Мы жили в одинаковых домах

Мы жили в одинаковых домах. Он любил сигареты, а я вино. Вино он тоже любил, но я совсем не любила сигареты. В этом была меленькая разница между нами. Если кому-то это важно и имеет значение.

На двух разных концах земли мы делали одинаковые вещи. С тем лишь отличием, что я делала дела женские, а он мужские. Иногда мы менялись ролями, но не предупреждали друг друга, и всё получалось спонтанно. Я смотрела на серый ящик и ничего уже не ждала от него. Чего можно ждать, если реальность, что крутилась внутри нас, оказалась перепутанной? Когда его письма шли по неправильному маршруту и врезались в стену, я могла про это даже не узнать. Так же ка и он про моих голубей, так хорошо обученных, но не умеющих справляться с обычным атлантическим ветром.   

А я всего лишь-то хотела сказать, что сегодня наступила зима в моем античном храме, и среди полу-разрушенных стен, я сидела на бордовых стульях и слушала серый голос Бога. Он осторожно мерцал в свечах и от этого немели колени. Своды были слишком высокими, а здание пустым. И я подумала, если бы Бог знал, как мне пусто в сердце, он вызвал бы тебя из сиреневых далей и синих – любых. Но в оконных параллелях виднелись ветки деревьев совсем черные, и я поняла, что не вызовет. Здесь полотно фресок уже не может угадать своих очертаний, разве Бог посещает такие места?
Когда низкое небо почти заполнило церковь вечером, я поняла, что надежды нет. Если здесь так звенит тишина, что умер мир за пределами стен, ты меня точно не услышишь.   

А если бы не так? Что если перевернуть всё в твою сторону? Что если выпустить тебя в настоящий мир, а не в стеклянный? Что если мой мир станет стеклянным, а твой – живым? Что если ты меня не поймаешь, а я тебя - да, мы сможем вернуться после этого назад к своим сигаретам и одинаковым фасадам? Или свалятся они в пепел после? В карточный домик? В черную воронку? В голубей?
Не нужно этого.

Кушая вечерний десерт из снега, было непросто идти  и знать о тебе такую вот хрустальную правду. Мою правду о тебе, о мне той, которой ты и сам не знал. О том, что даже не сворачивая миров в трубочку, можно разглядеть тебя на дне какой-нибудь тусклой речки и даже понять. Идти по мостовой и знать, что ты тоже ходишь по гальке. Ведь галька – камень. А булыжники, хоть и грубые, но такие похожие. Это почти одно и то же, особенно если забыть, что у тебя ещё есть море.   

Представляешь, море. По которому можно гулять босиком, когда не страшно поскользнуться. Это ведь так обидно – упасть в воду. Если упасть в мои лужи, которые пролил дождь с большой надежды, то потом увидишь на пальцах грязь и ноги будут мокрые. Знаешь, ты и в этом был со мной. Мне иногда кажется, что ты прилип к моей спине как первая любовь, как листья прилипают к молодой и нежной коже.

Не подумай, что мне со всеми так легко крутить миры, с другими я не бываю наизнанку, даже временно. Даже временное я не готова заплатить им. Зачем? Не достаточно ли ровно падает снег и без чьего-либо участливого вмешательства?  Если ворошить белоснежное чужими руками, васильки не расцветут будущим летом, а мак весной. Хотя на твоей стороне слишком много мака, чтобы остался хоть какой-то риск.

Ну вот опять я тащу тебя за руку в это поле. Сегодня воскресенье и нас не пустят, даже если притвориться. Нас не пустят даже в подземелье с тупиками на всех развилках, потому что священники не любят таких как мы, заживо влюбленных. Им слишком дорого обходится венчать подобные души перед Богом. Ну мы и не будем пытаться.


Я воображаю иногда, как встречу тебя после дальнего рейса, поведу гулять по секретным местам, по улочкам, узким как мои вены, а они устремятся в твои широкие, в твои горячие руки. Как заглядываю я в глаза тебе, как хочу окружить тебя своим миром, как могу я закружить тебя своим миром, как без заговоров и пряников могу сделать твои губы сладкими, как Рождество будет не кстати, что я смогу получить тело твоё такое нежное. Рождество в этом городе, где мы встретимся, не бывает в августе. А я бываю и помню. И держу тебя, что бы ни случилось, в этом небесном облаке, в жарком отсвете, в пыльном зеркале. Не разбивай его, пожалуйста, и приезжай. Пусть в тот мир один из тысячи, в котором одном можно встретиться и не возвратиться.
Я - это ведь больше всего на свете, что ты можешь представить, больше всего на свете, и молчать в тебя я больше не могу.