитающих и рыб обыкновенно располагался хвост. Вдобавок, безудержная фантазия самодеятельных мифотворцев наделила его еще одной пастью, располагающейся в середине тела. 
Ни образование, ни влияние убежденных атеистов, бывших однокашников по УДН, не смогли изменить мировоззрение стойкого Апуты. Стоило ему нарушить хоть одно из табу, как по ночам начинали сниться жуткие зубы главной, брюшной пасти Барупатипикама. И посему, в очередной раз отец одиннадцати девочек вплоть до последних двенадцатых родов вынужден был терзаться неведением.
Справедливости ради, надо сообщить, что, будучи умудренным опытом предшествующих неудач, на сей раз он сделал все, чтобы родился мальчик: точь-в-точь, как предписывал шаман, принес в жертву Обатале молодого бычка семи дней от роду; семь долгих, показавшихся целой вечностью дней перед зачатием избегал смотреть на женщин, чтобы душа очистилась от женского образа и духи осеменения внутри его тела настроились сугубо на мужское начало; даже во время акта зачатия он завязал себе глаза, чтобы не видеть Сесилию, которая, понятно, была женщиной; и наконец, помолился не только своим богам, но и святому Христофору, покровителю детей.
Не помогло! Это начинало походить на проклятие. Нет! Дура Сесилия! Она виновата, что ее чрево опять выносило девчонку! Она не разрешила ему надеть при совокуплении маску творца человечества и попечителя оплодотворения аругбо Обаталы! А шаман настаивал.
А ведь Апута пожалел ее. Ведь и вправду, Обатала для европейца выглядит страшновато. Теперь все старания зря.
Вообще, дела в последнее время шли из рук вон. Серебряные копи перестали приносить сверхприбыли после того, как в Боливии было открыто новое месторождение. Цены сразу рухнули. А ведь десять лет назад всё так хорошо начиналось. Всем казалось, серебряный век будет длиться вечно. К чему было развивать еще какие-то отрасли, если под задницей было несметное богатство. Один ученый из университета даже подсчитал: если растянуть все атомы серебра из их месторождений в одну цепочку, то она дотянется до какой-то там галактики. А оказалось – даже этому может прийти конец.
И сейчас вся надежда на новый проект. Пронькина в те далекие студенческие времена послал ему сам всемогущий Олодумаре! Мысли о новом проекте развеяли дурное настроение.
В свои «под шестьдесят» Апута пришел к любопытному выводу – земная цивилизация обречена, если бы не Африка с ее естественным отбором! Только на этом континенте, как он полагал, еще остался полигон, где продолжался эксперимент, начатый богами. Только здесь люди противостояли наиболее естественным образом болезням, войнам, наводнениям, извержениям и другим катаклизмам. И только здесь выживают сильнейшие. В остальном мире естественный отбор прекратился. «Они еще изобрели евгенику, чтобы вывести идеального человека, – размышлял образованный Апута. – Дайте в руки человеку оружие, привезите его в Африку, вот и вся евгеника. Кто выживет, тот и достоин давать потомство». Несмотря на прочное креативистское мировоззрение, заложенное в юные годы, он совершенно алогично оставлял место дарвинизму, к которому проникся доверием еще в те времена, когда шарахался со студенткой биологического факультета в Москве.
Сегодня кроме оплошности жены на его настроение повлияла еще и вчерашняя трапеза.
Ужин с русскими затянулся до полуночи. Вспомнили с Пронькиным былые времена – «подвиги» на московской земле. Да и повар Апуты, грузин, постарался, как всегда. Даже русские были приятно удивлены. Зураб когда-то постигал в Москве вместе с Апутой основы социалистической экономики и уже тогда обворожил его кавказской кухней. С тех пор Апута обожал все эти маринады, блюда из баклажанов с орехами, лобио, шашлык, какую-то особую штуку из бараньих кишочек, и замечательное блюдо из его же, барана, яичек. Последнее кушанье было настолько любимым лакомством, что он вполне серьезно сокрушался, что бараны не могут нестись подобно курам. Поэтому каждый раз, когда Апуте хотелось полакомиться, очередному барану это стоило жизни. Можно было обойтись и кастрацией, если бы не такая же страстная любовь к бараньим кишкам.
