Ч. 5, глава 6

               
                ОН УЛЕТАЛ ЗА ОСТРЫЙ КРАЙ МИРОВ,
                ВЯЗНУЛ В ЛАБИРИНТАХ ЧЬИХ-ТО СЛОВ,
                ПЛУТАЛ В ГЛУХИХ ЧАЩОБАХ СНОВИДЕНИЙ,
                ВЗРЫВАЯ, ПУТАЛ НОЧЬ И ДЕНЬ,
                СЛЕДЫ РАЗГАДЫВАЛ, СРАЖАЛСЯ С ТЕНЬЮ.
                ОН ОКЕАН ПЕРЕПЛЫВАЛ. ШАЛЬНОЙ МАЛЬЧИШКА!
                СГОРАЛ НА СОЛНЦЕ, ИСЧЕЗАЛ В СНЕГУ.
                ЕЩЕ РЫВОК - И ЖИЗНИ КРЫШКА!

                ... ОНА ЖДАЛА НА БЕРЕГУ.
                ТАКАЯ ФИШКА.
               

Благодаря стараниям Златы, для театра отстроили новое здание. Это был высокий прозрачный купол, по которому бегали постоянно сменяющиеся картинки – те, что разрабатывала ещё Диана. Сам театр не был велик – всего на сто мест, однако имел музей, в котором уже хранились первые куклы, сделанные самолично Златой, некоторые картины и рисунки Дианы, поделки обитателей госпиталя, музыкальные инструменты Джи Ди.

Злата проводила иномирных гостей на лучшие места – в удобную, украшенную мозаиками, ложу, которая скрывала веганцев почти полностью. А сама с бьющимся сердцем побежала за кулисы к своим актёрам – ребятам от шести до восемнадцати лет, собравшимся со всех союзных и несоюзных Миров, задержавшимся на Леолле по разным причинам: кто-то остался сиротой, чьего-то Мира уже не существовало в помине, кто-то прикипел душой к театру и сам пожелал остаться.

Последние наставления – и можно больше не давать никаких указаний и советов: ребята волновались, бледнели и заикались за кулисами, но на сцене вели себя как настоящие актёры – вдохновенно импровизировали, и частенько – с избытком, азартно и с чувством юмора выбирались из щекотливых ситуаций. Но сегодня Злата наказала им строго-настрого: никаких импровизаций и шуток. Представление должно пройти на высоте! Злата благословила их и пробралась в свою личную ложу, чтобы больше ничем их не сковывать, а наблюдать со стороны, из зала, на правах обычного зрителя.

Злата вспомнила, как Диана пришла за ней первый раз.

- Ты похожа на меня, и лицом, и характером, - сказала она, пристально и ласково вглядываясь в её лицо. – И я уже люблю тебя всем сердцем, всей душой. Не отвергай моего приглашения – жить в моём доме, как любимая дочь. Как продолжение…

Джонатана Ди играл высокий и стройный юноша по имени Парис, 15 лет от роду,  белокожий и синеглазый. Парис был последним представителем Эгголы. После пиратского вторжения с Замирья и последовавшего прорыва Теры уникальная, поразительной красоты Эггола исчезла с лица Иномирья. Париса-ребёнка спасли чудом – Дину пришлось приложить всю свою изобретательность.

Парис был в парике и в гриме, ибо собственные волосы его были белее мела, а глаза бросали на ресницы и щёки голубоватые тени. В Диану преобразилась рыженькая Маша с прелестной Радамилы, полной вечного лета. Рядом с Парисом шестнадцатилетняя сероглазая славянка с персиковой кожей казалась чуть ли не мулаткой. Чтобы белое лицо эггольца не казалось меловой маской, пришлось наложить макияж – Маша-«Диана» занималась этим самолично и так усердно, что после этого сама, видимо, влюбилась в своё творение: Злата застала юных актёров в гримёрной целующимися. Оправдывались они тем, что «недорепетировали» накануне.
...
- Ты любишь Дина по-настоящему, я знаю. Значит, твоя любовь будет оберегать его в любых переделках. А я стану с нетерпением ожидать рождения близнецов. У меня ещё не было земных, человеческих внуков. Ты прекрасна, Злата. Ты – истинное сокровище! Бесценный подарок! Дин сделал меня счастливой ещё раз, одарил новым вдохновением! Позволь мне стать тебе матерью, девочка!
...
Раздвинулся занавес. На сцене нарисовалось раннее утро. Солнце просвечивало насквозь веранду, увитую цветущей каприфолью. За обеденным столом сидел угрюмый румяный юноша с пышной шевелюрой цвета воронова крыла. Он уныло ковырялся в тарелке. Напротив сидела девушка с длинной золотистой косой. «Джонатан» издал громкий стон.

