И вата, и грильяж, и красная рыба

- Я больше не могу с ней, потому что она делит мою энергию не пополам, а на четверти. Она делит меня на четверти, и последнюю четверть постоянно не возвращает!
На прошлой неделе я думал, что у нас все серьезно и прочно и даже починил её старый полотняной шкаф в знак крепости нашей любви. И что вы думаете? Она сделала невозмутимое лицо. Будто бы всё так и должно быть, и эта древняя конструкция, как и положено, уже много лет плотно и надежно примыкала полками до самого потолка к стене. Более того, все разрешилось сценой. Указав пальчиком на гвоздь, она спросила, зачем я прибил шкаф к стене. Понимаете?! Невозмутимым тоном, без толики благодарности. В свою очередь, я спросил её, может быть она хотела, чтобы в один прекрасный день эта старая рухлядь задавила её под своими руинами? Она посмотрела на меня сочувствующим взглядом и не промолвила ни слова!
Месяц назад мы ходили с ней в цирк. Там я купил ей сахарную вату, долго и внимательно смотрел ей в лицо, на липкие губы, испачканный подбородок, захваченный миловидным оттенком её кожи и тихим взглядом, я не смел смахнуть сахар с её рта, а только наблюдал. Можете себе представить, что она даже не улыбнулась? Простив ей и вату, и грильяж, и красную рыбу в кафе, я готов был вызвать для неё такси, чтобы она не пачкала грязью лакированные туфли. Учитывая кредиты и тот факт, что на работе уже два месяца не давали премию, я все-таки положил в её руку денежную купюрку, после чего она выплюнула спасибо и хлопнула железной дверью. След автомобиля растаял вдали, бросив к моим ногам остатки выхлопных газов из трубы.
И что в итоге получил я в благодарность от неё? За внимание, за подаренный ей вечер? За желтые розы с бантиками, упаковку её любимой халвы? Целый месяц, целый месяц она швыряла в меня сухими смсками, словно пылью сухих сливок. Пыль попадала в глаза и, окруженный туманом, я терял ориентиры. Терял её из виду.
Как сейчас вижу её фигуру, завернутую в цветной платок, с чашкой холодного чая в руках, в квартире, вечно пахнущей мылом – это её любимый запах, понимаете… Напротив телефона, к которому даже не прикасалась она и ухом не вела, когда я писал ей. Отвечала лишь на утро следующего дня, делая вид, что ничего не случилось, что ничего не произошло, с фирменным невозмутимым спокойствием и тошнотворной родинкой на губах. Да-да, сейчас, кажется, я уже ненавижу её. Ту, в которую думал, что был влюблен столько месяцев.
Почему я был с ней всё это время? Я сам не понимаю. Не могу понять, как удавалось ей крутить моими мыслями, моим сознанием, моим существом. Иногда она отправляла мне на почту отрывки из романа Лолита, я думал, это её сексуальные фантазии. И хоть была она давно не девчонкой, и даже не 25ти летней особой, а скорее подбиралась к дамскому возрасту. Я летел к ней на квартиру (лифт, как обычно, не работал), стряхивая пыль с ботинок при входе и жадно дыша, заносил ногу за порог. Дубликат ключа она, кстати говоря, небрежно мне предоставила. Так вот, я торопливо и бездумно устремлялся к ней в такие моменты, с любопытством предвкушая свидание, обнаруживал её всё в том же ненавистном мне платке, с не расчесанными кудрями. Словно моего прихода и не планировалось, и не ожидалось! К чему же, посмею спросить, были все эти сообщения, все эти намеки? Может быть, она имела намерение сделать меня своим душевным поверенным? Несколько запоминающихся мгновений стоял я тогда на пороге, в недоумении, в молчании. Она поднимала глаза, смотрела на меня внимательно, пытливым взором. Губы были приоткрыты, как будто она хотела что-то сказать. Но красивые очертания рта, как правило, ничего не выдавали, и, разумеется, интрига оканчивалась ничем. Сейчас я понимаю, что в её глазах тогда мешались равнодушие с разочарованием и поэтому доставалась мне в ответ пустота. Но почему, черт возьми, я никак не могу понять?! Будто не чистил я ботинок или пиджак был у меня с перышком на плече? Одеколон не тот, или что еще было надобно этой капризной душонке?
Однажды я даже всерьез подумал, что она ведьма. Мы сидели на лавке в парке. Только что наступил апрель, снега дрогнули вместе с небом, весна тогда по-особенному вихрем зашевелилась, задвигались облака ветром. Во всем этом полумраке, сидели мы, я напротив, она слегка в тени раздетой липы, сумрак почти лежал на наших плечах. Я смотрел на её прямой профиль и на дугу серебристого зародившегося месяца на обрывке неба. Мечтательным блеском сияли её глаза, куда она смотрела – не знаю. На дерево, кустарник или просто в темноту, но мне показалось вдруг лицо её таким юным в этом мистическом вечернем отсвете. Я неожиданно увидел зрачки в её глазах совершенно черные. По спине пробежал холодок. Скамейка подо мной была ледяной, ветер порывами трепал волосы, она же при том не дрогнула. А я словно онемел, не мог ни пошевелиться, ни отвести глаз. Не иначе как заколдовала она меня тогда.
Изящные пальцы в кружеве, в моей руке, ключ от квартиры. Несколько ночных звонков. Я думал, эта женщина… Я думал, вот тот идеал! Цветок в волосы, косичка, никаких расходов на шампанское, отсутствие интереса к тряпкам! И если поездку на другой конец города один раз в неделю и можно себе позволить, это не столь обременительно, но более всего непонятен мне этот насмешливый оттенок немого снисхождения, которым был пронизан воздух её присутствия со мной. А потом она задумчиво протягивала: «Витя. Наполеон в холодильнике, курица в духовке.»
Весь её дом завален книгами. Я всегда знал, что читающая женщина – это пошло. Слишком много чтения развращает женщин. Нужно держать их подальше от книг. Она могла бы хотя бы ради приличия освоить планшет. Но почему мне всегда кажется, что отвернувшись ко мне спиной, она смеется? Словно ей нет дела до всего, что я говорю, что я делаю? Словно меня самого нет? Либо нет её в этом мире, а только лишь скомканная тень?. Только лишь отголоски её настоящего голоса и настоящей жизни? 
И я даже могу принять и понять возможное недовольство несовершенствами моей мягковатой фигуры. На моих плечах мать, собака и рассрочка на гараж, но чтобы я не был достоин даже единственной улыбки?..
Чего мне стоило сдерживать себя, глядя на её фигуру, когда она стояла посредине комнаты, у круглого стола, в шифоновой блузке напротив солнечных лучей. Эта вечная роза в стакане, вечно грязное зеркало, испачканное красной помадой, остатки разбитого стекла в углах. За кого она себя принимает?! Кто позволил ей делать из меня смотрящего дурака? Может быть, я купил годовой абонемент на созерцание света в её очах и пыльного серванта?..