Однако за удовольствие приходилось платить – не считаясь с его рангом, сильнейшая изжога омрачала существование уже часа два и не собиралась отступать. Апута несколько раз посылал за таблетками, но они мало помогали.
Тут еще, совершенно некстати, к нему напросился с неотложным делом начальник нацгвардии, полковник Себаи. Поглядывая в листок, он докладывал о мерах безопасности и сохранения секретности в районе осуществления проекта «Крылатый меч». Дело было важное и сугубо конфиденциальное – такое мало кому поручишь. Разве что этому гиппопотаму, сидящему напротив.
Апута вздохнул и оценивающе оглядел полковника. Он ни минуты не сомневался, что голова Себаи в данный момент занята мыслями о том, как обжулить своего босса, выклянчить еще денег – к примеру, на охрану от заговорщиков. Вспомнился интереснейший списочек, который он недавно передал ему. Если верить той бумаге, мошенник, сидящий напротив с невинным видом радетеля за судьбу родного государства, занимает пятую строчку в списке богатейших людей страны. Мало осталось верных людей. Себаи приходился ему родственником, но и он предаст, стоит только «зеленью» поманить. Только и надежда на то, что затаскиваешь этих дармоедов в свой бизнес. Приходится делать вид, что веришь их липовым отчетам о расходах, и, увы, делиться.
Он опять вздохнул и углубился в бумаги. Поморщился на дополнительные меры безопасности: эскорт из аэропорта в морской порт, два добавочных катера береговой охраны для сопровождения яхт с посетителями, патрулирование акватории острова, медицина, служба наблюдения. Задумался, почему не берут с этих толстосумов за дополнительные услуги. Засомневался – может все-таки берут. Пришел к выводу, что: да, берут! Что ж, чем больше воруют, тем крепче будут держаться за свое место. Решив считать сворованное неофициальной добавкой к жалованью, Апута успокоился.
Он продолжил изучать бумаги, изредка задавая ничего не значащие вопросы, в очередной раз примирившись с неизбежным и неискоренимым злом.
– Бисаи, – обратился он к полковнику, отложив очередной лист, – э-э…, меры по безопасности обойдутся нам дополнительно в двести тысяч долларов? Я уж не говорю о сумме! Ответь, почему опять доллары? Доллары, доллары, – проворчал он недовольно. – Все помешались на долларах. Почему ты платишь зарплату своим бездельникам в таласи, а смету всегда подсовываешь в долларах. У нас тут не Америка! Наша страна называется Бурна-Тапу, а денежная единица – таласи!
– Но, господин президент, ты же знаешь, у нас всё принято пересчитывать в доллары. Я их тоже недолюбливаю, как и ты, – соврал он, не моргнув глазом.
Разговор велся на суахили, но иногда в разговоре проскакивали фразы на тапу. Вот и сейчас этот хитрец вставил фразу на родном языке. Апута был уверен – сделал он это намеренно, поскольку в нем не существовало обращения «вы». Президент окружил себя соплеменниками из северо-западной провинции, откуда и сам был родом. Главный город провинции Сан-Тапу даже называли северной столицей страны.
– Пора повышать престиж национальной валюты, – изрек президент. – Пришло время ставить вопрос о номинации таласи в качестве единственной валюты страны.
– Полностью с тобой согласен, – опять слукавил полковник: – Но…, пока расходы мы несем в долларах. Даже поставщики провианта для армии берут в этих долларах.
Слово «этих» Себаи произнес с показательным отвращением, брезгливо стряхнув с пальцев воображаемую дрянь.
– Есть еще одна небольшая проблема, – промямлил он.
– Ну?! – нетерпеливо поторопил его президент.
– Поступила информация, гхм…, к нам едут шакалы.
Именем этого животного здесь называли тех, кто был причастен к шпионажу.
– Какие приняты меры? – кисло спросил Апута, не сомневаясь, что хитрый Себаи сгущает краски, и непременно попросит подбросить денег на спецоперацию.
– К сожалению, на данный момент мы не располагаем сведениями, кто они и когда прибывают. Но, на всякий случай, предупреждены все пограничные посты.