- Опять крупа и ягоды! Я их уже видеть не могу! Ты долго будешь морить меня голодом?

- Ты разве голоден?

- Я голоден эмоционально! Мне не пищи не хватает, мне не хватает её разнообразия. Мне не хватает красок, запахов и вкусов. Я хочу видеть на своей тарелке аппетитно скворчащий антрекот или бифштекс с кровью!

- Это ужасно, Джонатан! На Леолле не едят мяса! Ведь наш Мир един, одна боль цепочкой влечёт за собой другую.

- Надо полагать, ваши хищники тоже вегетарианцы? – съязвил «Джонатан». В зале засмеялись.

- Хищники… - «Диана» задумалась. – Я могу попросить их иногда с тобою делиться. Тебе будет достаточно?

- Если они окажутся удачливыми охотниками.

- Только готовить тебе придётся самому.

- Не беспокойся, приготовлю! Ты сама ещё прибежишь на запах!

«Диана» поморщилась.

- Ну, что ж, рада, что ещё одна проблема решена.

- Всего лишь ещё одна! А как быть с сигаретами? – «Джонатан» вскочил и забегал по сцене.

- С чем?

- Не прикидывайся. У меня кружится голова без сигарет. На душе пакостно. Я весь чешусь. Во рту чёрт-те что, какая-то гадость, слюна течёт как у бешеной собаки, я облазил весь твой садочек – у тебя и впрямь не водится ни вина, ни табака?

- Джонатан, как ты можешь думать о табаке? Я слышала твой последний альбом – ты хрипишь, тебе временами не хватает дыхания, голос явно ослабел. Ты заменяешь силу и красоту собственного голоса всевозможными «примочками». Я рада, что теперь твой организм очистится. Ты сам скажешь потом «спасибо».

- Тоже мне, материнская забота! Или ты издеваешься?

- Я абсолютно серьёзна, Джонатан.
 
- Ну, а «травки» в твоём богатом Мире не водится?

- Сколько угодно, - Маша обвела рукою зал и сцену. – На дворе – лето, трав – море!

- Ты – зануда, каких мало! У тебя не сердце, а замороженная лягушка! Тебе не понять, что травка для полноты жизни существует! Просто для радости бытия. Для хорошего настроения. Творческого! – «Джонатан», взбудораженный, продолжал шагать по «террасе», стеная и размахивая руками.

- Ты так стонешь! У тебя что-нибудь болит, Джонатан? – мягко осведомилась Маша.

- Чёрт, душа болит!

- Поверь, твоя душа придёт в норму...

- Только не говори, что ты станешь лечить и её тоже! Иначе и она заморозится! Ха! В твоей пустыне нет ничего – ни приличной забегаловки, ни кино, ни борделя. Чёрт, чем ты здесь только развлекаешься в своей дыре? Дойкой коз? Ни курева, ни травки, ни выпить. Даже мужика постоянного не было.

Маша ахнула и резко развернулась.

- Это не твоё дело, - сказала она тихо, но чётко, щёки её пылали по-настоящему.
– Зато я тружусь, а не прожигаю жизнь, как некоторые наркоманы и алкоголики. А ты только на бордель и способен, у тебя все мысли о нём, родимом! И вообще, сам ты лягушка!

- Это я – лягушка? То есть, наркоман и алкоголик? – теперь вспыхнул Парис. – Что ты смыслишь в радостях жизни, праведница! Может, ты вообще не понимаешь, что такое секс? Ква-ква!

 Парис старательно изобразил сардоническую усмешку, которая едва не превратилась в ехидный смешок. У Златы упало сердце – кажется, они чересчур увлеклись, темперамент её актёров выбился на неуправляемый уровень. Они переврали весь текст, и сейчас вытворят что-нибудь незапланированное! Обычно Парис и Маша изо всех сил стремились казаться взрослыми и умудрёнными, говорить строго по тексту, но их порою заносило.

