День Рождения

    
          (Введенская быль)
 

     День Рождения Николая Николаевича приходился на праздник Введения во Храм Пресвятой Богородицы.

И потому накануне, во вторник вечером, он готовился к причащению.

Не так давно он начал причащаться в Церкви, хотя крещен был еще младенцем.

Но время, то безбожное время, говорил он себе, не позволило ему тогда стать по-настоящему верующим.

А ведь были и тогда исключения.

Например (что далеко ходить!), его собственная родная мать, которая не смотря ни на какие запреты «сверху», всю жизнь читала Псалтирь и посещала службы.

Она и вымолила его.

Она своей твердой верой в Бога в конце-концов заразила всех своих детей, иначе и быть не могло. Так он думал.

«Царствие ей Небесное!» – вздохнул Николай Николаевич, вспомнив о своей матери и на минуту отрываясь от чтения правила ко Святому Причастию.

Давно ли он праздновал ее 75-летие, давно ли все его братья сидели вот тут в Рязани, за этим праздничным семейным столом с дымящимся фирменным пирогом с капустой, который никто не мог испечь так, как она?

И вот теперь ему самому исполняется столько же, и только один Леонид, младший из них троих, сможет приехать завтра, чтобы разделить с ним его торжество.

«А Виктор, дай Бог, уже там, где и наша многострадальная мать, – мысленно произнес Николай Николаевич. – И его помяни, Господи, во Царствии Твоем».

Николай Николаевич был человеком науки. И этим многое сказано.

Он привык мыслить логически, привык опираться на незыблемые законы и факты.

Привык много работать и анализировать  все,  с  чем  сталкивался  в  своих
научных исследованиях.

В сорок лет он стал кандидатом, а в пятьдесят – доктором.

Потом преподавал в одном из ведущих Московских ВУЗов, был профессором.

Многие считали его большим специалистом в своей области.

С ним консультировались даже некоторые известные ученые из-за рубежа.

Но все это, к сожалению, не способствовало его духовному росту, душа его словно оцепенела на многие годы, наука стала для него самым настоящим кумиром, как в общем-то и для большинства современных ученых.

И он, как и многие, безгранично доверял ей и верил в ее всесилие.

Его спасали только две вещи: незаурядная интуиция, которая все же подсказывала ему, что этот мiр не так прост, как кажется на первый взгляд; и тихий голос его совести, который напоминал ему иногда, что есть предметы, на которые власть науки не может распространяться.

Да еще, пожалуй, как это ни странно, ему помог нынешний кризис науки, когда ее из области крайне важной, перевели во второй, а то и в третий эшелон, когда о ней на время просто забыли, а время это неожиданно затянулось…

Дочитав правило ко Святому Причастию, Николай Николаевич еще немного помолился на ночь, потом принял свои лекарства, умылся, расстелил постель.

Хотел лечь, но вместо этого сел на край дивана, на одеяло, и задумался.

Его супруга преставилась вот уже три с лишним года назад, а он все никак не мог привыкнуть к этой невосполнимой для него утрате.

Она была половиной всей его жизни, и он до сих пор нередко заговаривал с ней, как если бы она сидела теперь где-нибудь рядом.

Да так ему, наверно, иногда и казалось.

Ведь именно благодаря им, его терпеливой матери и преданной жене, он все-таки понемногу пришел к подлинной вере.

Истинная Божия Премудрость открылась наконец и ему.

И теперь, когда он остался, казалось бы, почти совсем один, его одиночество наполнилось вдруг этой новой, осмысленной для него и радостной жизнью.

Он вышел на пенсию сразу после смерти жены, целый месяц не находил себе места и, когда кто-то в церкви посоветовал ему читать Псалтирь, ухватился за это занятие как за спасительную соломинку.

Каждый день он читал Псалтирь по вечерам по целому часу.

Читал, конечно, на церковно-славянском языке, напечатанном русскими буквами, но и так-то вначале не понимал почти ничего.

А затем потихоньку втянулся и даже стал молиться об упокоении душ матери и жены своими краткими прошениями, составленными из отрывков псалмов.

И наконец почувствовал вкус, стал понимать многое из Писания, что было для него раньше за семью печатями.

Некоторые фразы и даже целые псалмы полюбились ему и запомнились.

Он повторял их про себя, когда ему было тяжело, когда мучали болезненные воспоминания.