По привычке Себаи энергично помогал себе жестами – поднял руки к глазам и резко раздвинул веки большими и указательными пальцами. Это, по его мнению, должно было окончательно убедить президента в том, что уж его-то ребята веки себе поотрывают, но их глаза останутся открытыми.
– Правда…, – он сделал вид, что замялся, – без дополнительных расходов не обойтись.
– Хорошо-хорошо, об этом потом, – поморщился президент. – Надо усилить охрану акватории. Чтобы на остров без нашего ведома ни один бунгу  не проскочил.
– Всё под контролем, господин президент. На остров можно попасть только по спецпропускам.
– Ты уверен, что твои пропуска, это гарантия?
– Не было ни одного случая несанкционированного проникновения на объект, – хвастливым тоном ответил Себаи.
– Гости прибывают? – спросил Апута.
– Да. Русские контракт выполняют. Да ты и сам знаешь, обучение, инструктаж прошли нормально.
– Бисаи, – вздохнул Апута, – не хочу, чтобы меня понимали превратно. Наш маленький народ хочет жить в мире.
– Конечно, господин президент, – подтвердил Себаи.
– Некоторые страны зарабатывают тем, что захоранивают на своей территории ядерные отходы. Другие продают кровь своей земли, нефть. Третьи живут подачками от утопающих в роскоши европейцев и американцев. – Он украдкой обвел взором роскошный зал. – А мы будем предоставлять арену для развлечений. Что есть на свете еще более мирное?
– Я тоже так считаю, – сказал полковник, но что-то смущало его, и он спросил: – Но ведь мы продаем серебро?
– Да, продаем. Но надо слезть с серебряной иглы, нужна альтернативная экономика. Рассматривай проект как новый вид туризма. Обычный уже никому не интересен, уходит в прошлое. Нужен такой, какого нигде и никогда не было. Не просто экстремальный…, суперэкстремальный!
– Крылатый меч?! – догадался сообразительный Себаи.
– Вот именно! Что какая-то жалкая коррида по сравнению с этим зрелищем!? Кстати, ты бывал на корриде?
– Ни разу.
– Вот увидишь, человечество возвратится к этому. Когда-то римляне поняли это первыми, но потом забыли. Жажда убивать неистребимо сидит в человеке. И главным потребителем этих развлечений, как всегда, будет...
– Запад! – догадался Себаи.
– Правильно, Запад! Зажравшийся, ожиревший за счет бедных стран Запад. А мы будем первыми провайдерами этих развлечений. Все-таки русские – гении! Придумали такое! Надо воспользоваться нашим особым положением и раскрутить этот бизнес! Надо успеть, не дать себя обойти!
– Но законодательство европейских стран, эти их права человека, гуманитарные нормы! Они же не имеют права устраивать у себя что-либо подобное? – воскликнул Себаи с надеждой в голосе.
– Все их принципы, лицемерие! А войны? Их законы позволяют вести войны. На войне убивают людей! У нас хотя бы соблюдается принцип добровольности. Да, риск высок! Но бойцы хорошо зарабатывают…, Ты подготовил программу?
– Да, господин президент.
Полковник подпихнул черную папку с золотым тиснением. Апута взял документ и погрузился в чтение.
Миновал полдень, когда они оторвались от бумаг и перешли в столовую, чтобы в прохладе бесшумных кондиционеров вкусить скромный ленч вместе с приглашенными министром обороны и его коллегой по кабинету, министром по туризму. Обсуждая программу предстоящего мероприятия, руководители неторопливо запивали подернутые сеткой мраморных прожилок бифштексы селекционным красным вином «Шато Лафит-Ротшильд» 1961 года. И никто из них не сознался бы, что предпочел бы этой жемчужине Пойяка, местную водку, изготовленную по старинному рецепту из плодов папайи, настоянную на гигантских сколопендрах.

В то же самое время в нескольких милях к востоку от президентского дворца на трап приземлившегося самолета в числе прочих пассажиров ступили двое мужчин, одетых соответствующе нулевой географической широте. Их сопровождала женщина. Она была молода, стройна, золотистые кудри выбивались из-под бежевой бейсболки, словом – чертовски хороша собой. Широковатые скулы выдали бы человеку наблюдательному славянские корни, но местной публике гораздо проще было отличить друг от друга кокосовые орехи разных сортов, чем похожих друг на друга как две капли воды европейцев.