- Расстаньтесь с ней. – в комнате раздался голос слушающего лечащего врача. Раздался голос и некоторое время спустя все молчали.

- Постойте, как это расстаться? А мебель? А шифоньер, итальянский сервиз? Кресло с торшером, нежным, видите ли персиковым, отсветом, в лучах которого она была особенно светла? Весь этот интерьер захолустья пятиэтажки, на который я потратил две зарплаты? Постойте! Кто вернет мне моё время, которое я принес в угоду прихотям бездушной, старомодной дамы? С кого я буду требовать отдачи? – с отчаянием и болью в горле он стукнул по столу, тот дал невидимою трещину, которую можно будет разглядеть только через несколько лет.

Виктор подошёл к окну, в окне мелькнула фигура в длинной красной юбке, выскочив из подъезда она поспешно задрожала каблуками по асфальту в сторону подземного перехода. В её руках был белый тяжёлый пакет с продуктами. 
Виктор помедлил некоторое время и выбежал следом. В итоге он потерял её между переходом, поворотом налево в глухой переулок и автобусной остановкой. Сереющая толпа москвичей рассеяла её лиловый запах достаточно быстро. Перед лилиями трудно устоять.
Вероятнее всего ему казалось, что она села в автобус с надписью «Клиническая больница».
Но если и так, то что тогда?..