"Благословен еси Господи, научи мя оправданием Твоим...", – этот стих из 17-й кафизмы стал, пожалуй, одной из его любимых молитв, всегда утешал и умиротворял его душу.

Николай Николаевич медленно встал, походил по комнате, взглянул на часы.

Было уже без четверти двенадцать.

Он подошел опять к своей любимой иконе Пресвятой Богородицы Смоленской, оставшейся ему еще от матери, иконе старинной и очень умилительной и при том писанной в строго каноническом византийском стиле.

Перекрестившись, он поклонился ей, а затем отошел к своему письменному столу и сел за него.

Долго он сидел у зажженной лампы, что-то набрасывая карандашом на чистом листе бумаги.

Может быть пытался выразить в словах накануне своего юбилея весь итог своей долгой и нелегкой жизни?

Или писал важнейшие формулы из последних своих научных работ?

Как случилось, что он все-таки пришел в Церковь, начал участвовать в Ее Таинствах, начал каяться, причащаться, молиться?

Скажи ему кто-нибудь лет пять-шесть назад, что вера в Бога пересилит у него веру в науку и в человеческий разум, он бы в лучшем случае усмехнулся над этим как над глупой и нелепой шуткой.

Но теперь все действительно изменилось.

Однако это произошло не случайно.

Этот переворот в нем готовился всей его предшествующей жизнью.

Не случайным было, как он теперь понимал, и то, что его День Рожденья приходился на Праздник Введения во Храм Пресвятой Богородицы.

Да, подумал он, вспоминая недавно прочитанное из подаренной ему книги о церковных праздниках.

Уже в три года Пресвятую Деву-Отроковицу посвятили на служение Богу, привели в заново отстроенный Храм Соломонов и Архангел Гавриил ввел Ее по пятнадцати ступеням Храма во Святая Святых.

Первосвященник Захария принял Ее, юную Марию, у Архангела и ввел в эту таинственную комнату за второй завесой Ветхозаветного Храма.

Там когда-то давно находились три главные святыни народа Израилева:

скрижали Завета с Десятью Заповедями, данными Моисею Самим Богом на горе Синай;

золотой сосуд с манной небесной;

и процветший жезл Ааронов с чудесно распустившимися листьями и созревшим миндалем…

Но к приходу Девы Марии помещение Святаго Святых пустовало.

После разрушения первого Храма эти святыни были безвозвратно утрачены.

Ведь Дева Мария была избрана Богом от всего человечества, чтобы Самой стать Новым удивительным Храмом, Живым Алтарем, в котором совершится непостижимая для всего разумного творения Тайна – соединения в одной Личности Божественного и человеческого.

И тогда Святой Дух сойдет уже не на каменные скрижали Завета, чтобы высечь на них людям внешний Закон, а придет и вселится внутрь самих сердец человеческих, чтобы исполнить их Любви, Благодати и Истины!

Однако во Святая Святых не мог свободно войти даже сам первосвященник, не то что женщина.

Поэтому в том особом случае произошло, конечно же, великое чудо.

Богородица была оставлена жить в этом священнейшем месте на целых 11 лет, ткала лен для облачений священников и молилась Богу.

«Так и в моей жизни, – сказал себе Николай Николаевич, – было когда-то давно это священное время, когда меня приводили к Богу.

Видимо не забылся до конца этот внутренний душевный трепет, когда мама с бабушкой подводили на праздники к алтарю и когда вкушал Тело и Кровь Страшных Тайн Христовых…»

«Все-таки начало жизни моей было отдано в руки Божии, – сказал вслух Николай Николаевич. – Правда, Мария?»

Так звали его жену.

Но так звали и Богородицу.

И в этом он тоже видел теперь особый Промысел Божий.

Богородица покровительствовала ему в течение всей его жизни.

Почему? Чем он заслужил такую Ее великую милость?

Ведь долгие годы в зрелом возрасте он почти не заходил в церковь, не молился, а все свои силы отдавал этой ненасытной богине-науке.

Да, тогда его тоже вводили во храм.

Но в храм не смиренной веры, а горделивого человеческого знания.

«Если и был там ангел, – печально усмехнулся он про себя, – то уж точно не Гавриил. Дай Бог, если это был ангел неба, а не земли».

Что же тогда? Молитвы матери и жены?

Или то, что он все же, несмотря ни на что, все эти годы искал одну единственную Истину?

То, что наука все же не стала для него источником личной выгоды и тщеславия, как это произошло со многими?