На трапе в нос мощно шибанул неподражаемый коктейль из головокружительной смеси тропических ароматов. Прибывшие вместе с остальными пассажирами проследовали в здание аэропорта, и войдя, встали в очередь к круглому стакану паспортного контроля.
Капрал долго изучал их паспорта, гортанным окриком подозвал своего товарища, околачивающегося поблизости, и оба принялись бурно обсуждать что-то на своем языке. Те, кто понимал – разобрал бы следующее:
– Как ты думаешь, это они? – спросил первый, тыча пальцем в замусоленную бумажку.
Второй, в звании сержанта, заглянул в листок.
– Кажется, да, – наконец, неуверенно промямлил он.
– Ты можешь сказать, они или не они?! – настаивал его товарищ, недовольный уклончивым ответом.
– Не знаю, янаби  капрал, вроде они..., – сержант замялся, – или не они? Написано – белые, среднего роста. Только в бумаге говорится, двое мужчин. А с этими женщина. Выходит, не те... Не знаю…
Тут капрал прервал своего подчиненного:
– Необразованный ты, Бачанда!
– Я учился в школе, янаби капрал. Могу читать и писать! Ты сам видел, как я читал твою бумагу, – обиделся Бачанда.
– Будет тебе, Бачанда, я пошутил. Но лично я думаю, что эти тоже прибыли, чтобы поразвлечься на острове.
– Да, нехорошие дела там творятся. Все сошли с ума. Хотят пронюхать, как развлекаются богатые на этом острове. Моя бабка говорит, что Мулунгу проклял это место. А мой двоюродный брат служит там в охране – он рассказывает...
– Не твоего ума это дело, Бачанда! Поменьше слушай свою бабку. Заладил! Мулунгу да Мулунгу…. Он не наш бог.
– Моя бабка из племени акамба. Она говорит, что боги у всех одни, будь ты йоруба, будь акамба – все равно. Просто называют их по-разному... Мулунгу не хочет, чтобы люди убивали друг друга.
– А мне сдается, ты и сам не прочь поразвлечься?!
При этих словах молодой сержант смешался, что не могло укрыться от взора капрала. Но он пожалел пристыженного Бачанду, сделав вид, что ничего не заметил.
– Нет, не они, – решил он.
Еще раз недоверчиво повертел в руках заморские книжечки и махнул рукой в сторону так ничего и не понявших туристов. Потребовав с них по тридцать долларов, энергично прихлопнул странички печатью.
Получив вещи, троица прошла к выходу, и через несколько минут уже грузилась в изрядно потрепанное такси.
На счастье кондиционер в машине исправно гнал живительную струю, что было совсем нелишним в этой духовке. Несмотря на преклонный возраст и исходящий из внутренностей чудовищный скрежет, железяка, которую, сдается, давненько не баловали смазочными материалами, все же подтвердила свое видовое название «автомобиль» – к радости пассажиров, неожиданно резво взяла с места и, извергая из кормовой части клубы черного дыма, побежала по шоссе.
Вскоре они вкатывались в городские окраины с жутковатого вида лачугами. Глядя на них, возникала уверенность, что построить жилье можно из того, что принято считать мусором: стеклянных и пластиковых бутылок; консервных банок; стальных бочек; укатанных до корда автомобильных шин; варварски растерзанных старых диванов; проржавевших до дыр кровельных листов; ведер всех мастей; искореженных велосипедов; изъязвленных ржой обрезков труб, осколков стекла, пальмовых листьев, полиэтиленовой пленки и, наконец, ржавой проволоки, которая не давала этому хламу развалиться на составные части. Новоявленный суб-урбанистический пейзаж дополнялся людьми, праздно сидящими на чем придется у входов в свои обиталища. Они лениво наблюдали за носящейся, прыгающей, орущей, свистящей, плюющейся, копошащейся в лужах, швыряющейся чем попало малышней, и провожали равнодушными взглядами проносящиеся по дороге автомобили.
