Рыба-кит

— Знаешь что, дорогая моя, маргариток много, а... Аленький цветочек — один. Так что, ты там, в своём царствии телесном, не загуляй, мать, — отец Пафнутий на миг приосанился, погрозив согнутым артрозом пальцем. Улыбнулся. А глаза грустные, неподвижные. Внимательные. Смотрит точно в сердце, будто всю насквозь видит. Сострадающий, мирный человек. Без тени издёвки. Отец Виталий, вон, вчера заявил, что, если будет по-прежнему, то красный фонарь ей подарит. Варвара возненавидела его на минуту. Всё припомнила разом, и насмешки над тем, как она картофель чистит, и указание на непростиранные скатерти, и исправления ударения, когда читала вслух Псалтырь.
Тем не менее, промолчала. Сама стала как фонарь. Вспыхнула. Братия засмеялась, кто-то тихо протянул: “А что-о? Не откажемся, не откажемся...”. Варвара голодная встала из-за стола и ушла. И она бы не отказалась, но тогда смысла никакого не будет в её приезде... Нет, надо выдержать...
   А сейчас отцу Пафнутию готова была на шею броситься, расцеловать в обе скулы (щёчками их и не назовёшь), да пресекла поток благодарности: знаем мы их! расцеловать! ишь, чего вздумалось! Варвара поклонилась приезжему иеромонаху в пояс и стала мыть лестницу дальше...

(продолжение следует)