Вот и теперь Маша затопала ногами, потом бросилась к Парису, схватила его за плечи, тряханула и прокричала ему в лицо со всем молодым рвением и энергией:
- Послушай, ты, звезда из нержавейки! Я тебя сюда не приглашала! Иди, коси травку! Изучай Камасутру с козами! Разрешаю! Полная свобода!
 
- Ты совсем рехнулась! Я тебе покажу Камасутру с козами! Сама чем занимаешься, с мотыгой в руках – скажи, что это не извращение! – разъярился «Джонатан», пытаясь оторвать её цепкие руки от своей рубашки, которая уже трещала по швам. Но только добавлял жару: Маша теперь собиралась подставить ему подножку и повалить. Ссора грозила перелиться в потасовку – похоже, ребята перешли на выяснение собственных отношений. За ними, не ведая о тревоге красной от стыда Златы, с волнением, затаив дыхание, наблюдал зал.

Маша первая «притормозила». Она оттолкнула Париса, выпуталась из его расстегнувшейся рубашки и убежала вон, оставив рок-звезду с оторванным рукавом колотить кулаками по  столу…

Занавес закрылся и долго не открывался, пока актёры приходили в себя. Злата едва удержалась от желания броситься за кулисы и провести наставляющую беседу.
...
- Девочка, ты много работаешь! Дальние экскурсии с детьми не утомляют тебя? Ты хорошо себя чувствуешь? Тебе надо бы чаще посещать источники – носить двоих детей не шутка, ты так хрупка!
...
Занавес вновь открылся. Декорации сменились. Теперь они были в саду, а дом оказался сбоку.

- Слушай, а это кто – всё время прячется? Твои детки, ха-ха?

- Это лаконы. Помощники Хозяев Мира. Не понимаю, что здесь смешного?

- Значит, ты – хозяйка липовая? Ещё смешнее!

- Как ты смеешь издеваться, бездушная шарманка! Из-за тебя я потеряла любимого!

- Это ещё неизвестно, кто из нас потерял больше! «Бездушная шарманка» потеряла контракт, любовницу и смысл жизни!

- Что ты понимаешь в смысле жизни? Сцена, слава, деньги, наркотики, угар, светские тусовки – и ни на грош настоящего страдания или настоящей потери. Все твои страсти – надуманные. Круги вокруг продуманного шоу.

- Да что бы ты понимала в шоу и в творчестве! Что бы они были – без денег? Занюханная забегаловка с лабухами! Впрочем, здесь и того не имеется.

Парис с такой силой стукнул кулаком по бутафорскому камню, что Маша подскочила от неожиданности.

- Я сойду с ума от тоски по своей музыке! По своим ребятам! По детям! – Парис обхватил голову руками и застонал по-настоящему – в запале он сильно отшиб кисть. – Неужели ты не в состоянии понять? Оно и видно, ведь в тебе нет творческой жилки, ты прикипела к земле, тебе милее твой огород, чем живой, страдающий человек!

- Живой, страдающий человек по своей воле вошёл в Тоннель, чтобы развлечься, - возразила Маша. – И вошёл в нетрезвом состоянии. Ты сам себя наказал.

- Я хочу играть, Диана, хочу, чтобы меня слушали и слышали сотни и тысячи. Я захирею, нет, я умру без своей музыки! Ох, дьявол!

- Ты уже умираешь, Джи? Так быстро? Не спеши. Твоей беде можно помочь.

- Помочь? – Парис бросился к Маше, схватил за плечи, принялся трясти, отчего её зубы клацнули весьма явственно. – Ты хочешь сказать, что сможешь вернуть меня обратно немедленно?

- Я хотела сказать, Джи, что далаянские Мастера сделают для тебя любые музыкальные инструменты, которые только пожелаешь. Чтобы не тратить зря время, ты будешь играть и сочинять – в ожидании часа Открытия.

- Ха-ха-ха! Ты сама не веришь в то, что говоришь! Инструменты… Инструменты? Инструменты!! Когда можно будет поговорить с далаянцами?

- Да хоть сию минуту – Мастера уже тут…

Снова смена декораций. Сцена повернулась к зрителям новым боком. Дом скрылся из виду, а река приблизилась. Теперь  Парис сидел на берегу синего озера, по которому бежала рябь. Сидел, обхватив голову руками. Маша тихо подошла к нему сзади, обняла за плечи…
...
- Злата, прости моего сына. Он незлобив. Он никому не в состоянии причинить зло. Только себе самому. Ведь ты прощаешь его, да? Мне так важно это услышать. Словно снять тяжесть греха с самой себя.
...
- Джи, тебе плохо? Что случилось, милый?