Пассажиры такси, замерев, взирали на проплывающие по обочинам памятники людской смекалке, достойные служить декорациями для самых изысканных ночных кошмаров.
– Что это? – спросила девушка, когда первое изумление сменилось элементарным любопытством.
– Это, – объяснил один из ее спутников, – полигон, на котором проводится грандиозный эксперимент по использованию в строительстве отходов жизнедеятельности человека. Здесь получает следующую жизнь всё то дерьмо и рухлядь, которые являются последним звеном в жизненном цикле.
Промчались мимо, сгинули безрадостные трущобы. Город обступил их внезапно, окружил нескончаемым потоком велосипедов, мопедов и издающих мычание буйволов. Пароходами среди мелких лодчонок, проплывали не отличающиеся молодостью автомобили. Водители творили настоящие чудеса, искусно избегая беспечных наездников транспортных средств о двух колесах. К счастью, никому из участников движения это безумие не представлялось чем-то необычным, и непоправимого не случилось.
Такси петляло по узким кривым улочкам. Иногда пассажиры ловили себя на мысли, что проезжали одно и то же место по нескольку раз. Наконец, выбрались из заколдованного круга – выкатили на проспект, проложенный по краю высокого обрыва вдоль береговой линии. Здания выстроились по одной стороне проспекта, а на противоположной распростерся безбрежный океан. Здесь их такси благополучно пришвартовалась к обочине у дверей отеля с непривычным для здешних жарких мест названием «North».

В номере гостиницы было настолько прохладно, насколько может быть там, где существует только одно время года. Неудивительно, что все трое упивались летом, неожиданно свалившемся на их головы среди слякотной осени, разгар которой отмечался по всему северному полушарию. Особое блаженство было начертано на лице женщины. Она расположилась в шезлонге на балконе и наслаждалась солнцем, как наслаждаются лонг-дринком, смакуя каждую его каплю, вкушая все его прелести обстоятельно, не торопясь. Она тщательно избегала выпить его залпом. Казалось, еще миг, и она замурлычет.
Балкон выходил на океан, и отсюда открывался волшебный вид на бирюзовую бухту в форме подковы. Два утеса возвышались по ее концам, оставляя середину пляжу, притягивающему взор жемчужным песком. За скалами, сливаясь с небом цвета индиго, лениво катил валы Индийский океан, что отметало последние сомнения в райском происхождении этого замечательного уголка планеты.
Мисс обсасывала выловленные из бокала с соком кубики льда и, не обращая внимания на мужчин, мечтательно вглядывалась в океанскую синь. Между тем, они вели неспешный разговор.
– У меня возникло чувство, Фил, что эти ребята на границе знали о нашем приезде, – прислушиваясь к позвякиванию льда о стекло, говорил один другому.
– Да, Алекс, мне тоже так показалось.
– Тебе нравится здесь, Алёна? – спросил Максимов.
– У меня кружится голова, Алик! – восторженно взвизгнула мисс.
Да! Проницательный читатель, вне всякого сомнения, догадался – осуществилась мечта, которую лелеяли Максимов и Алена. Попали они на райские острова. Ведь в некотором смысле это дивное место было для них островом – так далеко оно лежало за границами привычного мира.

Итак, Алена осваивала бинокль, направляя его наобум по сторонам света, пока ее внимание не привлекла круизная яхта. Сбросив почти до нуля обороты своих, без сомнения, дьявольски мощных двигателей, она неспешно входила в бухту. С берега в море выдавался пирс, к которому и направлялось судно. На верхней палубе, облокотившись на фальшборт, стояли двое мужчин. В кормовой части синело пятно бассейна с женскими фигурками, разложенными вокруг него веером.
– Алик, смотри, какая классная яхта, – лениво протянула ему бинокль Алена. – Ты бы хотел такую?
Максимов взял бинокль и некоторое время рассматривал яхту, всем своим видом выражая пренебрежение к белоснежному предмету зависти Алены. Вдруг что-то привлекло его внимание – он застыл и довольно долго не отрывался от окуляров. С такого расстояния даже в бинокль рассмотреть лица в деталях было непросто, но ему показалось, что он уже встречал, по крайней мере одного из мужчин у фальшборта – в его фигуре и движениях промелькнуло что-то неуловимо знакомое. Внезапно мужчина вскинул голову и посмотрел в сторону Максимова. Взгляды их встретились.   