То, что он все-таки честно старался служить ей… И даже, вероятно, нет, не ей, не науке, а тому, чему как раз и призвана служить всякая настоящая наука, которой почти не осталось?

Может быть.

Все из того, о чем он вопрошал себя в этот день, несомненно сыграло свою роль.

«Но ведь все-таки я приходил иногда и в храмы Божии», – неуверенно говорил он себе.

Как правило это случалось на Пасху или когда умирал кто-то близкий, или иногда вообще без всякой видимой причины, как говорится, «на чувстве».

Хоть немного, но участвовал он и в праздничных крестных ходах, восклицал вместе со всеми «Христос воскресе!», христосовался пасхальными яйцами, дарил своей жене и ребенку рождественские подарки…

«А ведь есть еще у меня мой сын Александр, – вспомнил тут неожиданно Николай Николаевич, – и его жена Лена.

Они тоже обещали приехать завтра».

Правда живут они далеко, он не видится с ними по многу лет, но теперь вот молится за них и, даст Бог, завтра они встретятся.

На следующее утро он пошел в Троицкий монастырь, к преподобному Сергию (так говорила жена), так как тот находился от его дома всего в пятнадцати минутах ходьбы, а возраст уже давал о себе знать.

Да и вообще он любил ходить к Преподобному.

Какой-то особенный дух покоя и тишины оставался в его сердце после посещения Сергиевского храма.

На Литургии он пел вместе со всеми слова праздничного тропаря:

В храме Божии ясно Дево является,
И Христа всем предвозвещает…

И эти слова еще долго звучали в его душе после окончания службы.

Возвращаясь домой, он зашел в большой супермаркет напротив монастыря и купил по случаю двойного праздника и ожидающегося приезда гостей неслыханные деликатесы.

Массандровский южнобережный кагор, выдержанный три года и награжденный целой кучей золотых медалей, балык форели и семги, икру, разных других рыбных закусок (все-таки пост он по мере сил старался держать, несмотря на проблемы со здоровьем).

Купил также еще целую сумку фруктов и овощей, так что еле донес.

Все это он разложил дома по тарелкам и как мог постарался придать праздничному столу эстетический вид.

Потом долго отвечал на телефонные звонки.

Звонили родственники, бывшие коллеги, студенты, друзья.

Потом опять вспоминал всю свою сложную ученую жизнь…

Да, немало в ней было все же и того, чего бы было быть не должно.

Ни по Божьему суду, ни даже по человеческому.

Раньше он и не замечал этого.

Но теперь, когда Матерь Божия привела его в храм, когда он причащался Святых Даров, стоя у отверстых Царских врат во Святая Святых, когда познал наконец Божию Правду, он познал и свою человеческую неправду. И оплакивал ее насколько мог.

"Благословен еси, Господи, научи мя оправданием Твоим!"

Потом он на чуть-чуть прилег отдохнуть на диван, и во сне ему вдруг приснилось, что он стал какой-то подобной орлу величественной царственной птицей.

Сначала тяжело, но потом все легче и легче взмахивая могучими крыльями, он поднимался над ослепительно сияющим сапфировым океаном навстречу восходящему солнцу.

Все выше и выше, и выше…



Когда наконец взломали дверь в его квартире и родственники с милицией вошли внутрь, необычная картина представилась их испуганным взорам.

На чудесно сервированном столе с краю в подсвечниках застыли крошечные огарки свечей, а в центре стояла высокая хрустальная ваза с белоснежными хризантемами к которой была прислонена старинная икона Богородицы строгого канонического письма.

Но не с грозным, а с кротким и печально-умилительным ликом.

Из музыкального проигрывателя слышалось тихое церковное пение.

Николай Николаевич лежал на спине, глядя в потолок уже невидящими этот мiр обычными телесными глазами, и на лице его застыло торжественное выражение почти, казалось бы, не совместимых друг с другом двух чувств: устремленности и покоя.

Потому что изумленная душа его теперь смотрела на то невидимое нашему обычному взору высшее духовное небо, на которое летела она, неожиданно призванная Богом.

Царица-Богородица ждет ее в нерукотворном Храме-дворце в Вечном Царстве Ее Божественного Сына.

Да... Она умолила сегодня Иисуса Христа об этой высочайшей для смертного царской чести: принять раба Божия Николая в День Ее великого праздника.... В День Введения во Храм Пресвятой Богородицы!

В этот день он родился для Вечности.
               
                декабрь 2009