- Ничего особенного. Просто долгожданное Открытие откладывается. Да? Ты думаешь, я страдаю без телевизора и борделя? Да провались они! Нет. Не в этом дело. Я чувствую себя тупым, никчемным, никому не нужным...

- Ты мне нужен, - пылко возразила «Диана», но Парис продолжал, не слушая её.

- Все мои планы полетели в тартарары. Ты знаешь, что я снимался в фильме – и собирался сниматься ещё! Я должен выпустить сольник с балладами к сентябрю и очередной «Crocodiles» - к Новому году! Как я проживу без своей студии в Лондоне, а? - Парис схватился за голову. – Они ведь не смогут выпустить альбом без меня - а он просто-таки напичкан хитами! Мне необходимо туда, срочно!
Парис хотел вскочить, но Маша удержала его. Она взяла его за руки и прижала к своим губам, и поцеловала - по очереди - кончик каждого пальца.

- Милый, я так много хотела тебе рассказать о своём Мире, познакомить с далаянцами. Ведь они беженцы, как и я. Как-нибудь мы вместе побываем в их городах.  У них своеобразные обычаи, они и похожи, и не похожи на нас. У них есть своя наука и техника, они гораздо выше земной, но Далаянцы не стремятся к технократии, они бежали от войны, они общаются иначе – просто чувствуют друг друга, и потому ценят право на уединение. И ещё – они рано или поздно отправятся в космос! У них можно многому научиться.  А знаешь, как здорово было бы отправиться с тобой в путешествие по Миру! А ты говоришь – скучно! – Чистый голос Маши звенел от возбуждения, азарта, увлечённости. - А далаянские мастера могут создать для тебя целый оркестр с самым удивительным звучанием!

- А твои далаянцы заменят мне мою публику? А моих друзей? А моих музыкантов? И устроят световое шоу, и подтанцовку, и подпевки? И мои дети, которые остались за чертой? Их тоже сыграют далаянцы? У меня ведь двое детей, Диана, я очень люблю их!

- Я знаю, Джи.

- Я не отшельник, а ты предлагаешь мне роль Робинзона. А, может, это ты – Робинзон, а я – всего лишь Пятница? Или даже попугай? – Парис вновь разбушевался не на шутку. Возможно, присутствие необычных гостей заставляло их волноваться больше обычного. – Тут хорошо отдохнуть, но не жить вечно, безо всякой связи с домом. Мне никогда – слышишь, никогда! – не отказаться от большого города! Твои Далаянцы - любители монастырского покоя. Я люблю шум! Гром оваций! Ты когда-нибудь видела толпу на стадионе, которую едва удерживают полицейские, ибо они рвутся меня увидеть и услышать – ведь я же для них пою, Диана! Понимаешь?

Парис подпрыгнул и закружился по сцене, длинные чёрные волосы развевались. Злата перепугалась, что парик сейчас сдвинется.

- Знаешь, что я ощущаю, когда пишу песни, или когда выхожу… нет, выбегаю на сцену? Я просто схожу с ума от радости, словно из тюрьмы вырвался! Так бы и взлетел космической ракетой!

- Понимаю. Ты был счастлив там, когда ушёл. А я вот не была. Здесь всё наоборот. Я начала новую жизнь. С нуля. Наверное, нам никогда не стать счастливыми одновременно.

 И Парис рухнул на колени перед Машей, обнял её ноги, а когда она наклонилась к нему, приник к алым, нетерпеливым губам. Он целовал её глаза, слизывал с них настоящие слёзы…

Парис и Маша целовались так самозабвенно и увлечённо, что Злата и волновалась, что они забудутся, и завидовала, и едва не плакала сама.

 …А потом Парис с восторгом и упоением трогал струны своей первой «далаянской» гитары.  Парис играл сам, увлечённо, талантливо – он вошёл в роль Джонатана так страстно, что выучился очень неплохо играть на нескольких музыкальных инструментах. «Ещё немного – и он начнёт писать музыку», - думала Злата. – «Только бы не начал исполнять что-нибудь своё вместо того, что отрепетировано. Впрочем, это всегда можно выдать за «неизданное» или за импровиз на тему».
Но Парис запел то, что надо. Встав лицом к зрительному залу, прикрыв глаза, он изображал Джонатана, мечтающего о многолюдном зале, забитом «под завязку», и ожидающего чуда.