Разумеется, это был всего лишь обман зрения, ибо с такого расстояния невооруженным глазом разглядеть что-либо не представлялось возможным. Другое дело человек, оснащенный первоклассной оптикой. В первый момент Максимов даже отпрянул – настолько сильна была иллюзия. Но теперь он хорошо рассмотрел этого человека. Он что-то говорил своему собеседнику, энергично жестикулируя левой рукой.
«Левша», – подумал Максимов и узнал его.
Если бы в залив в этот момент прилетел из космоса метеорит или из безоблачного неба в отель ударила молния, Максимов изумился бы меньше. В мозгу что-то вспыхнуло, закрутилось – обрывки отдельных мыслей, предположений и наблюдений последних недель начали сцепляться друг с другом, выстраиваясь в законченную логическую цепь.
– Фил, ты помнишь фамилию директора того антильского офшора? ¬– спросил он, опуская бинокль.
– Помню, – удивленно ответил Фил, – МарленОвич.
– Ты уверен, бро, что это фамилия?
– А что еще?
– Отчество, Фил! Помимо фамилии, у нас есть еще отчество. Дружище, ты путаешь ударные слоги. Перенеси его на второй слог, и получится «МарлЕнович». Лично я думаю, что это был Владимир Марленович Пронькин, родной брат Марлена Марленовича, – сказал Максимов, выразительно глядя на озадаченную Алену.
– Кто это, Марлен Марленович?
– Проньин. В недавнем прошлом, депутат, еще ранее, губернатор. В девичестве, также Пронькин. Ай да Пронькин! Ай да сукин сын! Оказывается, он еще торгует военной авиатехникой со странами с сомнительной репутацией. Похоже, я недооценил многогранность его интересов. Он, оказывается, не только любитель театральных представлений с летальным исходом…
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду то, что твоя история удивительным образом начинает переплетаться с моей, – сказал Максимов.

Матвей Петрович вскинул голову и посмотрел вверх – выше пирса, выше крон деревьев, окружающих бухту, туда, где над отвесным обрывом возвышалось здание с огромными буквами «NORTH». Уходящее солнце садилось за отель, и, казалось, еще мгновение, и его расплавленный желток разольется по крыше, потечет по стенам, заполнит балконы, и здание вспыхнет.
Рулевой тем временем пристраивал яхту в полукабельтове от пирса, чтобы встать на якорь для ночевки.
– Докладывай, Матвей? – оторвал Корунда от созерцания заката Пронькин.
– Все в порядке, Марлен. Все на месте. Завтра прибывают генерал и Нурулло.
– Старая гвардия... Ну, девки, берегись!
Пронькин скосил глаза в сторону нагих девиц у бассейна. Неподалеку от девиц вертелся молодой чернокожий официант. Время от времени он уносил пустую посуду и вскоре снова появлялся перед обнаженными клиентками с напитками. Судя по искоркам, нет-нет, да и проскакивающим в глубине его темных, как горький шоколад, глаз, парня больше интересовали прелести модельных мисс. Хотя они и не замечали его – совсем как мужчины, справляя малую нужду, не замечают уборщиц вокзальных туалетов.
– Ты в курсе насчет каких-то американских шпионов? Апута сказал, разведка донесла, – спросил Пронькин.
– По-моему, он был пьян...
– Ты его не знаешь. А я с ним еще в студенческие времена, когда наш институт с «лумумбой», братался... На третьем курсе это было... Мы тогда его прозвали – Проглоти;т…,
– Прогло;тит, – вежливо, чтобы не обидеть хозяина, переставил ударение на второй слог грамотный Матвей Петрович.
– Ты не умничай, Матвей, не прогло;тит, а Проглоти;т! Среднее между проглотом и троглодитом. Позже его Бармалеем называть стали, когда заматерел.
– А-а, – извиняясь, протянул Матвей Петрович.
¬– Удивительно для негра. Все ж, наша водка, непривычный для них продукт. Но факт – никто с ним не мог тягаться. И еще – всех девок с нашего курса, перепортил. Русских любил. У него и сейчас одна жена русская... Этих тёлок можно ему оставить, если захочет, – кивнул он в сторону бассейна.
– Думаешь, согласятся?
– Что за идиотские вопросы, Матвей? Да и кто их будет спрашивать? Работа у них такая.
Пронькин вспомнил, как у в общаге впервые появился Апута. Блестящий, как начищенный ботинок. Был он плюгав, и ростом не вышел, но девкам нравился. Им было наплевать, какого цвета у него яички. Главный козырь, преодолевающий расовые предрассудки, у сына вождя и потомка работорговцев, продававших когда-то собственных сородичей американским коллегам по бизнесу, был не в трусах, а в бумажнике.
А вот размышления Матвея Петровича сегодня были не в пример примитивны. Вчерашние возлияния и сегодняшняя влажная жара вытеснили из его головы все посторонние мысли, кроме одной: уже с утра в воображении возник запотевший бокал с шапочкой пены на макушке.
– Так что там все же с этими шпионами? – переспросил Пронькин, грубо ворвавшись в приятные грезы Корунда.
Матвей Петрович объяснил, что это ни что иное, как обычная шпиономания. Неделю назад нью-йоркский агент малахольного Себаи сообщил, что сотрудники одного тамошнего издания проявляют повышенный интерес к их республике. У них уже были публикации о прошлых делишках местных с наркомафией, о «серебряном» деле и даже о президенте. Предполагается связь этого издания с ЦРУ.
– Больше ничего неизвестно, – закончил он и успокоил: – Да не обращай внимания! Кто сейчас не работает на ЦРУ.
– Я боюсь не цэрэушников. Ты вот до седых яиц дожил, а все никак не поймешь – своих надо бояться! Держи лучше контакт с местными. Если пронюхаешь, что где-то рядом наши трутся, тогда и решим. – Пронькин посмотрел вдаль на потемневшие в стремительно наступивших сумерках волны. – Представляешь, какие перспективы нам открываются?!
– М-мм... – невнятно промычал Матвей Петрович, по привычке пы¬таясь прикинуть в денежном выражении, сколько принесут обещанные перспективы.
– Телевидение, кино, – продолжил Пронькин, – все это фуфло, подделка! Народ хочет настоящей, неподдельной драмы. Не суррогат, не театральную постановку. Всё должно быть натуральным…, кровь, раны, страдания, даже смерть. Как в античном Риме. Футбол, хоккей… всё туфта. Страсти только тогда могут быть натуральными, когда на карту поставлена жизнь!
– Не бесплатно же, – вставил Матвей Петрович.
– Шутишь?! Деньги! Всем нужны деньги, даже смертникам. Мы платим столько, столько они и не сто;ят. Ты думаешь, меня интересуют деньги? – раздувая ноздри, спросил Пронькин. – Я, Матвей, прежде всего, борюсь за идею…
Его слова заглушили громовые раскаты. Со стороны суши, почти касаясь крыши своими розовыми в лучах закатного солнца животами, вынырнули два истребителя. Они приближались медленно, словно сдерживаемые невидимой упряжью. Пролетели над бухтой и, чадя керосиновым перегаром, умчались в океан. Пронькин с Корундом проводили их взглядами. Не удивились. А могли бы – как-никак, военные самолеты в мирное время, в крошечной африканской стране, летают над городом средь бела дня, словно куропатки в лесу.

В это время троица на балконе отеля повела себя иначе. Все схватились за камеры и принялись лихорадочно снимать.
– Ты только посмотри, Алекс, вот тебе и наши перелетные птички. Обратил внимание, это МиГи. – Фил радостно потер руки – Зимовать прилетели?
– Наш пасьянс постепенно сходится. Пронькин и Корунд здесь, самолеты тоже, чернокожие на московской тусовке наверняка тоже местные. Чувствуешь?
Он уже был в курсе расследования, проводимого Максимовым в Москве. Максимов поскреб затылок и стал похож на следователя, до которого к предпоследней серии телесериала, начало доходить то, что до зрителей дошло в первой.
– Предлагаю выяснить, почему эти пернатые имеют отвратительную привычку заклевывать друг друга насмерть! – сказал он.