Моя милая девочка, как по тебе я соскучился.
Возвращаясь домой непростою дорогой,
Сердце томилось, а сердце измучилось
Вечной надеждой и вечной тревогой.

На заднем плане, за прозрачной кисеёй, танцевали младшие дети, изображающие лаконов. Гибкие фигурки кружились, изгибались, трепетали, точно травинки на ветру, совершали сальто, а посередине Маша-Диана в белой тунике и цветочном венке танцевала собственный танец-фантазию.

У них в театре пока не было балетмейстера, Злата лишь намёками давала приблизительную канву, и самые чуткие дети подхватывали и развивали тему так, как они чувствовали Мир и его Волшебные Нити. Дети походили на рой лёгких, почти бесплотных эфемерид, совершающих свои движения в кажущейся беспорядочности, но на самом деле подчиняющихся собственной логике и гармонии. Они были совершенны.
Этот танец, чувствовала Злата, должен был особенно впечатлить веганцев, заставить откликнуться на этот чувственный посыл.

Немного чудно было слышать песни Ди, исполненные не грубоватым, чувственным голосом, полным сдержанной мужской горечи и маеты, а голосом мягким, замирающим, юным, полным надежд и веры в будущее.

Девочка милая, ты мне простишь ослепление,
И неуёмность в дремучей судьбе?
Всех грехов моих в искупление
Я с тобой, всё равно я вернулся к тебе.

Зал замер, и у Златы отлегло от сердца. Парис пел так, словно примерил на себе исповедь взрослого, неуёмного мужчины, который устал от скитаний и поисков ещё невиданного и непрочувствованного, вернулся к домашнему очагу, раскаиваясь, но признавая за собою право на неуёмность.
И эта исповедь оказалась ему «впору».

Ты впусти меня в дом, дай губами к коленям прижаться,
Не оставь за порогом, где ветры и вьюги свистят.
Только здесь, у колен твоих, мне и спасаться,
Только здесь и искать мне невиданный клад…

К  переливчатому, прозрачному звучанию гитары постепенно подключались всё новые и новые инструменты. Нарастал сложный ритм, становился всё более жёстким. Голос Париса крепчал, в нём появлялся металл, свойственный голосу Джонатана Ди.
Творилась магия театра, та магия, которая в своё время взяла в полон и саму Злату. Та магия, за которую она полюбила театр – теперь она чувствовала в белоголовом пареньке страстную душу музыканта, и Парис перестал существовать – перед ней был неистовый землянин Джонатан Ди.

Умоляю, не слушай ничьи осуждения,
Умоляю, не верь в суесловие и наговор –
Я сегодня прошу милосердия и всепрощения,
Я вернулся к тебе, как купец, а не вор.

«Да, милый, да, я прощу тебя», - глотая слёзы, шептала Злата, – «И не стану верить злословию. Только вернись, пожалуйста, вернись живым, любовь моя! Ты сможешь, я знаю! Я верую! Изнанке с тобой не справиться!»

Я любить тебя буду, и вымолю оправдание,
И тогда отворится давно запылённый Сезам…
Но, умоляю, не слушай мои обещания –
Грош цена им, как этим бессовестным снам!

Первое действие закончилось бурными аплодисментами и криками «браво» - пение Париса всегда завораживало и нравилось всем.  Юные воспитанники Златы выходили на «бис» и раскланивались с достоинством, грацией и поистине королевской статью, как истинные актёры, маститые и заслуженные. Малышня, напротив, выпархивала лёгкими мотыльками, словно всё продолжала и продолжала свой магический танец.

Особых аплодисментов удостоились музыканты – хотя они тщательно изучали записи музыки Ди и старательно репетировали, но в их игре уже ощущалась та самостоятельность аранжировки и интерпретации, которая отличает истинных музыкантов. Короче говоря, первая часть представления удалась!

Злата подумала, что за это можно и впрямь простить всё, и она не станет придираться. Второе действие будет более сложным и многолюдным, в нём объявятся пираты-захватчики, и хотя Злата упростила и смягчила сцену насилия и драки, всё равно, ребят нужно поддержать и подбодрить. И Злата поспешила за кулисы. Она «услышала», как Веган, вопреки запрету на мысленное общение, послал ей вслед искреннее восхищение и благодарность – и это не было ей неприятно…